Дочь великого худрука «Ленкома» считает, что Марк Анатольевич мог слышать и опережать время, последняя его постановка была мистической, а воссоздать «Поминальную молитву» уже невозможно. Об этом народная артистка России Александра Захарова рассказала «Известиям» после премьеры спектакля своего отца — «Капкан», который она доделывала после смерти легендарного режиссера.
— Что Марк Захаров успел сделать в «Капкане» сам?
— Марк Анатольевич работал над этим спектаклем довольно долго. В июне спектакль был собран в черновом варианте в репетиционном зале. Без декораций, так как художник Мариус Яцовскис появился позже, но зато с головой Ленина и с удивительной музыкой Сергея Рудницкого — с ним Марк Анатольевич выпускал свои последние спектакли. Мы под нее репетировали.
— Как вы восприняли предложение стать сорежиссером «Капкана»?
— Директор театра Марк Борисович Варшавер предложил мне подготовить к выпуску спектакль вместе с Игорем Алексеевичем Фокиным. Это было своего рода спасение для меня. Я сказала: «Да». Другое дело, что я этим никогда не занималась. Для меня это как прыгнуть с самолета без парашюта.
Самым сложным было открыть и заглянуть в портфель отца, в котором лежала пьеса. Спектакль у Марка Анатольевича был не просто расписан, а даже разрисован, раскадрован. Он очень хорошо рисовал. Когда-то зарабатывал карикатурами и короткими рассказами. В портфеле я нашла много маленьких рисунков. Попыталась понять, сообразить, что и как он видел.
Какие-то сцены он переписывал, вычеркивал, что-то дополнял, подклеивая в рукопись маленькие бумажки. Отец словно знал, что я открою пьесу. Там, на этих вклеенных записочках, сложенных пополам, были подсказки — «отогнуть».
— Многое пришлось делать без подсказок?
— Был утвержден макет декораций. Костюмы тоже только в эскизах. Не все сцены были разведены автором в репетиционном зале. Пришлось решать их, а еще сочинять световые решения. Что-то было сделано, что-то — нет. Когда я спрашивала отца, он говорил: «Потом мы выйдем на сцену и там уже…» Он знал, как это у него будет. Мой отец — гениальный режиссер. Я всю жизнь провела рядом с ним и очень много разговаривала о работе, спектаклях. Во мне его кровь, и мне казалось, я знаю, что он хотел.
Коллектив, работавший над «Капканом», объединился. Мы стали не просто коллегами, а единым организмом. И это очень помогло. Иногда не надо было ничего говорить, мы ощущали друг друга кожей.
Я лично старалась сделать спектакль не лучше и не хуже, а ровно так, как замыслил автор. Старалась продолжить его мысли, идеи. «Капкан» — не примитивная история, она остроумная и вместе с тем трагическая. В ней сочетается юмор, эпатаж, детектив и даже фантастика. Спектакль совершенно нескучный и недлинный. Он выдержан в хронометраже Марка Анатольевича.
Когда после девятого дня я вошла в репетиционный зал, я как будто поплыла по какому-то течению. Иногда было полное ощущение, что Марк Анатольевич мне помогает… Я даже не могу говорить о нем в прошедшем времени…
— Как думаете, Марк Анатольевич похвалил бы вас?
— Не знаю. Возможно, за смелость. И обязательно похвалил бы за смелость и решительность Марка Борисовича. Вообще отец говорил, что у меня есть какие-то режиссерские способности. Он всегда обсуждал свои предыдущие постановки и даже говорил: «Давай я напишу твое имя в афише». Но мне было удобнее, чтобы этого не было. Я актриса, я выхожу на сцену и ни за что не несу никакой ответственности. С меня взятки гладки (улыбается).
— Но теперь-то всё иначе. На вас лежит серьезная ответственность.
— В этом спектакле — да, а дальше… Одному Богу известно. У нас в спектакле «Попрыгунья» есть приблизительно такой текст: «Люди почти ничего не знают о вселенской памяти. В этом мире ничто просто так не исчезает… То, что случилось во вселенной, не подлежит уничтожению… Умереть — это значит выйти из времени, но это не значит исчезнуть».
Я предполагаю, что существует посмертный путь. Наверное, есть и параллельные реальности. Возможно, в какой-то момент нам что-то открывается.
— Вы верите в мистику?
— Я боюсь влезать в эти вещи. Но тем не менее даже спектакль «Капкан» — мистический. По-моему, это замечательное произведение, которое мы очень-очень постарались сделать захаровским. Мне кажется, у нас получилось. И зрители это подтверждают: билеты проданы до апреля.
— Как Александр Збруев согласился на роль палача в «Капкане»? Ведь его отца расстреляли в 1937-м.
— Помню, Марк Анатольевич позвонил ему и сказал, что какие-то премьеры в «Ленкоме» выходили без него и теперь хотелось бы соединиться снова. Захаров предложил ему гротесковую роль. Да, его герой страшный человек. Но роль — скорее пародия, шарж на весь ужас того времени.
Марк Анатольевич, репетируя с Александром Збруевым, даже дописал ему жуткий монолог на корабле. Получилось эдакое партсобрание.
— В финале спектакля перечисляются жертвы того режима. И в череде фамилий Мейерхольда, Булгакова, Михоэлса, Таирова возникает имя отца Александра Збруева — Виктора Алексеевича. Почему только он? Может, имело смысл и родителей остальных актеров перечислить?
— Это — пьеса Марка Захарова, и мы не поменяли в ней ни одного слова. Мы называем Виктора Збруева, потому что так решил автор. Кроме того, обозначаем несколько имен, наиболее близких театру, которые как лучи расходятся в разных направлениях. Я изо всех сил старалась сделать спектакль именно Марка Захарова.
— Мне показалось, что это — реквием по тем трагическим временам.
— Возможно. Надо помнить и знать свою историю.
Я помню свое детство в застойный период, когда ничего нет, даже продуктов в магазинах. Серая, страшная Москва — не такая, как сейчас, когда вечером едешь по Тверской и от иллюминации светло как днем. Москва сейчас шикарная. Но тогда я была маленькой, и мне всё нравилось. Вот как это?
Но тем не менее Марк Анатольевич считал, что нельзя в театре людей погружать в полный мрак и безысходность. Должен быть какой-то выход. В финале произносятся такие слова: «Мы веруем в Бога и верим в великое будущее России».
Марка Анатольевича звали работать в разные страны — на Бродвее в Нью-Йорке, в Германию... Он был патриотом. Это — Родина, «любовь к отеческим гробам»... И я люблю Москву, предана этому городу. Тут мои родители. Я хочу, чтобы здесь было хорошо.
Он был воплощением целого культурного слоя второй половины XX и начала XXI века. Умел слышать и даже опережать время. Поэтому его спектакли долговечны. Он умел подбрасывать артистов вверх, как на трамплине. Кто-то сказал: «Сделайте меня на мгновение талантливым, и я им останусь». Захаров делал, растил таланты сразу и навсегда. Отец принадлежит к людям, от которых идут круги, расходятся волны по культуре. Марк Анатольевич изменил пространство вокруг себя, даже на физическом уровне.
Он принимал участие в восстановлении храма Христа Спасителя. А еще в свое время лично уговорил Юрия Михайловича Лужкова восстановить Иверские ворота в Кремле. И теперь Красная площадь имеет другой облик. Если бы Захаров не проходил однажды мимо храма в Путинках и не увидел, что там содержат лошадей, — возможно, еще на долгое время храм остался бы конюшней. Потом начались наши «Задворки», на которых собирали деньги. Был вылит колокол, храм вернули Церкви. И у него даже есть благодарственная грамота от патриарха Алексия.
— В разговоре с «Известиями» директор театра Марк Варшавер тоже говорил о сохранении репертуара Захарова. Но сделать это сложно, надо ведь и новые спектакли ставить. У вас 26 наименований в репертуаре.
— Видите, как много.
— А недавно появилась информация, что вы возвращаете легендарную «Поминальную молитву».
— На протяжении долгих лет отца уговаривали вернуть «Поминальную молитву». Он на это не шел — считал, что это неправильно, что не надо возвращаться к прошлому. Что не надо рушить легенду, надо идти вперед. И у него это до последнего получалось.
Это был великий спектакль с Евгением Павловичем Леоновым, который играл после операции — можно сказать, с окровавленным сердцем. Это было 30 лет назад. Тогда звезды стояли иначе, были другие проблемы, другое поколение, другая информация. Захаров, драматург Горин и художник Шейнцис сочиняли этот спектакль по каким-то иным законам театра. Там было таинство. От этого спектакля было ощущение, что Россию покидает ее душа — навсегда. В зале зрители сначала хохотали, а потом рыдали навзрыд. Леонов совершал как бы крестный путь, он поднимался в этой роли до библейских высот.
Была у Марка Анатольевича мысль спустя годы восстановить спектакль с Арменом Борисовичем Джигарханяном. Но в итоге легенду оставили в покое. Этот спектакль забрали с собой Леонов, Абдулов, Горин, Пельтцер. Теперь не стало и самого Захарова.
Сейчас артисты и режиссер Александр Лазарев считают, что у них получится. Дай Бог.
— Кто у Александра Лазарева будет играть Тевье?
— Сергей Степанченко.
— Как живет «Ленком» без худрука? Какими вам видятся перспективы театра?
— Не знаю. Нами руководит директор театра Марк Борисович Варшавер.
— Не загадываете на будущее?
— Я загадывала, что Марк Анатольевич выпустит эту премьеру сам, мы встретим Новый год и будет всё иначе…
Когда Марк Анатольевич лежал в больнице, мне казалось, что стоит ему доехать до театра и он встанет! Театр — это его воздух. Это то, чему он был предан, что он построил, что сотворил. Он напитал эти стены. Захаров вырастил пять поколений актеров. Я не верила в то, что его не станет. И когда это произошло… Для меня мир схлопнулся.
— Вы играете «на автомате»?
— Марк Анатольевич считал меня хорошей актрисой, значит, это не «автомат». Я надеюсь, что я живая. И вообще, на сцене для меня невозможно играть — надо жить.
— Пресса уже «наградила» вас гигантскими полномочиями в театре. Мол, теперь в «Ленкоме» вы будете рулить репертуарной политикой. Это так?
— Нет, что вы! Я вообще ничего не решаю. Мне очень нравится, что пресса меня «наградила». Если она так думает, Богу бы это в уши. Но это не так.
— Сколько сейчас у вас спектаклей в репертуаре?
— Из 26 репертуарных спектаклей — шесть. Просто я играю в спектаклях Захарова — ярких, великих, поэтому у кого-то появляется ощущение, что я заполонила весь репертуар.
— Как вы относитесь к таким обвинениям в свой адрес?
— Спокойно. Когда вышел фильм «Формула любви», в котором я сыграла дворовую девку Фимку, на посиделках в Доме актера по случаю старого Нового года к родителям подошел Борис Брунов, на тот момент руководивший питерским мюзик-холлом. Он сказал: «Марк, я понимаю, что ты Абдулова взял с третьего курса, Пельтцер к тебе пришла из Театра сатиры, Броневой за тобой пошел с Малой Бронной. А эту девку где ты взял?» — «Я ее родил».
Он не хотел без меня ставить спектакли. Порой я играла небольшие роли, эпизодические. А Марк Анатольевич говорил: «Я без тебя не буду это делать». Я была какой-то его опорой — дочерью, которую он вырастил, сделал актрисой. Он очень меня любил.
— Роли в кино вам сейчас предлагают?
— В данный момент нет. Наверное, потому, что в какой-то момент я от чего-то отказывалась. Так складывалась жизнь.
— А хочется?
— Сейчас мне думать о кино не хочется. Но что будет дальше — одному Богу известно. Мне надо многое осмыслить, понять. Есть еще текущий репертуар в театре... Делай что должно и будь что будет
Зоя Игумнова
