На людях он — харизматичный и уверенный в себе бизнесмен. Со мной — психопат, наглухо лишённый эмпатии. Он — мой отец. Как он заставил меня поверить в тот мир, который сам придумал, и как я выпутываюсь из дебрей его фантазий, выдаваемых мне за реальность?
«Скачущий всадник», М. Врубель, 1890-е
Все, кто не знал его близко, не жил с ним и не работал, как правило, знали его, как харизматичного, успешного и уверенного в себе человека. В любую комнату он входил с шутки, вёл себя свободно и непринуждённо. Могло показаться, что он просто глубоко увлекающийся, активный и интересный мужчина, у которого есть всё.
Только вот незадача: весь этот образ, вся хорошесть и непринужденность — продукт долгих лет тщательной проработки стратегии поведения, чтобы окружающие не заподозрили в нём что-то не то. С течением жизни я поняла, что моё окружение, мой характер и повадки — на самом деле не мои. Мою личность пытался разработать отец, личность, которая бы коррелировала с его представлениями о правильности. Он человек щедрый, любящий детей, но в этом парадоксе и кроется ужасное: за любовью и добродетелью он понимал совсем не то, что обычные люди.
• Детство
Я плохо помню, каким он был, когда я была ребёнком. Я практически никогда не жила с ним, и до моих 11 лет его появление в моей жизни можно было назвать явлением 25-го кадра: я почти его не видела, но на подкорке каким-то неведомым образом записывалась определённая программа, которую он успешно запускал при каждой встрече.
То, как он вёл себя со мной в детстве, хорошо иллюстрирует следующая ситуация. Он попросил малознакомых людей меня куда-то отвезти, — мне было около 5. Я их никогда не видела и мне было очень страшно, потому что я не знала, что на этот раз выдумал отец: он постоянно куда-то меня отправлял одну, не думая о том, что я могу бояться.
Он сам никогда не показывал страха и воображал себе, что каждый человек — даже пятилетний — тоже не должен его испытывать. Ему будто не было знакомо это чувство, а всех людей он называл трусами.
Те люди высадили меня где-то в городе, где — я не знала. Папа как обычно то ли не приехал, то ли опаздывал. Я не могла до него дозвониться и пошла пешком в неизвестном направлении. После того как я ушла с места, куда меня должны были привезти незнакомые товарищи, он обнаружил меня дома, приехал и наорал на меня.
В детстве я уже ощущала себя покинутой и обиженной на него, на мою жизнь. Я не понимала, почему когда я плачу или пытаюсь парировать его слова о том, как мне нужно поступать, он смеялся. Этот высокомерный нервный смешок преследовал меня всю жизнь.
В такие моменты мне казалось, что он высмеивает всё моё естество, выставляя это так, будто что бы я ни говорила, всё абсолютно бессмысленно, — мол, говори, девочка, говори, всё равно ты никогда не поймёшь, как правильно без моей помощи. В раннем возрасте я уже понимала, что отец — единственный человек в мире, которому никогда нельзя перечить.
С другими людьми я всегда всё делала по-своему, не обращая никакого внимания на то, какие правила мне диктуют другие родственники или сверстники. В случае с отцом вариантов не было, ведь он пытался убедить меня в том, что именно у него была самая богатая фантазия и только его правилам и ценностям можно было следовать. Он всегда был единственным человеком, перед встречей с которым всё мое тело сжималось и с течением лет я уже не могла вымолвить ни слова, пока он давал часовые монологи.
Тогда в моей жизни он появлялся всплесками: бывало, раз в месяц он звонил и говорил собираться, чтобы поехать с ним на занятие, например, по акробатике на роликах. Я долго наряжалась, выходила, ждала на улице... и он раз за разом не приезжал. Родственники говорили мне о том, что он «ненадёжный», но он сам внушал мне, что мне жизненно необходимо выполнять любую его прихоть: только в случае если я буду выполнять всё, что он скажет, я смогу чего-то добиться в жизни.
В тот период чувство брошенности всё еще заставляло меня тянуться за ним, я хотела, чтобы у меня был отец, как и у всех. Но каждая неудачная встреча, на которой я слушала одни лишь самовосхваления и упреки, подсказывала мне, что с ним что-то не то...
Когда он отправил меня заниматься лыжами, первые 15 минут урока с инструктором я получала удовольствие.
Потом пришёл он и накричал за то, что, будучи первый раз на лыжах, я хожу неправильно.
Больше лыжами я не занималась.
Так, где-то в 8 лет я начала постоянно блуждать по городу одна, чтобы хотя бы на время нивелировать постоянное чувство дискомфорта: я помню, как ходила по котлованам и стояла там, смотря на стройку.
Всю жизнь я была судьёй на матче по теннису, который ничего не решает. Мать была слева, отец справа, а я просто смотрела за тем, как идёт игра, которую он всегда выигрывал, хотя счёт был равным.
Я была очень восприимчива к его риторике.
Так я приняла его «величие» за факт, но долгие годы не понимала, почему факт кажется ложным.
Кстати, я никогда не называла его «папой», всячески избегая любого обращения; слово «папа» всегда казалось очень некомфортным и обязывающим к какому-то расположению к нему, к доверию.
Я переняла его «распыление» энергии на миллионы идей, которые каждую секунду появлялись в голове. Я начала изолироваться от сверстников, заземляясь в собственный, иллюзорный мир великих идей, и проводила часы за разными занятиями у себя в комнате или бесцельно ходила по улице. Когда он узнал, что я начала учить четвёртый язык, — не тот, который ему нравится, — он обвинил меня в неадекватности и накричал. Я бросила занятия в тот же день. Так моё любопытство к миру и заинтересованность в познании периодически гасли после встреч с ним, и дела, которые он не одобрял, начинали вызывать отторжение.
«Танец Тамары», М. Врубель, 1890-е
• Подростковый возраст
К 11 годам я стала чрезвычайно походить на него: на людях моё лицо посещала либо самодовольная ухмылка, либо искажающая все черты маска гнева. Я, подобно отцу, стала считать себя самым необычным и расчётливым ребенком, а в моменты, когда реальность не сходилась с заблуждением, — злилась и кричала. Я переняла его чёрно-белый фаталистский стиль мышления, называла своим главным правилом фразу «всё или ничего».
Я злилась на мир, сетуя на город, в котором я живу, — так же, как и он, на родственников и малочисленных друзей; «если я перестану общаться с неугодными людьми, мне станет лучше».
В один день он запретил мне общаться с дедушкой, аргументируя тем, что его жизнь не удалась.
С определённого момента в привычку у него вошла критика моей мамы, он не успускал возможности предупредить меня, что если я продолжу с ней общаться, я сойду с ума, и мне необходимо от неё съехать.
Он проклинал моего дедушку, используя в своих целях.
Так же он поступил и с моей крёстной мамой.
Моя крёстная всегда была жизнерадостной, уверенной в себе женщиной, доброй. Когда она только начала работать с отцом, жизнь казалась сказкой: деньги, покупка машины, путешествия. О том, как он издевался над моей крёстной и над другими людьми, я узнала много лет спустя.
Тогда же он выбрал антагониста, — одного своего знакомого — и постоянно твердил о том, какой он плохой человек и рассказывал истории о том, как он измывался над своими подчинёнными. В действительности злодеем оказался он сам, вредя, в первую очередь, своим близким и моим близким. Выяснилось, что вместе с этим своим знакомым они, например, намеренно оставили человека, который на них работал, без связи и без денег в другом городе; они уехали, а он несколько дней болтал ногами, сидя на скамейке, без еды и понимания, вернутся ли начальники. Так и с моей крёстной мамой: её сладкая жизнь — и жизнь вообще — закончилась после стресса, который она пережила, выяснив, что отец втянул её в большие проблемы с законом и в долги, за которые должны были расплачиваться её дети после того, как она скончалась от онкологии.
«Хождение по водам», М. Врубель, 1890-е
В то время я не знала, почему люди, которые знали моего отца, избегали упоминания его имени. Он сам сталкивал меня с людьми, которые со странным выражением лица открывали мне глаза на то, что он делал. При этом виновным всегда оставался другой человек: я, когда убегала из дома, потому что не ехала с ним в офис; его жена, потому что плохо следила за детьми; его бизнес-партнер, потому что сам доверился. Он, строя гримасу страдания, всегда жаловался на то, как крупные фигуры бизнеса в нашем городе подставляют друг друга, выставляя факты о себе так, будто он никогда такого не делал. «Не врать, но не договаривать» — его кредо по жизни.
Когда моя крёстная мама умирала, он постоянно справлялся о её самочувствии и говорил о том, как же жалко, что бог так рассудил. Думаю, он выстроил свою жизнь так, чтобы получать как можно больше адреналина: 30 прыжков с парашюта недостаточно, нужно каждый день получать микродозу в виде каких-то драйвовых событий. И эти события всегда были связаны с другими людьми. Заявляя о бытности командным игроком, он недоговаривал, что ищет ощущений только через надломы и изменения жизни других людей.
Алиса Силенок
