Яблоко в ледяном доме

Лет мне уже немало, и когда я остаюсь в школе проверять тетрадки — теперь мне не к кому спешить домой, — чувствую: руки мои мерзнут независимо от времени года и особенностей текущего отопительного сезона. Мне кажется, что они мерзнут от памяти…

…Остров был небольшой, но настоящий. На острове стоял маленький гарнизон, в котором служил мой отец.

Великая война только-только прошла, но все, боясь спугнуть долгожданный мир, ждали новой войны, теперь уже с Америкой.

Ночью наших отцов часто поднимали по тревоге, и они бежали из поселка в гарнизон — до утра мы не знали, это уже война или еще нет.

В поселке едва было два десятка домов и почти все — полуземлянки с деревянными крышами. В нескольких сборных щитовых домах жили семьи старших офицеров.

Продукты завозились морем в летнее время, когда океан был спокоен, но зимой связь была только самолетом, да и то когда не дул сбивающий с ног ветер и мокрый снег не превращал все в белое мутное марево.

Гарнизонный клуб, школа и фельдшерский пункт — все размещались в большом сарае на краю поселка.

За край поселка детям выходить не разрешалось: там все было изрыто подземными ходами, виднелись разрушенные доты, оружие валялось где попало, а мины были установлены, по словам взрослых, везде.

Все это хозяйство осталось после японцев, как и трос на металлических колышках, который тянулся вдоль единственной дороги из поселка в гарнизон.

За этот трос надо было цепляться, чтобы не сдуло и чтобы не заблудиться, когда из-за снега не было ничего видно уже на расстоянии вытянутой руки.

Мы все мечтали о том, чтобы наших отцов перевели на материк. «Материк» — это было волшебное слово, обозначающее место, где сбываются надежды.

На материке яблоки и картошка, легкие разноцветные платья и белые лаковые туфельки, как у Любови Орловой.

Моя мама часто говорила отцу, чтобы он написал рапорт о переводе на материк. Отец почему-то сердился, и родители ссорились.

Во время ссор они не ругались, а переставали разговаривать друг с другом, и в доме становилось очень нехорошо. Тогда я старалась дома не быть, а убегала к школе-клубу, там дети собирались для игр.

Если была непогода и дождь, я забиралась в дровяной сарай и читала, но книг в поселке было мало, я по нескольку раз перечитывала одни и те же.

Было очень одиноко, и я страстно мечтала о брате.

Внутри сугроба

Той зимой выпало как никогда много снега. Сугробы стояли в рост взрослого человека, а с подветренной стороны полуземлянок снег накрывал крыши.

Двери у всех открывались вовнутрь, и наши матери откапывали проход в снегу от дома к дороге, чтобы отцам, возвращающимся с ночного дежурства, дорога была желанней.

Я устроила себе снежный дом в сугробе с подветренной стороны дома. Когда после очередной метели и оттепели ударил мороз и уплотненный снег схватился, я вырыла саперной лопатой снежный туннель длиной метра два и устроила внутри сугроба грот, в котором могла ходить пригнувшись: четыре шажка в одну сторону и четыре в другую.

Я назвала этот грот «ледяным домом», потому что видела такое название на обложке книжки. Книжку эту я не читала, так как от всей книжки была только обложка, да и та подранная.

В «ледяном доме» у меня был постелен полосатый старый половик, стоял вместо стола снарядный ящик, застеленный кое-какой розовой скатертью. А патронные ящики, которые я поставила один на другой, образовали шкаф для посуды.

Была керосиновая лампа. Она была поломанная, но еще немного годная. И настоящий железный чайник, который я нашла в японском доте, очень тяжелый.

На шкафу у меня стоял пустой конверт из-под пластинки с песнями Леонида Утесова.

Там были изображены роскошный Утесов и очень красивые нарядные девушки: точно такие люди обитают на материке! Конверт стоял с почетом, на салфетке, которую я связала из распущенных парашютных строп.

Сосед

Прямо напротив нашего дома, через единственную в поселке дорогу, стоял щитовой дом командира гарнизона, выкрашенный зеленой краской.

На нашу сторону выходили два маленьких окошка. У одного из них всегда торчал, прижавшись лбом и носом к стеклу, Витька, сын командира гарнизона и тети Зины.

На вид Витьке было лет шестнадцать или даже больше, но он не разговаривал, не реагировал ни на что. Летом Витька гулял по поселку за руку с тетей Зиной или с отцом, а зимой почти все время проводил у окна.

Я сначала очень сердилась: он не мигая следил за мной сквозь оконное стекло, когда я выходила во двор.

У Витьки была дурацкая челка, и нос казался толстым, уродливым оттого, что был всегда прижат к стеклу. Завидев его у окна на наблюдательном посту, я отворачивалась и пожимала плечами, а то и показывала ему язык.

Он глядел на меня без всякого выражения на лице, провожал меня тяжелым неподвижным взглядом, куда бы я ни пошла.

Однажды я не выдержала и пожаловалась маме, и она мне рассказала, что говорили женщины: Витька вместе с младшей сестрой и бабушкой был завален в подвале во время бомбежки. Сестренка и бабушка погибли, а Витьку успели откопать.

Он «стал дурачком»: не говорил, боялся закрытых помещений и начинал задыхаться, если только не стоял у окна. Одного на улицу его не выпускали, он бы шел и шел без всякого смысла и мог, конечно, забрести не дай бог куда.

С той поры я старалась жалеть Витю и пыталась улыбаться ему, но, честно сказать, я делала это, потому что знала, что так надо, и он стал куда меньше занимать мои мысли, чем когда сердил меня.

Мой проступок

Приближался Новый год. На счастье, несколько дней стояла хорошая погода, и на гарнизонную взлетку сел маленький самолет.

С материка прислали этим бортом почту, яблоки, весовой шоколад и одну настоящую елку.

По два яблока и по двести граммов шоколада раздали на каждого ребенка, а елка была одна, и ее взял себе в дом командир гарнизона, Витькин отец.

Чтобы не было недовольных, он пригласил всех офицеров с женами и детьми к себе домой встречать Новый год.

Вечером 31 декабря мы должны были идти в гости, и мама дала мне одно яблоко и половину шоколада, сказав, что второе яблоко и оставшийся шоколад надо взять в гости, на общий стол.

Я быстро съела то, что мне дали, а потом… и второе яблоко, и весь шоколад. Доедая, я плакала от стыда, но все равно не могла остановиться.

Разумеется, меня наказали: на встречу Нового года я не пойду, а останусь дома одна. Я слышала, как тетя Зина, тряся половик на крыльце, кричала моей матери: «Ве-ер! Да ну тебя, совсем девку завоспитывала!», но я знала, что моя мама непоколебима.

Я вышла на улицу. Как всегда, Витька глядел на меня в окно ничего не выражающим взглядом, и я снова рассердилась на него. Показав язык, удалилась домой «переживать».

Одно-единственное чудо

И ладно! Подумаешь! Ушли на праздник и ушли. Я, наказанная, забралась в свой «ледяной дом» и пыталась убедить себя, что мне хорошо и что я вовсе не огорчена.

Я разожгла керосинку и стала мечтать. Я видела себя в белом платье, легко сбегающую по ступенькам прекрасного дома-дворца, и внизу меня ждало что-то такое удивительное и чудесное.

Что? Я никак не могла придумать, что бы это могло быть, поэтому снова и снова возвращалась в воображении к этому волнующему бегу по ступеням. Может быть, я начала засыпать.

Но вдруг стена «ледяного дома» осыпалась, образовалась дыра, в которой что-то шевелилось. Это могла быть только собака: собаки — голодные и злые как черти — здесь были готовы на все.

Я стала искать, чем отбиваться от собаки, но тут выяснилось, что это не собака. В отверстии показались руки.

Одна рука держала яблоко. За руками показалось лицо — это было Витькино лицо. Я вскрикнула.

Огромные, широко раскрытые, наполненные ужасом, белые, совершенно белые глаза! И губы, которые шевелились, будто Витька говорил что-то.

Он хотел, чтобы я взяла яблоко, это я поняла, но мне было так страшно, что я не могла ни бежать, ни вот так сидеть, оцепенев.

Я выхватила у него яблоко и положила на «стол». На этом Витькиным силам пришел конец: он стал задыхаться и хрипеть.

Я обхватила Витькину голову руками, прижала его к себе и повторяла, как заведенная: «Братик, братик, перестань, братик, братик, перестань!» Его било и трясло. Сколько-то это продолжалось, но вдруг он обмяк и сказал невнятно: «Идти надо».

Я даже не сообразила, что Витька заговорил, а только вспомнила, что ему нельзя быть в закрытом помещении, потащила его за руку прочь из «ледяного дома».

Мы выбрались наружу. Витьку уже искали. Я увидела мелькание фонариков и кричащую тетю Зину у крыльца. Он рванулся от меня: «Мама, не бойся, я живой, живой!»

Так Витька вдруг заговорил. Не слишком хорошо и внятно, но для всех это было настоящим чудом.

У Витькиных родителей снова появилась надежда, и они перебрались на материк, чтобы водить ребенка к профессорам.

Вскоре и мы покинули остров.

Много в моей жизни было радости, но чудо было одно-единственное. И вот я о нем рассказала.

Коунева Лилия