Язык принято воспринимать как средство коммуникации, как инструмент взаимодействия. Выражаясь в категориях семиотики, язык — это система знаков, которая необходима нам для передачи индивидуального опыта, приватной мысли другому человеку. В идеале язык должен быть обменной валютой. Однако на деле же получается иначе. Рискну выдвинуть и прокомментировать следующий тезис:
Язык в роли средства коммуникации де-факто служит для того, чтобы рассеять, спрятать смысл, но никак не чтобы передать его, раскрыть или проявить.
Все мы знаем, откуда у человека появился язык, но чтобы избежать любых ассоциаций соврём, что это научная загадка, точного ответа на которую нет. Лукавством однозначно не будет сказать, что фактический механизм формирования языковой системы нам не ясен. Мир вне языка представить невозможно. Мы живём в означенном пространстве, которое имеет смысл и целостность только для носителя языка. Здесь обозначу первый методологический пункт, без которого двигаться далее невозможно: язык — это фактически не инструмент мышления, а суть мышление.
Практики препарирования связки «предмет-понятие» имеют глубокие исторические корни, а в Новом времени (возьму его как точку отсчёта для удобства, а не потому что считаю колыбелью мировой мысли) начинаются с рассуждений Иммануила Канта о «вещах-в-себе». Докопаться до «сути вещей», как утверждал немецкий философ, невозможно. Мы можем знать только их категориальную форму. Мы воспринимаем предмет или явление так, как способны воспринимать. Грубо говоря, понятия предшествуют вещам, и без них воспринять эти самые вещи невозможно.
Все мы думаем на каком-то языке, несмотря на то, что в быту не всегда генерируем готовые формулировки. Если мы однажды проснёмся, забыв язык, то не сможем думать. Проблема будем не в том, как выразить мысль, а в невозможности самой этой мысли. Человек без языка — Маугли. Подход Канта в русле языка развивал немецкий лингвист Вильгельм фон Гумбольдт, декларировавший, что «деятельность мышления и язык представляют неразрывное единство». Однако Гумбольдт разделяет термины «понятие» и «слово»: первое он понимал как идеальное выражение предмета, а второе как фактическое, состоящее из букв и звуков.
Я думаю, Гумбольдт правильно обозначил проблему, но ушёл от её верного решения. Говоря, что «речевая деятельность даже в самых своих простейших формах есть соединение индивидуальных восприятий с общей природой человека», Гумбольдт не раскрывает убедительно, что он понимает под «общей природой человека» и уходит в дискурс «народного духа», «национального самосознания», навсегда покидая верную дорогу.
На примере неверного решения Гумбольдта мы видим, как человек может «забалтывать» проблему, если не обладает чётким решением, но хочет объясниться. Дело в том, что порой понятийный аппарат конкретного носителя или отдельного языка может быть недостаточен для какой-либо мысли. Существует, к примеру, мнение, что на английском языке невозможна «серьёзная» философия или метафизический дискурс, так как в нём просто нет подходящих слов. Фактически об этом свидетельствует различие континентальной и аналитической философии. Или же китайцам крайне сложно понять, что такое Бог монотеизма, так как китайский язык не обладает термином, вполне отражающим Бога в качестве трансцендентного субъекта.
Примеров можно привести много, но суть одна: реальность избыточна в отношении языка. Понятия всегда в какой-то степени недостаточны и бессильны в передаче абстрактной сути. Абстрактной потому, что для нас «суть вещей» — это лишь умозрительная концепция, фантазия, мираж, вечно ускользающий, как только мы начинаем говорить. Или даже раньше.
«Мысль изречённая есть ложь» — сказал когда-то русский поэт Фёдор Тютчев и выразился, пожалуй, настолько корректно, насколько это возможно. Когда я говорю о «забалтывании», я имею ввиду, что человек, выражающий свою приватную мысль общим языком, начинает уходить от сути с первого произнесённого звука. Чем больше человек произносит, чем импульсивнее он движется вокруг да около, тем существеннее он «забалтывает» изначально планируемый смысл.
Здесь я подхожу к ключевому тезису. Когда язык из частной мысли, из думания, мигрирует в речь — в пространство коммуникации — он начинает распадаться на смысловые атомы и ускользает. Российский мыслитель Гейдар Джемаль формулировал это прямо: «Общение и мышление — взаимоисключающие функции языка». Ориентируясь на собеседника, вы сознательно и подсознательно вынуждены учитывать такое количество нюансов, необходимых в межчеловеческом взаимодействии, что от стартового капитала к концу речи остаётся только вздох и «ну, короче, ладно».
Эту проблему исследовали европейские структуралисты, начиная с Фердинанда де Соссюра. Основоположник структурного метода пытался развести по углам «означающее» и «означаемое», учитывая языковой концепт Гумбольдта и философский задел Канта. Означающее — слово, звукосочетание, например, «лошадь», по мнению Соссюра, соотносится не с лошадью как таковой, а с представлением идеальной лошади. Это одновременно походит и на идеальное «понятие» и на кантовскую «вещь-в-себе». И, разумеется, это является если не калькой, то детализацией ещё платоновской концепции.
Философы и учёные модерна зачастую совершали «открытия», очевидные ещё с античности, и извлекали их из забвения с учётом новых концептов и терминов. Однако Соссюр не был идеалистом, как Платон, и пытался выявить лишь реальные технические механизмы означения. Лингвист пришёл к некоторым нетривиальным мыслям, одна из которых: связь между означающим и означаемым произвольна.
Означающее — метафора, которую мы используем, но понимать и толковать её можно по-разному. Два человека, рассуждающие над красотой «синего» неба, не сомневаются, что говорят о чём-то едином. При этом один из них может быть дальтоником, не говоря уже о том, что и более-менее стандартное восприятие цвета у них может отличаться. Полноценно передать частную мысль средствами общего языка невозможно — мы всегда остаёмся в той или иной степени непоняты.
Непонятность, недосказанность, невозможность приблизиться к «идеальному» — не просто печальная данность, а ежедневная боль человека. Психоаналитик-структуралист Жак Лакан сформулировал важную мысль о том, что невроз вырастает из зазора между тем, что человек хотел бы выразить, и тем, что он может выразить. Чем больше этот зазор, тем человек невротичней. Этому мы можем найти множество подтверждений в повседневности. Индивид, нагруженный собственными мыслями и не имеющий «подходящих» собеседников, обычно имеет крайне нестабильное психическое состояние. Как говорил герой фильма Балабанова: «Главное в жизни — найти своих и успокоиться». Эта фраза кажется мне подходящей здесь, так как «свои» — это те, кто понимает. Буквально.
Язык — это настоящая палка о двух концах. На одном из которых находится мыслительная функция, а на другом — коммуникативная. В попытке высказаться мы обычно уходим от смысла — чем активнее стараемся, тем дальше отдаляемся. Поэтому наиболее точными и убедительными выглядят лаконичные и конкретные формулировки. И поэтому высшей степенью близости между людьми считается понимание друг друга без слов. В этой ситуации приватный опыт другого человека понятен без «лжи» общения. Хотя совершенный идеал, конечно, недостижим.
Талгат Иркагалиев
