«Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна...
Это о том, что Вы не были за границей. Или были. Я и заграница».
Редакционное задание
КУРИЦА НЕ ПТИЦА
У меня тут, как в анекдоте, когда собрались русский, американец и француз и давай хвастать, кто на чём ездит на работу, к любовнице, на отдых, в том числе за границу. У иностранцев там всё в порядке: одна машина, вторая, третья… А русский говорит: на работу езжу на тракторе. К любовнице – на тракторе. Отдыхать – на тракторе. А за границу – на танке.
Я, наверно, патриот лапотный. Как тот кулик, который своё болото хвалит. Или как в пословице: на чужой сторонушке рад своей воронушке. Кстати, вороны за границей каркают по-заграничному. У нас громко, во всё воронье горло: каррр!!! Там – как бы извинительно кашляя, а вернее, прикашливая: кха, кха!.. Смешно звучит.
В 1980-м году прошла Московская олимпиада, в 1982-м умер Л. И. Брежнев. Между этими событиями я находился в Монголии. Служил в армии. За границей я всё же был. Однажды, но целых два года – с осени 1980-го по осень 1982-го. Впечатления – от полного отчаяния, как у Робинзона Крузо, до полной акклиматизации, как у узника замка Иф (он же граф Монте-Кристо). Монголия – это хоть и степь, но высокогорье. Там 18%-ный недостаток кислорода. Поэтому мне с моим ещё школьным бронхитом акклиматизация далась нелегко. Монголия – это лунный ландшафт. Там я закурил после перерыва, когда был откомандирован на дальнюю точку из относительно цивилизованной воинской части в Багануре (строящемся городе на угольном разрезе). Я служил в стройбате. На дальней точке стояло две казармы дореволюционной – то есть основательной – постройки, с арочными потолками, и два присунутых к ним вагончика: моя кухня и хлеборезка. Еще поодаль находился свинарник – подвал с огромными чушками. Однажды после дождя яму рядом прорвало и вся вода хлынула к свиньям. Свиньи плавали так, что торчали одни пятачки, вода сантиметров десять не дошла до потолка. Ни одна свинья не утонула. А потому что хавроньи эти – близкие родственники бегемотов, а те – животные водяные.
В Монголии араты – мы их называли «компанами» (от слова «компания», наверно) все свободно говорили по-русски. Одного парня звали Басанху, он своего имени стеснялся, так как в конце упускал «й». В переводе это «пятница». Монголы ходили в халатах – дели. Они стёганые, обычно цветные, но засаленные. Монголы жили в юртах, муниципальные образования у них – аймаки и сомоны. Это собрание юрт типа деревни. Даже часть их столицы Улан-Батора – средоточие юрт. Юрта чрезвычайно удобна для житья и весьма просторна. Монгольская баня – это натереться жиром и соскоблить его. С жиром соскабливается грязь. Монгольский чай – с вяленым мясом и солёный. Это суп-окрошка, что ли. Монгольская водка – архи (архушка). Монголы могут не сидеть в тюрьме – «чёрной юрте», они сидят, но по очереди: за родственника может мотать срок любой член семьи. Монголы до трёх лет не дают имя ребёнку (может не выжить). Монголы наивные. Наши ушлые предприниматели впаривали компану чугунную батарею с горячей водой внутри, уверяя, что это вечная печка. Или привозили керамзит, выдавая его за топливо. Монголы верили.
Старики все помнили Халкин-Гол и озеро Хасан, Жукова и победу над японцами. Они гордо носили советские и монгольсике ордена и медали на своих засаленных дели. У монголов низкие, но выносливые и шустрые лошадки. Монголы-мужчины редко доживают до 70-80 лет. В Монголии каждый четвёртый – китаец, а каждый 25-й – казах. Так нам говорили. Сейчас на каждого монгола приходится 500 китайцев. А ещё есть уйгуры, которые кочуют и по Китаю, и по Казахстану, и по нашей Сибири, их никто не считал…
У нас ходила жуткая история о том, что китайцы ночью вырезали советскую роту – протыкали шомполами уши спящих солдат. И ходила легенда, что на реке Керулен в 40 км от нас закопан знаменитый клад Чингисхана. Баганур переводится как Утиное озеро. Кстати, уток и прочей дичи в монгольской степи немеряно. Как и хищных птиц: орлов, беркутов, ягнятников… Они сидят вдоль дорог, как истуканы. Жутковато так. А дороги – это испещрённая и исчерченная колёсами степь, заблудиться в ней – раз плюнуть. Оптический обман всюду, расстояния обманчивы, сплошь миражи и опасные солончаки – степные болота. Зайцы, волки, лисы тут тоже бегают. Одногорбые и двугорбые верблюды пасутся. Под окном моей столовой жила колония хомячков. Я наблюдал их бесконечно – не наскучивало. По всем сопкам разбросаны сурочьи поселения. Местный сурок – торпоган (торбоган, дорбоган) величиной с собаку и съедобен. А ещё это мех. Шапку из торпогана без справки дарителя или чека из магазина монгольская таможня считает контрабандой. Сурок съедобен условно, его надо долго варить, меняя воду, чтоб убить запах. Я готовил рагу из журавля. У нас был взводный по фамилии Третьяков, в доармейской жизни – повар ленинградского ресторана «Астория», кое-чему он меня научил по кулинарной части. Ощипанный журавль не больше курицы. Я заделал из него чахохбили – грузинское овощное блюдо с дичью, которая рубится вместе с костями. Это вкусно, как говорил герой В. Гафта герою О. Басилашвили в фильме «О бедном гусаре…»
В Монголии необычные краски, таков оптический эффект от разряженного воздуха. Они яркие и неестественные, преувеличенные. Я бы сказал, инопланетные. Особенно хорошо это передают стереооткрытки с объемными изображениями. Пронзительные цвета, аж глазам больно. Как художник я там наловчился делать сувенирную продукцию. Например, сюжетные картинки на деревянных дощечках. Придумывал восточные композиции, применял акварель, но покрывал всё прозрачным лаком. А самая местная изюминка была в картинках на чёрной ткани. Это вертикальные «полотенца» небольшого размера. Их набрызгиваешь при помощи зубной щетки и трафаретов, с доводкой кистью, гуашевыми красками. Получается что-то вроде жостовской палитры. Самые популярные сюжеты – с тигром. Меня это грело ещё и тем, что по восточному календарю я рождён в год Тигра. Все свои творения я раздаривал, у меня были ученики и даже образовалось что-то вроде мини-артели.
Стихов о Монголии у меня почти нет. Как-то не писалось тогда. Постфактум я написал несколько.
Монголия мне почти не снится.
У нас говорили: курица не птица, Монголия не заграница. То же говорили о Болгарии.
Был ли я за границей в таком случае?
СТРАННОВЕДЕНИЕ
В журнале «Паспорт», переименованном из журнала «Работа за рубежом», попутно подбрасывая аналогичные статьи в другие издания, я вёл авторскую рубрику по страноведению. Парадокс, но так я «острановедил» Канаду, Тунис, Австралию и много других интересных мест на планете. Это такой печатный вариант телепрограммы Дмитрия Крылова на Первом канале или программы «Орёл и решка» на ТНТ. И теоретически я много чего о разных странах знаю. Тут я похож на Жюля Верна, путешествовавшего по миру со своими героями лишь в собственном воображении.
Ещё у меня такой неожиданный опыт соприкосновения с заграницей – посольства. Будучи дворником в Москве, во времена учёбы в МГУ, я получил посольский квартал, где находятся представительства Конго (там шла как раз гражданская война), той же Австралии, как ни странно, Канады, Новой Зеландии и другие. Под их окнами в Померанцевом переулке и его окрестностях я мёл дворы и тротуары. Однажды попал в гости к целительнице Джуне, которая жила возле американского посольства. Мимо этого посольства я позже частенько ходил в гости к одной знакомой старушке, бывшему помрежу с Мосфильма. Звали её Людмила Васильевна Шереметьева. Мягкий знак в фамилии исключает её принадлежность к графскому роду, её предки – из крепостных графа. Но старушка была бойкая, задиристая и с обширными связями., которыми она делилась со мной. Так я попал со служебного входа во многие модные театры и на некоторые богемные квартиры. И обзавёлся полезной телефонной базой. А знакомая моя жила в Проточном переулке – том, что упирается в косогор, над которым стоит здание мэрии в начале Калининского проспекта, это со стороны Москвы-реки.
В том же проулке, напротив, жила главный редактор журналов «Она+Он» и «Рейс» (корпоративный журнал авиакомпании «Трансаэро») Таисия Васильевна Плотникова, в то время жена знаменитого фотографа Валерия Плотникова. Теперь она живёт в США. Теоретическми и я мог облететь весь мир, практически курсировал между Моховой и Остоженкой. За 20 прошедших лет за границу перебралось много моих московских знакомых: модельер Юрий Наместников, журналистка Екатерина Гапич (подружка поэта Александра Шаганова, пишущего весь патриотический репертуар гр. «Любэ»), даже мой приятель, вэб-дизайнер Андрей Грималовский, уехавший на свою историческую родину – в Кишинёв. Тоже ведь теперь заграница. Может, кто-то из них вернулся после, я давно уже потерял связь с ними.
Долгое время я общался с людьми, у которых заграница активно присутствовала в рабочем расписании: актёры, режиссёры, музыканты и т.п. Например, группа клоунов-мимов «Микас» и их лидер Сергей Давыдов, сценическое прозвище Паганель, для близких друзей – Поганка. «Микасы» обетовали Париж, а в то время их курировала Тереза Дурова, арендовавшая офис в ДК завода «Серп и молот».
Однажды та же Т. В. Плотникова едва не командировала меня в Италию, я даже русско-итальянский словарь купил (в МГУ я учил испанский язык). Но что-то с той поездкой не сложилось. Зато мой знакомый, тоже клоун, Семён Маргулян проработал в Италии более десятка лет, вложил всю заработанную валюту в банк «Чара», где она благополучно и сгорела. На эти сбережения старый уже ковёрный собирался купить квартиры родственникам, чтоб перевезти их из Самары в столицу. И пришлось ему снова выходить на манеж, теперь уже в цирке на Цветном бульваре, и дурачиться на потеху публике. Я сводил на одно из представлений мать, гостившую у меня, она решила, что клоун молод, пока не увидела его в гримёрке без парика и грима. Семён Александрович всего на два года моложе моей мамы, кстати, в молодости он неоднократно приезжал и в Бугуруслан, так как он тогда гонял на мотоцикле внутри сферы. Этот оранжевый шатёр-шапито, размещавшийся летом на городском рынке (а мы тогда жили в деревне в 5 км от города) – яркое впечатление моего детства. И ещё Семён Александрович рассказал, что мать у него похоронена в Бугуруслане. Вот так тесен мир и близка заграница. А сам клоун Маргулян твёрдо решил эмигрировать в Израиль. Это было в лихие 90-е.
ГОЛЬ НА ВЫДУМКУ ХИТРА
Когда-то у меня была мыслишка (может даже мечта) жить в Европе. Например, в Праге. И язык вроде нетрудно выучить, и красивый город, и социалистическая страна. Хотя в хоккее мы с чехословаками дрались насмерть. И про танки 1968 года я знал. Мне в 1968 году было 6 лет, а первый телевизор у нас в деревне появился году так в 1973-м. И первое, что я по нему увидел – по чужому, куда мы ходили, как в клуб – к дяде Пете по прозвищу Сарам – передачу «Клуб путешественников». Там показывали какое-то африканское племя, африканскую деревню и совершенно голых людей. А потом шёл мультфильм про козлёнка, который всех считал. Спустя какое-то время в магазин, где работала мать, привезли два телевизора. Один я сразу взял и поволок домой. Мать меня так и не остановила. Смирилась и оформила телевизор в кредит. Вечером я смотрел фильм «Ленин в Польше». Как будто я живьём увидел Бога. Ленин, который ходил, разговаривал, смеялся и называл Троцкого политической проституткой. Вместе с африканским племенем голышом это были для меня, ещё малолетки, какие-то неописуемые откровения, чудо чудное. Поэтому и помню.
Заграница для нас уже не другая планета, а раньше была – как Марс или Венера. Попробуй туда попади. Хотя наша элита до 1917 года жила всё больше в Ницце да в Висбадене. Теперь она живёт всё больше в Лондоне да на Майами. А я вот заграницу проворонил (эти птицы ведь не перелётные, где родились, там и помирают). Сколько себя помню, куда-то поехать мне было вечно не по средствам. И на танке бы не смог, потому что не тракторист. И по творческой линии никуда судьба не занесла. Вся моя заграница – это рассказы моих знакомых, книжки, кино да телевизор. Хотя вокруг одни из Турции вернулись, другие из Индии, а третьи из Германии. Все куда-то ездят, непонятно на что, наш фотограф отдыхал вот на Кубе, а я в это время писал об участниках Карибского кризиса, которые рассказывали мне о кубинском климате, кубинских революционерах и кубинской экзотике. Они там служили, а я писал о них, как обычно, в глаза не видя этой Кубы.
В детстве я забирался на печку и там, под потолком, с упоением читал роман о злоключениях Робинзона Крузо. На улице была зима, снег лежал до крыши, в печке трещали дрова. Израиль воевал с Египтом, Америка поливала напалмом Вьетнам, а моя заграница ограничивалась необитаемым островом, куда выбросило несчастного морехода из Йорка, предки которого были уроженцами Бремена, то есть немцами. Я же в своей деревне был неимоверно счастлив уже тем, что читал эти книжки. Вот и застрял на своём острове, а корабль за мной так и не приплыл. Он приплывёт, но имя капитана, боюсь, мне уже заранее известно и не даёт повода надеяться на возвращение туда, где я питал себя иллюзиями. Это будет самое невероятное и вполне обычное путешествие, а отправит меня в него мифический Харон. И пресловутое «я убью тебя, лодочник» в данном контексте не более чем самонадеянная метафора.
Сергей ПАРАМОНОВ
