Николай Задорожный — директор частного Музея русской иконы, основанного меценатом Михаилом Абрамовым. Это первый в России пример того, как частное собрание преобразовалось в музей древнерусского искусства. В 2011 году он был включен в члены IСOM — международной организации музеев при ЮНЕСКО. Фонды собрания насчитывают 4000 экспонатов — от произведений раннего христианства и памятников христианской культуры Эфиопии до иконописи начала ХХ века. Музей и его сотрудники не только устраивают выставки, но и занимаются возвратом похищенных икон в храмы.
Захожу в кабинет директора — все стены заняты иконами и книжными полками. На столе у Николая Задорожного потемневшая икона-складень, которую принес пожилой мужчина на продажу, а еще фотография Царских врат из Ростова Великого.
— Это Царские врата XVII века, — поясняет директор Музея русской иконы, замечая мой интерес, — основные фрагменты которых на днях вернулись в Ростовский кремль, откуда были украдены 18 лет назад. Тогда, в 1995-м, злоумышленники целиком вынули из основы киотцы с изображениями сцен Благовещения и четырех евангелистов. Нам удалось их найти, а Михаил Абрамов их выкупил и вернул как раз к 130-летию основания Ростовского музея церковных древностей.
— Кражи икон происходят регулярно. Почему сейчас грабят храмы не меньше, чем в атеистическое советское время?
— Соблазн велик. Цены на иконы растут. К тому же многие памятники иконописи сложно разыскивать, потому что они не были сфотографированы и инвентаризированы. Вот и эти фрагменты Царских врат мы нашли случайно: зам. директора по научной работе нашего музея Ирина Шалина идентифицировала их, изучая старинные фотографии древностей Ростовского музея, сделанные Сергеем Прокудиным-Горским (пионер цветной фотографии в России — Авт.).
— Насколько же велик «соблазн»? Каков разброс цен на иконы сегодня?
— Все зависит многих факторов: качество исполнения иконы, ее древность, сюжет, размер, состояние сохранности, принадлежность конкретному иконописцу, если это икона нового времени, или выразительность образа, если это древний памятник. Например, работа ХIХ века тонкого письма известного иконописца, вроде Чирикова или Дикарева, может стоить больше ста тысяч долларов. Вообще икона ХIХ века может стоить от 100 долларов до 200 тысяч долларов. Цены на древние вещи разнятся — от сотен тысяч долларов до нескольких миллионов.
Иконы вывозили чемоданами
— Расцвет коллекционирования икон приходится на конец XIX века. А после революции большие собрания, такие как васнецовское или лихачевское, вошли в фонды крупных госмузеев. Но не все. Какова судьба тех вещей, которые не попали в музеи?
— Из старых собраний иконы в основном действительно попали в государственные музеи или перераспределились в кругах собирателей. Так, некоторые вещи из собрания Васнецова оказались у Николая Соколова из Кукрыниксов. Иконы из других дореволюционных собраний я видел, например, у писателя Владимира Солоухина. Но это редкие случаи.
— На исходе советской эпохи интерес к иконам возвращается — и памятники начинают вывозить на Запад. Так?
— Интерес к иконам вновь возникает в середине 1960-х годов. В основном коллекционерами становились художники, которые могли оценить красоту работы и мастерство автора, несмотря на то, что некоторые иконы были записаны или находились под слоем потемневшей олифы. Юрий Арбат, Владимир Солоухин, Сергей Воробьев, Илья Глазунов — они собирали уже тогда, хоть религиозные изображения и были запрещены к продаже через антикварные магазины. Всего таких собирателей было человек пятьдесят. В то время как в деревнях миллионы икон пылились на чердаках. Как раз в то же время начался особый период, когда художники или студенты стали ходить по деревням и собирать иконы. Трудно поверить, но в 1960-е годы можно было обнаружить в мосточке через ручей, в грубо сколоченных ставнях окон коровника, в куче ветхого инвентаря на чердаке крестьянского дома. И все это отдавалось с легким сердцем. А в 1970–1980-х эти вещи начинают массово уходить на Запад.
— На родине они были не нужны...
— Да, большинство деревенских жителей хранили изображения на чердаках или в сундуках — мол, сын комсомолец, не разрешает дома держать. Время атеистическое было. Но отдавали бесплатно: продавать иконы все равно считалось грехом. Находились прекрасные образцы XV–XVI веков, большинство, правда, записанные или настолько почерневшие, что не было видно, какой святой изображен. Если вспомнить историю, в XIX веке по деревням ходили богомазы, которые заново переписывали образы — чаще поверх древней живописи. Тем самым они спасли эти иконы, законсервировав их. А специалист все равно видит за наслоениями очарование древней иконы. Иногда реставраторы снимают по четыре-пять слоев поздних наслоений, прежде чем добраться до первого слоя — авторского. Но в советское время никакие богомазы уже, конечно, не ходили. Только те люди, кто понимал ценность реликвий. Но брали далеко не все. Когда я был молод, путешествовал по деревням и собирал иконы, то не брал ни ХIХ, ни XVIII век. XVII — в редких случаях, только если это изысканные письма, если это Строгановская школа живописи.
— А вы сами как увлеклись иконами? Как начали собирать свою коллекцию?
— Я учился на курсе с Сергеем Воробьевым, который с отцом собирал и продолжает коллекционировать иконы, и однажды он показал мне, как восстанавливают древние памятники. Меня поразило это преображение — когда из-под потемневшего слоя появляется прекрасный образ. Я начал собирать древние иконы, ходить по деревням. У меня сложилась хорошая коллекция, я показывал ее на первой выставке частных собраний в Музее древнерусского искусства им. Андрея Рублева в 1974 году.
— Вы знаете о контрабанде икон не понаслышке. Откуда?
— Я был свидетелем этого процесса. Я оказался в Западном Берлине в конце 1970-х годов и прожил там шесть лет. Меня часто привлекали в качестве эксперта владельцы антикварных магазинов — в большинстве своем выходцы из Советского Союза. Я понимал, что их деятельность незаконна, но с другой стороны понимал, что если бы не все эти поступки, миллионы икон пропали бы.
— Каковы были в целом масштабы такого экспорта?
— Вывезли грандиозное количество икон! Миллионы! Сами послы редко этим занимались. Чаще — первые секретари или жены послов. Это было в порядке вещей, когда жена посла покупала два купе: в одном ехала сама со служанками, а другое сверху донизу было забито огромными чемоданами с иконами. И так она ездила два раза в месяц. А владельцы антикварных магазинов иной раз продавали иконы, не открывая чемоданов. Крупнейший антикварный магазин в Западном Берлине был у Мирона Абрамовича Когана — хозяин получал по пять чемоданов в день и говорил мне: а зачем их открывать — что я разбираюсь в этих иконах? Он заплатил 7 тысяч марок за чемодан — и продавал за 10 тысяч, не открывая чемодана. В Западном Берлине тогда было много антикварных магазинов — центр сбыта был там.
— Тогда легко было провезти иконы через таможню?
— Контрабанда каралась еще жестче, чем теперь, — до 10 лет лишения свободы. И проверка была намного строже. Сейчас мы проходим через зеленый коридор — и все, тогда же каждого проверяли. Но дипломаты обладали неприкосновенностью, так что для них это не составляло проблем. Это была целая индустрия. В Западном Берлине дипломаты избавлялись от груза. А уже оттуда иконы разлетались по Европе. В советское время это спасло иконы, но потом люди, которые ездили по деревням, стали брать все, начали грабить.
— А как ситуация изменилась в 90-е годы?
— В начале 90-х годов вывозили еще больше, особенно военные. Не было границ, не было контроля. Можно было договориться с таможенниками. Потом все, конечно, пришло в норму.
— То есть поток ослаб?
— Да, но не только из-за того, что таможенный контроль стал серьезнее. Стало невыгодно экономически. Цены в России стали выше, чем на Западе. Поэтому не было смысла. Знаете, есть такой закон: антиквариат дороже всего стоит у себя на родине, когда страна здорова экономически. Допустим, японские ксилогравюры или фарфор дороже всего стоят в Японии. Голландские художники дороже всего ценятся в Нидерландах. Когда в нашей стране начался процесс экономического выздоровления, то и иконы — исконно русские произведения — дороже всего стали стоить в России. Так и должно быть.
— Кражу какой иконы вы бы назвали похищением века? И возвращение какого образа стало самым важным в истории России?
— Пожалуй, ограбление с убийством крупного дилера в Берлине — Абрахама Глезера. Было похищено в 1992 году более 200 первоклассных икон, их обнаружила немецкая полиция и вернула наследникам, и те продали ее в Россию, теперь это часть — украшение знаменитого собрания Михаила Елизаветина. О возвращении — если объективно, это «Троица» кисти Кирилла Уланова, которую Абрамов по просьбе губернатора Вологодской области и при поддержке Министерства культуры выкупил и вернул в музей города Устюжны.
Открытость — лучшая защита для иконы
— Как вы возвращаете иконы?
— В основном выкупаем. Например, «Троица» Кирилла Уланова, которую я с такими трудами вез обратно в Россию. Ведь суд признал владельца добросовестным приобретателем, потому что он не знал, что купил краденую вещь. Она у него находилась в открытом хранении, он ее публиковал, не прятал. Интерпол не мог ее конфисковать. Мы могли ее только выкупить.
— А как вы их ищите?
— Использую старые связи. Даже если антиквара нет в живых, то его дети продолжают заниматься дилерством. Это узкий круг людей, намного меньше, чем круг тех, которые занимаются живописью. Но сейчас он больше, чем в советское время.
— Вы случайно находите похищенные иконы или целенаправленно их разыскиваете?
— Среди икон, которые предлагают к приобретению, встречаются те, что были похищены в советское время из храмов или музеев. То есть это непредсказуемый процесс, но вероятность встретить похищенные вещи велика. Особенно если речь идет о крупных иконах, ведь такие писались только для храмов.
— Случалось возвращать мироточивые образы?
— Нет, никогда таковых не видел, но верю в их существование.
— Много ли икон вам удалось вернуть на родину?
— Несколько сотен. И все наши находки мы обязательно сопровождаем выставками, выпускаем каталоги. Когда вещь растиражирована, ее знают, тогда ее нельзя сбыть. Открытость защищает икону. Бесперспективно похитить икону, которая везде опубликована. Ее тогда крайне сложно продать. То же должны делать и храмы. И, кстати, когда Михаил Абрамов дарит икону храму, он вместе с ней дарит и сигнализацию и оплачивает ежемесячное обслуживание. В наше время ведь речь идет не о тех, кто вывозил иконы, чтоб спасти их, а о тех, кто берет то, что плохо лежит, — теперь речь идет об организованной преступности. Здесь не просто нарушение закона, а преступление перед совестью.
— После расформирования Росохранкультуры государство продолжает заниматься возвращением икон?
— Нельзя сказать, что активно. Эта организация теперь трансформирована в Департамент Министерства культуры и утратила свою независимость. Некоторым представителям правоохранительных органов проще выезжать за счет работы других, как это было, когда меня задержали в аэропорту «Домодедово». У меня все документы на руках были, Министерство культуры было в курсе, что мы намерены вернуть икону в Устюжну, откуда она была много лет назад украдена. Но уголовный розыск не всегда ждет готовенькое, как было в «Домодедово», но и выполняет свою работу. Знаю, что, например, в Вологодской области сотрудники ФСБ объезжают храмы и ставят все иконы на учет. То есть создают каталоги — а это главная защита для иконы. Если она опубликована и известна, ее невозможно сбыть.
Святыни создаются верующими, а не наоборот
— Время вроде бы изменилось, однако нередко почтения к древним иконам нет и в храмах. Почему сами служители культа не ценят древние образы? Почему часто только что восстановленные иконы снова отправляются на реставрацию, как это случилось с иконой Боголюбской Божией Матери из Владимиро-Суздальского музея-заповедника?
— Прежде всего это связано с низкой культурой. Есть взять Запад за пример — там какая-то утварь существует в церквях, но наиболее ценные и реликтовые образцы находятся в церковном музее. Хотя и у нас сейчас при некоторых храмах создаются музеи, но это отдельные редкие случаи. Отсутствует финансирование — в том проблема. К тому же часто я встречаю такую позицию у батюшек: мол, как Господь распорядится, так будет. Если суждено иконе погибнуть в храме — на то, значит, Божья воля. Так было и с иконой Боголюбской Божией Матери, которую загубили условия в храме и на которой уже через несколько месяцев после возвращения в церковь появился грибок и плесень.
— Отношение к дарам собирателей такое же — авось все обойдется?
— К сожалению. Яркий пример — история с владельцем галереи «Дежавю», который после выставки своей коллекции в музее Андрея Рублева подарил все в музей при храме Христа Спасителя. Там были прекрасные вещи XV–XVI веков. Большое собрание. У коллекционера был душевный порыв — и он все подарил музею при храме. А через несколько лет пришел посмотреть и был удивлен, не обнаружив там своих икон.
— То есть воровство внутри церкви — серьезная проблема?
— Скорее не воровство, а легкомысленное отношение к праву собственности. Знаете, как у них бывает: митрополит приехал, и ему дарят образ, не разбирая, что дарят. Нет должного почтения ни к истории страны, ни к истории искусства, к сожалению.
— Вступил в силу Закон о церковном наследии, по которому храмам передали движимое и недвижимое имущество, когда-то находившееся в церкви. Что он, по-вашему, дал? Стало ли отношение к реликвиям более трепетным в храмах?
— Боюсь, что далеко не везде. Забирают иконы из музеев, а какой результат? Вот Торопецкую икону Божией Матери вывезли в коттеджный поселок «Княжье озеро» в Подмосковье. И что? Я там был несколько раз и не видел паломников, которые бы приезжали поклониться этой иконе. Зато на доске, где вывешиваются объявления о службах, появилась реклама этого коттеджного поселка. То есть они повысили ликвидность местной недвижимости за счет того, что при ней находится храм с древнейшим образом Торопецкой Божией Матери. Это оскорбительно, конечно. Если уж на то пошло, добейтесь своими молитвами и поступками, чтоб современная икона стала мироточить и чудотворить.
— А в каких условиях эта икона содержится?
— За ней следят. Там установлены камеры, которые передают сигнал непосредственно в Русский музей. Икона в специальной капсуле. Но зачем это все? Зачем такие перегибы? По-моему, нужно глубоко и искренне верить, а не гнаться за святынями. Святыни же создаются верующими, а не наоборот.
— Как помирить музейщиков и церковников?
— Просто не нужно отбирать чужое. Вот в Тихвинском храме стояли осыпавшиеся древние иконы. Священник все это видел, но ничего не делал. Потом приехали специалисты из Русского музея, забрали, отреставрировали. А когда чужими руками образа спасли, начались разговоры, что все это наше, церковное. Если это ваше, то почему вы не заботились и не берегли? Еще пример — история случилась в храме города Старица Тверской области. Там в кладовой лежали ненужные иконы — древесина вся прогнила, и паволока отделилась от доски. Тогда озабоченный их сохранностью священник отдал их художнику, который реставрировал храм. Тот подарил иконы нам. Мы их восстановили — они висят в зале. А теперь предпринимают попытки вернуть их обратно в Старицу.
В поисках своего стиля
— А есть ли в наше время достойные иконописцы?
— Знаете, ведь каждому веку соответствовали какие-то свои вкусы. Иконопись начала XVI века — это Дионисий, определенный канон. Икона XVII века — уже другая. В XVIII веке приходит барокко, что отражается в иконах, — это красиво и самобытно. В ХХ веке идет возрождение древнего канона, стилизация, а не копирование, и в то же время появляются иконы в стиле модерн. То есть икона воспринимает и чувствует изменения эпохи. А сейчас нет нового стиля. Посмотришь на образ, написанный вчера, и не скажешь, что это икона ХХI века. Это лишь удачное или неудачное копирование того, что было раньше.
— Почему он не появляется?
— Легче спрятаться за авторитет чего-то признанного. Нужно искать свой язык, а не только следовать древней технике. Современные иконописцы боятся, видимо, отойти от канона и не понимают, что это нормально. Новаторство, похоже, не поощряется и самим институтом церкви. Но икона должна отражать наши вкусы, знания и технические возможности. У нас в музее сейчас экспонируется пример — трехмерная икона Дмитрия Гутова, выполненная из металла. Это попытка создания иконы сегодняшнего дня.
— А много ли подделок на рынке икон? Не проще ли найти в деревне настоящую икону, чем искать специалиста, способного выполнить тонкую работу, а затем ее состарить?
— Некоторым художникам, которые создают подделки, нравится сам процесс, что они могут так написать, что ни один специалист не распознает. Это дает пищу для тщеславия и какой-то гордости.
— Серьезная ли это проблема? Много ли тех, кто занимается таким бизнесом?
— Да, достаточно. Например, на Западе я видел десятки прекрасных подделок, мастерски написанных и состаренных. Причем они написаны под ХIХ век.
— Часто люди, которые подделывают картины, ставят где-нибудь такую закорючку, которая указывает на современность работы. Есть ли такие хитрости у тех, кто подделывает иконы?
— Конечно. Есть, например, Алексей Кудлай — он делал подделки под XIX век и продавал в 70-х годах африканским дипломатам. И он на всякий случай хитрой вязью писал: «сей образ написан отроком Алексеем в назидание проклятым басурманам». При неприятном стечении обстоятельств он всегда мог сказать, что и не пытался никого обмануть.
— Часто ли попадаются мошенники?
— Нет. Человек вывозит современное произведение — так что на таможне у него нет проблем. А потом он продает ее как старую — это мошенничество. Но я не слышал ни об одном процессе. С подделками картин были прецеденты, когда люди были арестованы и понесли наказание. Хотя подделок икон много — и некоторые из них продаются за астрономические суммы, но о фактах привлечения к ответственности я не слышал.
материал: Мария Москвичева
