Вдохни Владимир! Воздух, пропитанный ладаном, а сверху – сплошь кресты и купола.
Машину мы нашли на «Блаблакаре». Водитель, похожий на огромную обезьяну, тёмным вечером высадил нас с Артёмом в самом центре, у Золотых ворот. Он пригласил нас к себе на ночлег, но мы отказались, несмотря на то, что жильё пока не забукали.
Ночью город выглядел восхитительно: старая Русь мешалась с огоньками, на которые туристы летят, как светлячки. Однако, как и везде, стоило отойти от них— флёр безопасности пропадал. Пройдя сквозь старый центр с его чудаковатыми пожарными заскоками, мы свернули в переулок, протиснулись меж домов, спустились по бетонной лестнице и увидели деревню. Вереница кривых домов убегала в темноту, в непроглядную чернь, в которой любого приезжего могли убить за три рубля, и никто бы об этом не узнал.
От жителей нам досталась история одного директора:
В самом центре, подле Козлова вала стоит дом в американском стиле с подстриженным газоном во дворике и почтовым ящиком в виде молоточка. В доме расположен круглосуточный колл-центр: вдоль стен сидят телефонистки и отвечают на звонки из Штатов. На русском языке им говорить запрещено — декорации как бы шепчут: представьте, что вы в Америке.
Директор этого колл-центра человек многогранный — не только руководитель, но ещё и художник. Связей директора хватает на то, чтоб его картины выставлялись в большом здании напротив — Владимирском театре драмы. Более того, художник из него, судя по всему, неплохой: на экспозиции сходили все телефонистки — а некоторые и не по одному разу!
Правда, в постскриптуме истории сказано, что пропуск выставки без весомой причины грозил им увольнением...
Телефонистки дежурили на ночной смене, а мы тем временем сидели на старом стадионе на задворках волшебного города Владимира, любовались игрой света блестящих фонарей в росе на сидениях, вдыхали церковный запах и букали случайный хостел.
До хостела вела новая дорога, чёрная, пустынная. Мы шли по ней, пританцовывая, вприпрыжку, потом замедлились, задрали головы и, упиваясь видом древних каменных зданий, зашагали прямо по проезжей части. Ни одной машины. Ни одной живой души. Весь город словно умер на одну ночь.
На подходе к хостелу стрелочка на навигаторе задрожала, запрыгала, а потом совсем исчезла. Кое-как, заглядывая за заборы и сворачивая в переулки, мы нашли наше временное убежище и плюхнулись на диван в гостиной. В комнату вошёл небритый мужчина с пивным животом. На нём была белая майка, клетчатые серые шорты, на ногах чёрные офисные носки и пляжные сланцы. В руке он держал зелёную бутылку без этикетки.
Постоялец рассказал свою историю: поругался с женой, она и вышвырнула его из дома. Первое время спал в машине, а теперь живёт в хостеле. Натурально живёт, давно и здраво — с его слов. И всё его устраивает.
— Ну что, бандиты, видели уже тюрьму-то? — спросил вдруг пивной живот.
— Нет ещё! Завтра посмотрим, — Артём махнул рукой.
— Да пойдёмте, сейчас покажу.
Мужик толкнул пузом дубовую дверь и вышел на крыльцо. Мы вскочили за ним.
— Вот, — кивнул он в полумрак, — любуйтесь. Перед вами знаменитый Владимирский Централ, — и пошлёпал в сланцах вдоль забора.
И действительно, перед нами, прямо напротив ночлега, за высоким забором высилось суровое красное кирпичное здание.
— Там на третьем этаже окна замурованы — особо опасные маньяки сидят; а вон туда, где крыша, зэки на прогулку выходят. Эх, жаль, вы поздно пришли, ну ничего, завтра услышите ещё.
Живот рассказал нам, что целый день на территории тюрьмы орёт музыка – чтоб зэки не слышали друг друга и не переговаривались. Но вечером, как только она смолкает, ещё как минимум час в камерах стоит галдёж: зэки кричат друг другу пробивы — устные сообщения, что-то вроде «Эй, Васька, передай тому-то тому-то…», и перекидываются между камерами «мальцами» — записочками как по делу, так и по пустякам.
Город засыпает — запускается ночной чатик. Жуткое, но удивительное место.
Василий Исаков
