По пятницам мы с друзьями прокладываем путь с Большой Татарской на Кожевническую, где находится милая чайхана, половиной высоты врытая в землю. На широких зелёных диванах, разбухших всюду посреди её убранства, сидят люди и ведут вполне светские беседы — о земных проблемах, о движении материи, о социальной нестабильности. Один стол всегда свободен для нас.
Чайхана в Средней Азии, фотография 1872 года
Над столом обыкновенно висит картина, на которой скачут лошади: она переливается, от разного ракурса меняется положение лошадиных ног. Так что они действительно скачут во всё продолжение заседания. Мы тоже притворяемся, что ведём светскую беседу. Исполняются, хорошеют волокна красного мяса. Мурмурирует в пиалах чёрный чай.
Такой себе ориентализм в благосклонно выделенном уголке Третьего Рима. Или, можно сказать, превентивный удар, мягкая сила, сладкий яд подлинного Третьего Рима, где степенно буравят небо над Босфором четыре шпиля Айя-Софии. Культурная интеграция, вычурный палимпсест здесь достигает дивной концентрации — поэтому получается отдохнуть.
Перед едой нужно мыть руки. В гендерно-нейтральном туалете на стене висит завязанный галстук, а внутри окружности, как в рамке, угрюмо и устало оглядывает посетителя выцветший дореволюционный мужичок — невозможно даже определить его расу: что-то среднее между Абаем Кунанбаевым, Петром Столыпиным и Дуэйном «Скалой» Джонсоном. Последний, кстати, раньше других гражданских лиц узнал про смерть Усамы бин Ладена, поэтому и он имеет вес, по крайней мере в этой комнате.
Чайхана превратилась в ковчег общества потребления, живую вакцину. Здесь под слоями формы, помимо праздных разговоров и не менее праздной пищи (которая позволяет физически оставаться в себе), тянутся нити порушенного, но не забытого единомыслия. Идоложертвенные звери обходят чайное место стороной. У них растут дивные крылья и бурлит чёрная кровь. Из-под их копыт брызжет золото.
Но солнце восходит с Востока, и оттуда же единожды (как нам обещали) восходит последняя ясность (солнце, кстати, в этот раз взойдёт на Западе — не запутайтесь). Поэтому вместо того, чтобы реконструировать священные события прошлого, мы репетируем сцены будущего, последние сцены. Всем телом туда, куда следует, устремляемся. А сбоку сокрушается лысый мужичок, как баранье рёбрышко.
Талгат Иркагалиев
