Супермены да секс-символы штурмуют нас с экрана. Напористые термины определяют актерский типаж мужчины наших дней. Выдавая временную страсть публики к существу действующему, а не мыслящему. Тихие, обаятельные, милые духу - в тени. Они не герои, они послушники совести. И наша нужда в них вечна. Только ощущаем ее, перестав суетиться. Вот вам вечность в лице Сергея Тарамаева, заслуженного артиста России.
Он так по-доброму талантлив, что ему хочется довериться: он не обидит. Он ли, его персонажи - все едино. Что ни спектакль в московском театре на Малой Бронной, то с Сергеем Тарамаевым. От лукавого мельника в водевиле "Мельник - колдун, обманщик и сват" до князя Мышкина в спектакле "Идиот" по роману Достоевского.
Думаешь об актерском таланте Сергея, а вперед выскакивает мысль о личности: славный человек. Ладный, будто сказочный персонаж. Такими бывают домовые, лесовики, князья мышкины, дети. Чудики и чудаки. Не затоптанные нормами общежития, но живущие в мире со средой обитания. У него природа друга: подтянуть песню, подхватить шутку, поддержать поступок. Если жизнь человека - костер, к которому подсаживаются собратья, то Сергей - путешественник от огня к огню со своими спичками. У него общинная душа. И профессия. Он вбирает в себя суть драматурга, режиссера, публики и обращает их в сообщество. Будто несет обет послушания костру с его согревающе-соединяющей миссией.
- Сергей, вам так к лицу был образ князя Мышкина, не боялись перевоплотиться насовсем, уж больно засасывающая личность?
- Мечтал хоть немного походить в жизни на такого замечательного человека, как Лев Николаевич. Но, к сожалению, не сильно отпечаталась на мне эта роль. Мы хотели сделать его в спектакле не сусальным, а объемным, нащупать и чем он может раздражать, и когда не всегда приятен. Я очень хотел, чтобы роль меня засосала и изменила. Но я человек очень страстной, люблю жизнь во всех ее проявлениях...
Сергей Тарамаев был в номинации "лучшая мужская роль" на вручении театральной премии "Золотая маска" в 1996 году, но ему не дали. Потому что князь Мышкин - это не роль, это дух, натура. Его не сыграешь лучше, хуже. Им надо быть. За что не театральную маску вручают, а все земные пощечины и поцелуи, все страсти со дна сундуков достают: пыль, рванье, плесень, красота... Не "идиотом" ли мир спасется?
Сергей был рад, что спектакль заметили. Князь Мышкин более всего равнодушия страшится. Сам норовит в уголке посидеть, сцену другим уступает. Не славы ищет - правды.
Сидит актер передо мной. Теребит бородку, потупляет глаза, будто в смущении: имею ли право смотреть? Говорит глуховатым, словно уходящим от самого себя голосом: имею ли право говорить? Это не робость, скорее, строгость к собственной сути: в чем ее смысл?
Рассказывает, что родился на Красной Пресне, а чудится: на Ясной Поляне. Или еще где-нибудь со столь же красиво-светло-воздушным названием.
Он не мечтал об этой профессии. Можно ли мечтать о судьбе? Папа - шофер, мама - бухгалтер. Не это сработало, а то, что они были байдарочники и брали двух сыновей в походы с гитарами, песнями, кострами. Те костры заложили в Сергея веру: если людям вместе тепло и песенно - значит, это друзья, семья, сила.
С тех пор он не одиночка, ему необходимо единодушие, компания, капелла...
Во второй класс московской средней школы пришли педагоги из хоровой капеллы мальчиков и среди прослушанных ребят выделили голос Сергея. На десять лет его отдали на воспитание Шуберту, Баху и другим великим, чтобы повзрослевшее дитя капеллы сделало вывод: "Если ты с детства, хоть порой из-под палки, сталкиваешься с прекрасным, то когда-нибудь в какой-то форме это даст плоды". Спасибо классикам.
- А кроме капеллы какие радости у вас были в детстве?
- Я очень любил лепить из пластилина. Мама знала, что пачка пластилина для меня - самая лучшая игрушка: три часа она может спокойно заниматься хозяйством, пока я буду пачкать пол и подоконники, а потом, естественно, все отчищать. И хоккей был моей страстью. Играл в команде микрорайона на приз "Золотая шайба". Однажды тренер из "Кристалла", это филиал ЦСКА, предложил мне у них заниматься, но капелла отнимала все время. До сих пор мне снится страшный сон, что я должен сдавать экзамен по фоно. Я сейчас и вправду уже ничего не помню и к этому черному ящику не подхожу.
- Значит, инструмент в доме есть? И для кого же?
- Дочка иногда подходит к нему и что-то выстукивает по клавишам. Но в отличие от моих родителей я негодный отец. Ничего не успеваю дать Маше. Театр - это завод, на котором находишься сутками: днем репетиция, вечером спектакль...
В десятый класс московский хоровой капеллы мальчиков пришли начальники из ансамбля внутренних войск и среди прослушанных выпускников выделили голос Сергея. Пошел служить Родине песнями. Но, оказалось, что музыкальные классики взрастили вольнолюбца, далекого от понимания армейской дисциплины. За стенами капеллы мальчики слушали рок и отращивали волосы. То были семидесятые...
Старший брат Сергея, рожденный в 1953, успел заразиться военной романтикой: мечтал служить в десантных войсках - мечту осуществил. А младший называет себя разгильдяем и удивляется, что вообще вернулся из армии, а не остался там навсегда в каком-нибудь дисциплинарном батальоне.
О брате Сергей говорит, как Мышкин о Рогожине, верно, сказал бы: "На каком-то этапе моего формирования он стал для меня идолом, затмив маму и папу. Его уважали во дворе за смелость и справедливость, а авторитет двора - это серьезно. Из армии брат вернулся старшиной, разведчиком. Громадный, раза в два больше меня, очень добрый человек. Душа компании: поет, на гитаре играет. Работает механиком ЭВМ в научной библиотеке, обслуживает компьютеры. Иногда я беру от него какие-то черты для своих персонажей, но это только мама может заметить".
Не удалось Сергею пропеть два армейских года. Ансамбль находился в Москве, где свобода манила друзьями и девушками. Хоть в четвертый класс капеллы и запустили пятерых девочек, а в восьмом добавили еще, все равно то было мужское братство. Кровь кипела и толкала в самоволку. Один раз его почти помиловали: перевели в стройбат рыть траншеи. Но после очередного нарушения услали в Мордовию, на станцию Потьма и дальше по узкоколейке, к двум мужским зонам усиленного режима. Может, для того, чтобы узрел свое возможное будущее: до чего, мол, доводит недисциплинированность. Стал Сергей охранником на вышке.
- Безумно хотелось спать. Три часа в смену стоишь, три - отсыпаешься. И холодно. В Мордовии зима рано начинается. Домой вернулся с отмороженным носом. Постоянно хотелось есть. Да и служба не романтического характера. В 18 лет хочется побегать, пострелять. А тут стоишь и с ужасом думаешь, что вынужден будешь стрелять в человека. Бог миловал, хотя из лагеря и бежали, но не в мою смену...
Он боялся поразить человека насмерть и пришел в театр, чтобы поражать на жизнь - обрекать себя и других "скитаться и вечно искать частицы утерянной красоты, мира, которого нет нигде, восторга, который бывает только в сновидении, и совершенства, которого нельзя найти". Это у Ричарда Олдингтона. Достоевского. Тарамаева.
Ему казалось, что армия что-то в нем надломила. Но натура просто затаилась, чтобы дома легко сбросить напряжение двух лет - пружина распрямилась. Кем он только себя не попробовал: и кочегаром, и машинистом сцены в театре, и права водителя такси получил, но работать туда не пошел. Отец сказал: руль от тебя не уйдет; твое время - ищи, пробуй. И Сергей, как за соломинку, схватился за товарища по военному ансамблю. Тот поступал в ГИТИС.
Сколько наворотила в судьбе князя Мышкина встреча с Рогожиным в купе поезда! Кто кому соломинкой был?..
- Я по жизни человек более ведомый, чем ведущий. Поэтому многие мои поступки были заодно с кем-то, за компанию.
Он ведомый, а ему говорят: веди! И так отчаянно смотрят, что из приказа мольба проступает. И отказать - все равно, что ударить. Ударить - убить: не человека, человеческое.
В чем тяжесть жизни князя Мышкина? В необходимости каждый миг оставаться "идиотом". Тебе не прощают общечеловеческих срывов. Ты сам себе их не прощаешь. Тебя назначают путеводной звездой, ангелом-хранителем, миссионером правды, ходячей совестью. Всем тем, что так трудно дается, так невыгодно исполнять, такая морока, поэтому давайте-ка эту подушную подать возложим на одну душу - за всех. А мы вволю посмеемся да поплачем над ним, как над собой. Тогда ведь "над собой" получится под вуалью.
Когда Сергей поступил в ГИТИС, мама успокоилась: сын в благодатной среде. На втором курсе к ним пришел педагогом режиссер Петр Наумович Фоменко, ставший для Сергея учителем жизни в театре. А больше и негде. Дипломной работой Тарамаева была роль Григория Отрепьева в "Борисе Годунове". У Петра Фоменко Сергей впервые заговорил в кинокамеру: на третьем курсе сыграл Владимира в телевизионном фильме "Метель" - Петр Наумович экранизировал "Повести Белкина" Пушкина. Из последних работ Тарамаева вырисовывается кинотипаж. У Владимира Хотиненко в "Мусульманине" - священник. У Глеба Панфилова в фильме о последних днях Николая Второго - опять священник.
- Внешность располагает?
- Боюсь, что привяжется ко мне роль киносвященника. Несколько щекотливый момент: сами-то священники отказываются играть и правильно делают - нельзя. А мы, артисты, легко надеваем рясу, есть в этом какая-то неловкость. Одно дело - в генеральский мундир обрядиться, совсем другое - вещи священнослужителя носить.
- А как вы думаете, зачем люди носят одежду?
- Стыд скрывают. Ребенок ходит, скажем, по деревне без штанов, потому что про стыд не ведает, но мы-то знаем и прикрываемся из эстетических соображений. Стыд - очень полезное чувство. Сейчас, может быть, самое печальное, что именно стыд уходит куда-то в бесконечную даль из человеческих взаимоотношений. По-моему, это просто угрожающий симптом. И профессия моя - бесстыдная.
- То есть вы тоже представляете угрозу для общества?
- Конечно. Пусть небольшое, но влияние на людей я оказываю. Значит, могу навязать им какие-то взгляды, нормы. Безответственно и легкомысленно к моей профессии нельзя относиться.
- Жена у вас не актриса?
- Нет, она художник. Выставляется под девичьей фамилией - Галина Морозова. Она работает в стиле "наив": лоскутное шитье, деревенско-религиозного характера сюжеты, живопись на досках. У нее были выставки в Англии, во Франции и у нас в Центральном Доме художника. Она кормилица семьи: ее работы продаются и за счет этого мы выкручиваемся. На мою театральную зарплату не прожить. Меня это очень угнетает как мужчину, отца, мужа. Утешает то, что вся наша компания живет так же. Я имею в виду людей, с которыми проработал в театре девять лет. С Ирой Розановой, например, мы вместе поступали в ГИТИС. А уж сколько любви наиграли на сцене! Даже не только в театре. Сыграли семейную пару в фильме "Мелкий бес" Николая Досталя. У Александра Сергеевича Орлова в фильме "На ножах" по Лескову тоже сыграли любовь. Нам с Ирой уже можно книжку писать об искусстве любовных сцен.
- Галя в вас уверена как в супруге?
- Уверена. Не скажу, что слишком, потому что это было бы даже обидно для меня. Мы женаты двенадцать лет, плюс знакомы еще шесть. Нас соединило чувство юмора, я бы сказал, что оно у нее мужское, - мне удается ее рассмешить. Пожалуй, это мое главное достоинство в быту, потому что мужик я не рукастый. Когда надо кран заменить или замок врезать, я выгляжу весьма бледно.
- Вы когда-нибудь голос в семье повышаете?
- Бывает. Когда три вечера подряд играешь "Идиота". И на третий вечер нервишки на взводе, и вспыхиваешь от какой-нибудь ерунды. Сам себя потом ругаешь. Профессия такая - очень эгоистичная. Мозг все время занят работой. А вокруг люди-то живут простыми, естественными проблемами и надо им соответствовать, помогать. От этого конфликта - внутреннего с внешним - возникает раздражение. Вечером нужно играть доброго, а днем срываешься на домашних. Но, к счастью, мы не умеем долго ссориться. Через пару часов начинаем страдать от того, что не разговариваем друг с другом. У нас был попугай, Маша с Галей его очень любили. Однажды я забыл закрыть форточку, и он вылетел. Я прихожу домой - девушки мои в слезах, особенно Маша, зашумели на меня, и дочка сказала: "Лучше бы папа улетел, чем попугай". Я обиделся и ушел к родителям, мы живем на одном этаже, лег там страдать. Через час жена с дочкой пришли, начали меня жалеть, а еще через час мы уже смеялись над этой фразой, она стала нашим домашним анекдотом.
- Некоторые режиссеры считают актеров не людьми, а какой-то совершенно особой субстанцией...
- Безусловно. У актеров, на мой взгляд, есть аномальное качество, которое делает их непохожими на других людей: им нравится демонстрировать свои чувства на публике. Для обыкновенного человека это неестественно. А я выхожу в определенное время на огромное количество людей и плачу, смеюсь, проживаю жизнь другого человека. Такой вот психологический код заложен в актеров. Отними у них эту возможность, я думаю, они много бы натворили в жизни не всегда хорошего. Потому что природа требует эмоциональных выплесков. Я рад, что нашел такую культурную форму самовыражения...
Явился некто в нашу жизнь, и как к нему приноровиться, если сам не пристраивается? Неловок? Необучен? Странен? И как его не полюбить, если он врагом тебя не увидит, не позволит себе увидеть. Неприязнь твою простит до ее зарождения. И ты растеряешься: куда ж с ней теперь? И сидишь с головы до пят в собственной неприязни. От ненависти до любви вышагиваешь, как подвиг душевный совершаешь.
Явилось нечто в нашу жизнь. Наказание? Назидание? Ангел? Занудство? Капля, которой не хватало жидкости, чтобы обрести истинный цвет, запах, вкус, смысл.
Одно желание хоть немного походить на князя Мышкина - явление мужества. Тем более, что бывая по три вечера подряд "идиотом", человек знает, каково это и чем заканчивается. Ему мало сцены, он бы и в жизни попробовал! Ну не "идиот" ли? Быть Мышкиным - не кулаком махать да женщин соблазнять. Это героизм смирения: не навредить собой. И нет поруки, что не навредишь себе.
- Сергей, как вы думаете, почему люди умирают?
- Наверное, все уже здесь сделали.
- Есть такая рекомендация: каждый день хотя бы пять минут думать о смерти...
- Это прекрасно. Я читал, что монахи в келье ставили гроб, чтобы он постоянно напоминал о бренности земного существования. Я живу одним днем, но недавно стал задумываться о том, что жизнь уж быстро катится: уже сороковник. Это располагает к вопросам: что натворил, что не успел, что дальше? А смерть меня не пугает. Прощание с умершим для меня тяжело, пока не попадаю на отпевание в храм. Там появляется чувство, что мы непременно встретимся, человек просто ушел в другой мир, мы ненадолго расстались. В обряде отпевания есть залог продолжения отношений...
Может быть, люди умирают, чтобы отдохнуть от своей миссии. И Мышкину хочется побыть не только "идиотом", но и просто князем со всеми дозволенными по этой роли проступками.
Люди уходят в иной мир, как в другой спектакль.
P.S. Это интервью не было опубликовано в прессе. С тех пор, как мы с героем встречались, в его биографии произошли перемены. В 1998 году Тарамаев ушел из театра на Малой Бронной вслед за режиссером Сергеем Женовачем. Тогда же ушли Ирина Розанова и другие члены команды. Но Женовач не смог сохранить их братство, потому что не сразу нашел себе пристанище. Тарамаев несколько лет работал в театре Петра Фоменко. Играл главные роли. Разошелся с женой. Собирался еще раз жениться. Больше ничего не знаю. Одно помню: он настоящий князь Мышкин. Такого попадания больше не было.
