Про папины болезни говорили и писали многие. Таль немыслим был без своих "болячек". А толком так никто ничего не мог сказать... Как-то Радко Кнежевич показал мне статью в югославской газете, в которой писалось, что Михаил Таль долго лежал в больнице с необратимым циррозом печени и атрофией почек, что недавно удалось поставить его на ноги, пересадив ему почку его родного брата Якова... Статья эта всех нас огорошила. Дело в том, что к тому времени уже прошло три года, как Яша умер, и папа страшно "гневался", мол, почему от него скрыли, что ему пересадили Яшину почку, и что он "намерен требовать проведения эксгумации"... Черноватый, конечно, юморок... Но папа очень любил своего брата, и Яша, за упокой которого мы выпили, наверняка на том свете "простил" его...
А вообще-то началом всех его физических страданий, как это ни банально звучит, был сам факт его рождения. С этого момента отец как бы коллекционировал свои болезни. Но в основе, конечно, была совершенно патологическая, нефротическая почка. Мучила она его жесточайшим образом. Люди, страдающие почечными болезнями, знают, что ничего отвратительней и изнурительней, чем почечные боли, на свете не существует... Непонятно, как при таких болях вообще можно существовать, не то чтобы играть в шахматы. Убежден, что матч-реванш Ботвиннику проиграл не отец. Проиграла его больная почка...
Конечно же, ему делали обезболивающие инъекции. Несомненно, что в таких случаях развивается и определенное привыкание. Это, кстати, и послужило основой для разговоров и сплетен по поводу того, что Михаил Таль - симулянт, что ничего у него не болит, а просто он алкоголик и наркоман. Когда в Тбилиси "симулянта и наркомана" положили на операционный стол, то вообще пришли в недоумение, почему этот "симулянт" до сих пор жив! То, что они увидели на операции, никак не могло называться почкой - было сплошное расплавленное некротическое месиво... Отец остался с одной почкой, которая, в конце концов, компенсировалась, гипертрофировалась и тому подобное...
Ему запрещали курить, пить... жить. Как бы не так!
Отец, по-моему, относился к своей жизни, как к шахматной партии, и несколько философски... Есть дебют, потом дебют переходит в миттельшпиль, и если в миттельшпиле не происходит катастрофа, то наступает унылый технический эндшпиль, в котором в конечном счете у человека нет никаких шансов. Отец, насколько я знаю, не получал удовольствия от игры в эндшпиле - ему было скучно и пресно... И лиши он себя добровольно курева, коньяка, веселых компаний, поклонниц - то есть того, что и составляет остроту ощущений в жизненном миттельшпиле, он оказался бы в эндшпиле, где ему ничего не оставалось, как "докоптить" жизнь. Но тогда это был бы другой человек в обличье Таля. А какая разница - умер ты духовно или физически, если ты - не Таль. Эта длинная многоходовая комбинация с большим количеством ответвлений была им, безусловно, просчитана. Он понимал, что смерть он все равно не обыграет, но "похулиганит" красиво и изрядно подергает ее за нос.
"Хулиганить" - было его любимым словом. Я имел возможность наблюдать за ним, когда он с Кобленцом готовится к какому-нибудь турниру или анализирует свою или чью-нибудь отложенную позицию. В какой-то момент его лицо вдруг преображалось, в нем появлялось что-то вызывающее, и он произносил: "А что, если попробовать схулиганить!" И было понятно, что сейчас Таль предложит фантастический, умопомрачительный вариант с премножеством вариантов и жертв. Если комбинация оказывалась "с дыркой", он расстраивался, как ребенок, у него обидчиво отвисала нижняя губа, и он говорил: "Печально, но хулиганство не прошло". И еще он был "болен" блицем, потому что в блице он мог хулиганить направо и налево...
Его взлет на шахматный трон был расценен многими как непостижимое, необъяснимое, неподдающееся нормальной логике дебоширство. Его опровергали, находили его комбинации некорректными, самоубийственными... Но все это было потом, после игры, после того, как соперники получали мат или вдруг обнаруживали, что позиция безнадежна. Впоследствии его перестали опровергать и восприняли его манеру игры как должное, как беспощадный факт. Новое же поколение шахматистов противопоставило ему бесстрастный прагматичный стиль, заведомо отвергая предложенную им "хулиганскую" полемику. Отец изменился, он вынужден был принять эту солидную шахматную прагматику для того, чтобы бить соперников их же оружием. Стали говорить, что Таль повзрослел, или иначе - потяжелел, увял... А он все равно оставался самим собой, великим... Разве что - более задумчивым. И если кто-то заглатывал во время партии подброшенный им крючок и он вытаскивал на победный берег рыбу невероятной красоты - это было величайшим счастьем и неописуемой радостью. Думаю, количество призов, завоеванных им за самую красивую партию, за самую блестящую комбинацию, вполне достойно Книги рекордов Гиннесса.
...Если человек вышел из дому и направился на любовное или деловое свидание, хлынувший дождь не остановит его. Он либо наденет плащ, либо раскроет зонт. Он прекрасно понимает, что дождь отменить нельзя. Но выбор остается - либо переждать дождь под навесом, либо вернуться домой, либо "перехитрить" его своим зонтом и продолжать идти к своей цели. Ждать, возвращаться домой - значит опоздать, обмануть надежды того, кто тебя ждет... Иными словами - проиграть... Отец не любил проигрывать. Его болезни были для него тем самым неотвратимым дождем, который он пытался перехитрить "лекарственным зонтом". Господи! Сколько лекарств он принял за свою жизнь! Он напоминал мне некий мчащийся к финишу автомобиль с изобилием неисправностей от длительной эксплуатации, когда нет времени остановиться и сделать ремонт. В таких случаях все чинится на ходу, не сбавляя скорости. Но обязательно в таких случаях наступает момент, когда ломается все сразу, в одночасье... Жизнь отца была именно такой отчаянной гонкой, и однажды его организм, его "автомобиль", не выдержал.
Есть люди, которые обвиняют Гелю в том, что она, мол, позволяла ему пить, курить, жить в таком сумасшедшем ритме, что она должна была его сдерживать, следить за ним, отправлять в санатории и больницы. Так говорят люди недалекие, которые не знают ни моего отца, ни Гелю. Отец не вынес бы никаких ограничивающих условий - это его унижало, это выбивало из-под его ног пьедестал победителя, а не побеждать для него было подобно смерти. Геля - великая женщина, потому что она понимала отца, совершая ради него непосильный для женщины подвиг - она жила с отцом в ЕГО ритме, в ЕГО условиях, в тех условиях, которые ему были необходимы.
Я восхищаюсь ею!
Не знаю другого человека, кроме Гели, кто бы мог попасть в отцовский "пейс", как говорят ипподромные наездники, кто бы мог зацепиться за него на дистанции... Маме моей, при всей любви к нему, это не удалось. Пытался и я пару раз "посоревноваться" с ним - не получилось... Году, по-моему, в 78-м отец предложил мне поехать с ним в Ленинград (кажется, это был Ленинград... а может быть, и Москва... - не отцовская у меня память) на командное первенство СССР. Я обрадовался - во-первых, с отцом еду, а во-вторых, предполагал "оторваться" слегка от учебы, от проблем. Поселились мы вместе в одном номере гостиницы, и я сразу включился в сумасшедшую гонку. Подъем в половине седьмого, быстрое забрасывание в желудок чего-то, оставшегося от вчерашнего ужина в номере, грамм пятьдесят утреннего коньяка, разбор сыгранной партии, подготовка к очередной... Сплошное марево из сигаретного дыма. Папуля мой, склонившийся над доской, что-то бормочет, что-то резко передвигает на доске. Сигарета во рту как структурная часть лица - лоб, глаза, нос, рот, сигарета... Сигарета заканчивается, автоматически берется новая... Потом игра, потом обедо-ужин с коньяком, потом гости: либо мы - в гости, либо к нам - гости. Снова спиртное, уже не обязательно коньяк, бесконечные расспросы, отцовы изящные, непременно остроумные ответы... Он никогда не мог ответить просто, односложно. Он должен был красиво сострить. Большинство от него были в восторге. Ему намеренно задавали вопрос в надежде услышать остроумный, парадоксальный, афористичный ответ. Отвечая, отец буравил взглядом спросившего, как бы ища в его глазах оценку только что сказанного. Но некоторых это напрягало, и были люди, которые говорили, что беседы с Талем их утомляют. Кстати, такие люди быстро становились отцу неинтересными.
После всего, уже глубокой ночью, либо мы сажали кого-то в машину, либо провожали нас. А затем опять подъем в половине седьмого... "Гусевич, кинь взгляд в холодильник. Что там осталось от королевского пиршества?"
Не надо забывать, что в шахматном смысле это был один из его самых высоких пиков...
"...Шахматная судьба Таля во многом может быть объяснима его чисто человеческими особенностями. Пытаясь понять перепады в игре Таля, причины его фантастического взлета и столь короткого пребывания на шахматном троне, многие ссылаются на его здоровье. Конечно, это могло иметь значение, но не решающее. Шахматы сегодня, как и любая другая область человеческой деятельности, для высшего успеха требует полного самоотречения. Отдал ли Таль всего себя, без остатка, шахматам? Вряд ли. Щедро, безмерно одаренный человек, эпикуреец по натуре, он не желал отказываться от многочисленных радостей даже ради шахмат, в фантастической любви Таля к которым сомневаться не приходится. Никто за всю историю шахмат не становился чемпионом мира так быстро, как Таль. Огромный талант вознес его на самую вершину в рекордно короткие сроки. Для того, чтобы вторично пройти этот путь, нужно было бы "пролить много пота и крови". Таль не умел да вроде бы и не хотел этого делать. Находясь всю жизнь в атмосфере непрерывного и всеобщего восторга и обожания, Таль привык к триумфам, но к триумфам немедленным. Готовиться к успеху исподволь, годами, в кабинетной тиши - это занятие не для Таля. Наоборот, в разгар подготовки к самому ответственному соревнованию рвануться на блицтурнир в другой город, просидеть три часа в аэропорту, схватить первое попавшееся такси, под восторженные приветствия болельщиков появиться в турнирном зале с опозданием чуть ли не на целый час и, триумфально заняв первое место, стремительно вернуться в Ригу - в этом весь Таль. Легкий в общении, щедрый на дружбу, артистичный, он порой, похоже, получает большее удовольствие от пресс-конференции после победного турнира, чем от самого турнира. Талю мало просто занять первое место, ему важно занять его с блеском, мало просто выиграть партию, ему нужно выиграть для этого хоть полкомплекта фигур. Наполеон когда-то учил своих маршалов: "Нельзя добиться успеха, если наносишь удар каждым пальцем руки отдельно, ее нужно сжимать в кулак". Таль не сконцентрировал весь свой замечательный талант на одном поприще, для этого ему пришлось бы отказаться от всего остального. Но тогда это был бы уже не Таль. В его шахматной жизни все не запрограммировано, зыбко, неустойчиво, непредсказуемо..."
Н. БОРИСОВ
("64", 1980г.)
Я человек не слабого десятка, но меня хватило на три дня, и я почувствовал, что наступает конец. На четвертый день я сказал: "Папуля, ты меня извини. У меня много дел, институт пропускаю, мама там одна, Надя ждет..." "Мне жаль, Гусеныш, что ты меня оставляешь одного, - сказал он. - Я надеялся, что мы с тобой славно проведем пару недель".
Предложи он сегодня пожить с ним в номере не пару недель, а всю оставшуюся жизнь - посчитал бы для себя величайшим счастьем. Я болтался бы рядом с ним, как преданная собака, дышал бы его сигаретным дымом, не спал бы вместе с ним сутками, делал бы вид, будто понимаю, какое "хулиганство" он позволил себе в "староиндийке", сыгранной накануне, я и сам курил бы наравне с ним, и выпивал бы наравне с ним, и засыпал бы от истощения всех ресурсов, как и он, в кресле гостиничного холла...
Но я вру - все равно бы не выдержал, моих физических сил не хватило бы. Сдался бы на третий день... Да и никогда он мне больше не предложит... По крайней мере, в ЭТОЙ жизни...
Продолжение следует...
