..В некоторых семьях рождение первого ребенка становится переломным моментом во взаимоотношениях родителей. Они как бы "взрослеют". Гулящие папаши становятся домоседами, а если и позволяют себе гулять, то только с ребенком. В легкомысленных мамашах расцветает наконец в полной мере материнский инстинкт, они умнеют, ребенок начинает их занимать больше, чем муж с его "проделками и забавами", и возникает то самое мудрое динамическое равновесие, на котором держится семья.
Бывает и по-другому: жена лишь номинально считает себя мамой, ребенок - для нее обуза, она боится не догулять уходящие молодые годы, и у нее появляются дополнительные претензии к мужу, который, как ей кажется (а может, и не кажется), взвалил на нее все родительские обязанности, а сам продолжает жить в свое удовольствие. Если жена еще и генетическая неряха и неумеха, то совместная жизнь вскоре превращается в ад, состоящий из вороха непостиранного белья и пеленок (я имею в виду то время, когда советский народ еще не знал, что такое памперсы), завалов немытой посуды, обедов и ужинов на скорую руку, всухомятку... И среди всего этого снует туда и сюда полуопустившаяся, неприбранная, в вечном халате еще недавно симпатичная женщина. Конфликты в такой ситуации неизбежны, муж либо начинает тихо спиваться, либо находит себе утешение на стороне...
В нашей семье рождение Геры привело к третьему варианту. Настоящей мамой я почувствовала себя не сразу. Поначалу мне хотелось, чтобы именно у Миши проявились отцовские чувства. Казалось, что Гера "примагнитит" его к себе, а стало быть, и ко мне... Но Миша оставался таким, каким был. Гера, повторяю, привлекал его время от времени как нечто забавное, неизвестно откуда взявшееся существо, как возникший по ходу партии побочный вариант, с которым необходимо считаться, но который не заслуживает жертвы фигуры. Просто у чемпиона мира по шахматам появился сын. Гера, Булочка, Гусь... А его Саська стала королевой-матерью... Кстати, именно так Миша и сказал: "Саська! Ты теперь не просто моя королева - ты моя королева-мать!"
Что касается меня, то после рождения Герочки мое генетическое чистоплюйство превратилось в настоящую паранойю. Я гонялась за каждой мухой, за каждой пылинкой, не спала ночи, отслеживая момент, когда Герочка становился мокрым, чтобы сменить пеленки; не сводила глаз с часов, чтобы не задержать кормление... При этом я довольно быстро не только вошла в прежнюю форму, но и приобрела - так мне казалось - нечто новое, что превратило меня из молоденькой девушки в очень интересную женщину. Я успевала часто смотреться в зеркало и с удовольствием отмечала в себе качественные перемены.
Я не требовала от Миши обязательного постоянного внимания к сыну. Я быстро поняла бесполезность таких требований. Он иногда брал Булочку на руки, "гулюкал" с ним, целовал в попку, обнюхивал от темечка до пяточек, потом клал его в кроватку и мгновенно уходил в свое "измерение", опять становясь "загадочным гением Талем", для которого переставал существовать весь остальной мир, который жил и мыслил в параллельном пространстве из черных и белых квадратов, в пространстве, где ему не было равных, где победа была естественной и необходимой, где поражение воспринималось с изумлением, словно неожиданное падение споткнувшегося бегуна, далеко оторвавшегося от основной группы, падение, в результате которого его настигали и обходили...
Мне было обидно только одно: почему Миша, называя меня королевой, относясь ко мне в определенные моменты как к королеве, получая от меня все, что мог получить любимый мужчина, растворяясь во мне весь без остатка, как может растворяться мужчина в любимой женщине (говорю это с полным основанием, потому что врать Миша не умел ни в обыденной жизни, ни в интимной), почему при всем этом он позволял себе увлечения и связи с женщинами, которые королевами не были и которых он королевами не считал? Меня не утешали его неуклюжие объяснения. Меня, признаюсь, не убеждали и разумные доводы Иды по поводу того, что Мишенька - не от мира сего человек, что не следует придавать значения шалостям гения, для которого я все равно остаюсь главной и единственной женщиной, потеря которой для него явится катастрофой и пагубно отразится на его шахматной карьере. Я слушала, кивала головой, но понимала и предчувствовала: моя ревность, мое эгоистическое женское начало рано или поздно разорвет порочный круг, однако искренне молила Бога, чтобы это произошло как можно позже, потому что я этого боялась и не хотела... И все же...
"...Нелегко стать чемпионом мира по шахматам, но еще труднее защитить это почетное звание... Как же случилось, что Таль в этом году играл вяло и неуверенно?! Я думаю, что в первую очередь он недооценил Ботвинника. В теоретическом отношении Таль был подготовлен также недостаточно хорошо, и, кроме того, его физическая подготовка оставляла желать лучшего. В большинстве партий после 4-го часа игры Таль выглядел очень устало и зачастую делал решающие ошибки.
...Очень немногие верили в победу Ботвинника, и сам Таль первую половину матча играл слишком беззаботно. Я думаю, что для этого матча большое значение имел исход 3-й и 7-й партий. И не только потому, что они были выиграны Ботвинником, а потому, что Ботвинник противопоставил агрессивной игре Таля такую же острую игру. После того, как Талю удалось выиграть 8-ю партию, он, по-моему, сделал большую психологическую и тактическую ошибку. Несмотря на то, что Таль несколько дней болел, в 9-й партии он играл слишком азартно, избрал очень рискованный вариант и, естественно, был наказан. Это поражение, как видно, сильно подействовало на Таля, и этим можно объяснить его неуверенную игру в обеих последних партиях...
...Что еще можно сказать о Тале? Он упорно сражался до последнего момента и красиво проиграл. Нужно отметить, что он был не в лучшей спортивной форме и что ему не хватает опыта, особенно в эндшпиле. Но, обладая огромным дарованием, Таль, конечно, устранит свои недостатки. Кто знает, может быть, он будет победителем турнира претендентов?.."
Г. ШТАЛЬБЕРГ, главный арбитр матч-реванша
("Правда", 13 мая 1961 г.)
После матч-реванша Мишу положили в республиканскую больницу. Он лежал, разумеется, в отдельной палате со всякими "почестями". В один из дней, когда я пришла к нему, я застала в палате средних лет мужчину достойного вида с ежикообразной стрижкой. Они играли в шахматы. Миша представил нас друг другу. Я не буду впредь называть его имя и фамилию. Зачем?.. Скажем так - он был весьма правительственным человеком... Назовем его "министром"... Пусть будет так...
Он встал, поцеловал мне руку, сказал, что очень рад познакомиться, а я для себя сразу отметила, что смотрит он на меня не только как на жену Михаила Таля... Любая женщина это всегда чувствует. Я знала, что нравлюсь мужчинам, даже как-то сказала Мише: "А ты знаешь, что на меня заглядываются?" "Конечно! - ответил он. - Я даже знаю, почему. Ты красивая, чистая, непосредственная, и твоя доброта видна за версту. Почему бы в тебя не влюбиться?"
"А почему бы им действительно в меня не влюбляться? -думала я не слишком самокритично. - Я красивая, я стройная, я добрая... К тому же и жена Михаила Таля... В жизни никому ничего не сделала плохого. Никому не завидую, а если и завидую, то, например, такой, как Барбара Стрейзанд, или такому, как Лучано Поваротти... Я завидую человеческому таланту, завидую здоровью... Хотя бы потому, что всю жизнь страдала чудовищными головными болями, от которых не только я лезла на стену, но и Миша, потому что не знал, как мне помочь..."
Они поиграли в шахматы, потом мы сидели, о чем-то говорили, а когда я стала собираться домой, он тоже поднялся... Возле больницы его ждала машина. Он подвез меня домой, открыл дверцу и помог выйти. А потом вдруг сказал: "Можно я Вас поцелую в щечку?" "Пожалуйста", - ответила я.
В тот день я навела у Роберта все справки о нем. Оказалось, что кроме того, что он был "министром", он был еще и одним из лидеров шахматной общественности... И недавно развелся с женой...
Забегая вперед, скажу, что Роберт, будучи человеком практичным, очень скоро начал использовать мое "женское обаяние" применительно к "министру". Просила у него необходимые для Миши лекарства, через него доставала путевки в санаторий. Благодаря ему был устроен на работу Яша. Как-то позвонила "министру", не помню по какому делу, и секретарша (ее звали Мария) сказала мне: "Его сейчас нет. Он просил передать, что через два часа ждет Вас у себя в кабинете". Принял он меня очень торжественно, секретарша приготовила кофе, а когда я уходила, он сказал: "Знайте, Салли, двери моего кабинета для Вас всегда открыты. Выполнить любую Вашу просьбу - для меня высшее наслаждение". Через несколько дней я снова появилась в "министерстве", и Мария мне сказала: "Когда Вы приходите, у него совершенно другое настроение. Он буквально расцветает..."
Потом я стала встречаться с ним на улице. Сначала мне казалось, что встречи эти носят случайный характер. Но очень скоро поняла, что это не совсем так. Я возвращалась домой после репетиции, и вдруг возле меня останавливалась машина. Из машины выходил элегантный "министр", целовал мне руку, говорил, что весь день сегодня он думал обо мне, и (это ж надо!) такая приятная случайная встреча... Он приглашал меня в кафе выпить чашечку кофе, дарил цветы и каждый раз сокрушался: "Почему Вы никогда не пригласите меня на спектакль с Вашим участием? Вся Рига говорит о Вас как об актрисе!"
Я понимала, что слышу всего лишь необходимый комплимент с его стороны, но мне, не скрою, было приятно. Я утверждалась в правильности выбранного мною пути, особенно на фоне того, что Миша по-прежнему упрямо настаивал на моем уходе из театра... Короче говоря, стало абсолютно ясно, что "министр" проявляет ко мне внимание совсем не только как к супруге Михаила Таля... Это взбадривало мое женское начало. Мне было небезразлично, что за мной ухаживает такой интересный, весьма неординарный "взрослый" мужчина (разница в возрасте, как выяснилось позже, составляла между нами восемь лет), но ни о чем другом, кроме того, что я нравлюсь этому мужчине, я не думала. Мне, конечно, еще не приходило в голову, что именно с его участием разорвется тот самый порочный круг, о котором я уже говорила...
Мишу к тому времени выписали из больницы без четкого диагноза, и он уехал в Москву на турнир.
... Через некоторое время Ида мне вдруг сообщает, что у Миши появилась новая поклонница, что она киноактриса, женщина необыкновенной красоты, что она фанатично влюблена в шахматы, что во ВГИКе, где она училась, ее постоянно видят за шахматной доской, что она страшно увлечена Мишей... Рассказывает мне Ида обо всем этом с каким-то необъяснимым восторгом, но вновь просит не обращать серьезного внимания, потому что у Таля должны быть поклонницы, и это вполне нормально... Мне не составило большого труда быстро найти подтверждение словам Иды.
Не стану сейчас говорить об этой женщине ни плохо, ни хорошо. Я не знаю, что с ней. Но в тот момент я закусила удила... Мои прежние "ревности" и подозрения не шли ни в какое сравнение с тем, что я пережила в тот период. Я заочно возненавидела Л. Не считаю уместным и этичным сегодня называть ее имя и фамилию... К моим чувствам примешивалась жалость к самой себе: она красивая, она талантливая, она такая, она сякая, а я-то что? Золушка? Замарашка? Ася-хромоножка? Я плакала, подогревала себя, злилась, готова была отомстить, но я ни разу во время телефонных разговоров с Мишей не задала ему ни единого вопроса об Л. А он, естественно, сам ничего мне не говорил, кроме того, что скучает по мне и по Булочке, что ждет не дождется, когда снова увидит нас... Сейчас я понимаю, что Миша ничего не пытался скрывать от меня, не собирался меня обманывать. Просто он считал это для себя совершено нормальным явлением, тем самым "побочным вариантом", который нежданно возник в партии.
Я даже думаю, что он иногда не делал разницы между жизнью и шахматами. Шахматы были его жизнью, деревянные фигурки под воздействием его таланта и фантазии становились одушевленными, походили на людей, а люди, окружающие его, были шахматными фигурами, которые передвигались по своим полям, диагоналям и горизонталям, которыми можно было жертвовать, которые защищались или нападали, которые должны были приводить его к победе, потому что иначе не могло быть... Поэтому любая фигура, проявлявшая вдруг самостоятельность, вызывала у Миши искреннее изумление. Когда я (уже впоследствии) сказала ему, что он меня предал и променял, он лишь улыбнулся: "Саська! Ты моя главная и самая потрясающая фигура. Таких, как ты, нельзя разменивать! Спроси у Гуфельда. Он говорит, что разменять Салли - это все равно, что разменять чернопольного слона в "староиндийской"!"
Я была слишком молода и самолюбива, чтобы понять все это. Но даже сегодня, когда я "повзрослела", могу сказать абсолютно четко: даже если бы я и поняла, все равно мое начало, мое существо такое положение вещей не приняло бы никогда. Не судьба мне, видимо, чувствовать себя в жизни вторым номером... В свое время стечение обстоятельств прибило нас с Мишей друг к другу. Стечение других обстоятельств привело к тому, что наша взаимность дала трещину. Поначалу трещина казалась несущественной. Он еще мог сделать шаг ко мне, я - к нему, но процесс уже стал необратимым, не зависящим ни от него, ни от меня. Было ощущение, что еще можно преодолеть разделявшую нас полынью вплавь, потом на лодке, потом мы уже с трудом могли различать друг друга, потом перестали друг друга слышать... Потом осталась возможность исключительно телефонной связи, потом можно было навещать друг друга только с помощью самолетов...
Но чем дальше мы отдалялись, тем мучительней осознавали, что находимся на разных концах некой пуповины, которая растягивается бесконечно, но которую никто не в состоянии перерезать. И ничего нельзя поправить, и остается только боль от тяжкой констатации. И еще обезболивающее утешение: "моя Саська"... "мой Миша"... "Она с кем-то, но все-таки и со мной"... "Он с кем-то, но все-таки и сомой".
