Чем ближе мы подлетали к Москве, тем тревожнее становилось на сердце. Я не мог себе представить, что останусь без него. И я, яснее чем когда-либо, почувствовал, как безумно люблю своего отца. Любовь к нему проявилась у меня уже в достаточно сознательном возрасте... А любил ли я его в детстве? Может быть, так, как сыновья любят своих отцов, и не любил, потому что теперь понимаю, что его отношения с мамой, а стало быть, и со мной, нормальными назвать нельзя. Помню, мы с мамой жили в квартире на Горького в одной комнате, а папа встречался с какой-то дамой в другой. Я догадывался, что так быть не должно, но воспринимал все как данность, потому что в любой момент мог зайти к папе, и всегда он был рад меня видеть...
Прекрасно помню, как спускались мы с мамой на улицу в один из обычных дней. Спускались пешком - лифт не работал, и мама вдруг сказала: "Сыночек, мы с папой должны будем развестись. Ты должен подумать, с кем ты будешь жить - со мной или с папой?" Что я понимал тогда? Ничего. И сегодня могу сказать, что вопрос, который задала мне мама, был не совсем, как говорят, корректным. От меня ничего не зависело. Я, жил с мамой и считал, что должен жить с мамой, и понимал, что после "развода" папу я буду видеть не реже, чем до "развода"... Понятие "нормальной" семьи для меня тогда не существовало.
Как-то до "развода", когда у мамы были длительные гастроли, а у папы турниры, я вдруг оказался на взморье в каком-то лагере, не то детском приюте, где все дети были стрижеными наголо и в одинаковых серых платьицах и костюмчиках. Честно говоря, до сих пор не знаю, за что меня туда "сослали". Мучился я там страшно и часто плакал... Однажды приехал папа. На целый день. Он привез мне (это на всю жизнь "застряло" в моей голове) заводную машинку "скорой помощи" с мигающими огоньками и сиреной. Помню, что мы с ним были в ресторане и в цирке... Помню, что когда он уехал, я закатил истерику. Мне было страшно обидно, что другие дети ВСЕ ВРЕМЯ живут с папой и мамой, а у меня то мама куда-то уезжает, то папа, а то мама и папа сразу... Так что к моменту "развода" я уже ко многому привык...
Лет в десять я чем-то заболел и попал в больницу. Когда отец приехал навестить меня, врач стал просить его сыграть со мной партию в шахматы, чтобы видели все больные дети. К тому времени я имел кое-какое представление о шахматах. Во всяком случае, умел передвигать фигуры. Отец, помню, согласился и "проиграл" мне при всем честном народе. Простодушный доктор был настолько ошарашен результатом, что стал уговаривать отца непременно воспитать из меня шахматиста, на что отец, улыбнувшись, заметил: "Два сумасшедших на одну семью - слишком много".
ФРАГМЕНТЫ ИНТЕРВЬЮ, ДАННОГО М. ТАЛЕМ КОРРЕСПОНДЕНТУ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА "НЕДЕЛЯ" Георгию КОФМАНУ (1973 г.)
Г.К.: Мы перечислили ваши официальные титулы, но есть ведь и другие. Например, югославский шахматный обозреватель Неделькович сообщил, что зарубежные болельщики зовут вас "Шахматным кудесником", "Рижским корсаром", "Демоном 64 полей". Уж и не знаешь, как к вам обращаться!
ТАЛЬ: Зовите меня просто Мишей! Во-первых, соответствует действительности, во-вторых, как-то не позволяет стареть!
* * *
Г.К.: Попробуем "играть" в вашем стиле: пойдем в лобовую атаку. На страницах зарубежных изданий появляются заголовки: "Возрождение Таля", "Новая весна рижанина", "Предстоит матч Таль-Фишер?". Многие шахматные журналисты, учитывая, что вы, согласно коэффициентам профессора Эло, занимаете второе место после Фишера, надеются на это. А вы?
ТАЛЬ: Я тоже журналист и, понятно, солидарен с ними. Но самого страстного их и моего желания еще мало!
* * *
Г.К.: И все же... Напомните итоги ваших встреч с Фишером.
ТАЛЬ: Ну, они представляют лишь "библиографическую" ценность. Играли-то мы в те времена, когда маленьких детей пугали мною, а не Фишером. Последний раз - в 1962 году. Из одиннадцати партий я выиграл четыре, тогдашний Бобби - две, пять мы свели вничью. С тех пор Фишер, несомненно очень талантливый и трудолюбивый, стал одной из крупнейших фигур в современном шахматном мире.
* * *
Г.К.: Какая самая необыкновенная встреча за шахматной доской была у вас?
ТАЛЬ: Не так давно с Полом Морфи. Да-да, без всякой "мистификации". Меня пригласил к себе известный психиатр и предложил сыграть с ... Полом Морфи (помните имя первого американского чемпиона?). Доктор загипнотизировал одного парня, внушил ему, что он - Морфи. И так, знаете, крепко загипнотизировал, что этот "Морфи" согласился сыграть со мной лишь за 100 000 долларов. "Гонорар" был вручен ему врачом (в виде пустой бумажки, конечно), и мы сели за столик. "Морфи" играл гораздо лучше, чем потом, когда снова стал московским парнем, и забыл, что с ним происходило полчаса назад. Но тем не менее, как "Морфи", проиграл мне три партии.
Г.К.: А ваш сын Гера последовал примеру отца? Он играет?
ТАЛЬ: Нет. Он говорит, что у него есть дела посерьезнее.
* * *
Г.К.: Как обстоят дела с шахматами в США?
ТАЛЬ: Невольно приходит на память известное определение так любимых мною Ильфа и Петрова: "Одноэтажная Америка" - там таких "небоскребов", как Фишер (наивысший среди них!) - раз, два, три, четыре и - обчелся... Шахматный бум, поднявшийся там после Рейкьявика, утихает, а Советский Союз по-прежнему остается страной, где искусство, я сказал бы, музыку шахмат любят, ценят и понимают миллионы людей. Наши резервы неисчерпаемы!
Г.К.: Значит, вы оптимист?
ТАЛЬ: На вполне реальной базе трезвого расчета возможных вариантов!
Справедливости ради скажу, что шахматная природа отдохнула на мне основательно, так что хорошо, что я не заразился шахматной болезнью, - "Таль младший" изрядно позорил бы "Таля старшего". Зато лет в восемнадцать пристрастился к шахматным "поддавкам" и добился в этом весьма приличных успехов. Потом я узнал, что эта игра вполне "узаконена": существует теория, есть учебники, и даже проводятся чемпионаты. Однажды я предложил папе сыграть в шахматные "поддавки". Он сказал, что "поддавки" хороши для проведения чемпионата психолечебниц, но сыграть согласился. Вдрызг проиграл мне партию, пробурчал "бред сивой кобылы", подумал немного и предложил сыграть вторую. И выиграл. После мы с ним играли не раз, и могу с гордостью сказать, что из каждых пяти партий счет был 3 : 2 либо в мою, либо в его пользу. Правда, когда он "принимал" грамм сто, он не оставлял мне ни малейшего шанса...
Он пьянел быстро. С его здоровьем ему немного было надо, но, удивительное дело, после того, как наступал так называемый "кайф", он мог выпить много, но "хуже" не становился... От усталости мог задремать или заснуть, что называется, посреди стола.
И ни один человек из тех, кому доводилось видеть пьяного Таля, не может сказать, что он становился неприятным, злым, агрессивным, потерявшим рассудок... Он никогда не доставлял окружающим неприятности. Его обожали в любом виде и относились к нему, как к свято-чтимому... Даже те, которые видели его в таком состоянии впервые...
Я был настолько занят этими и другими разными мыслями, связанными с отцом, что полет прошел как-то очень быстро. По прилету всякие пограничные и таможенные формальности тоже не показались мне обременительными. Может быть, действительно, за то время, что я не был в России, произошли изменения к лучшему. Я не помню, какой мне показалась Москва... "Фотографическая" четкость проявилась в больнице.
Хотя, что значит четкость? Все последующие дни напоминали мне езду в тумане. Туман, туман, туман, и вдруг неизвестно откуда возникающее просветление, солнце, контурированный пейзаж, абсолютная видимость, и опять туман, туман, туман...
...Заглядываю в окошко "информации". Сидит какой-то парень и две девчонки в белых халатах. О чем-то разговаривают. Я прошу прощения и здороваюсь. Они смотрят на меня с некоторым раздражением - я помешал их разговорам. Но что-то, видимо, в моих глазах им показалось достаточно серьезным, и одна из двух спросила меня холодно, но вежливо, что меня интересует...
- Хочу повидать отца.
- Где он лежит?
- В реанимации.
- Вас туда не пустят.
- Меня пустят. Как туда пройти?
- Фамилия отца?
- Таль.
- Сейчас узнаю (набирает номер). Таль где у нас?.. Да?.. (пауза). Ладно. Попробую... (поворачивается ко мне). Я должна... вам... сказать...
- Когда?!
- Три часа назад... Можете туда подняться...
Туман... Анестезиолог:
- Я сейчас не могу вас пустить... Мы еще не прибрали...
- Как это произошло?
- Профузное кровотечение... Варикоз вен пищевода...
- Спасибо... Извините...
Извинился из-за того, что заплакал... Пошел. И тут он мне сказал:
- А он вас все время ждал... И когда в сознании был, спрашивал...
Слова эти звучат в ушах по сей день и будут звучать до моего последнего часа...
...А потом - квартира Семена, папиного друга. С ним отец был в последнее время особенно близок... Семен, его жена, Женя Бебчук, Геля, Жанна... Плачет одна Жанна. Худая, измученная... Больше никто не плачет. Помню это точно... И почему-то все вспоминают какие-то смешные истории из папиной жизни... Словно он не умер, а вышел в соседнюю комнату и сейчас вернется...
Вот такой он был человек, что даже в день смерти никто по нему не плакал... Потрясение выражалось парадоксально - все вспоминали что-то смешное...
Дальше началась полная чертовщина. Подумал: хорошо, что мама не приехала. При всей маминой выдержке ее бы не хватило...
Опять туман... А потом разговор в морге с санитаром: "Не беспокойтесь. Все сделаем на уровне... Что мы, не знаем Михаила Таля?"
В сплошном тумане перевозка тела в Латвию... И здесь - моя особая благодарность Анатолию Евгеньевичу Карпову. Если бы не его авторитет и напористость, не знаю, как бы мы справились. Он сделал все - и транспорт, и даже эскорт мотоциклистов...
Потом опять в тумане дорога от вокзала на автобусе, который глохнул каждые двести метров... При подъеме на "вэфовский" мост автобус, конечно, заглох, и я, помню, думал только об одном - надо как-то придерживать гроб, чтобы отца не укачало (!)... Я никак не верил, что он мертвый. Я по сей день в это не верю. А тогда мне казалось, что разыгрывается кошмарно-веселый фарс, в ходе которого отец переезжает в Ригу, лежа в гробу...
Отец был национальным героем Риги. И я ожидал столпотворения на его похоронах. Был пасмурный с дождиком день. По-моему, на кладбище было несколько сот человек. Это, конечно, много, но ничего общего с понятием "столпотворение". Я, естественно, не придавал значения количеству провожающих - я прощался со своим отцом. Остальное меня не интересовало... Но чисто подсознательно ощущал некоторую досаду - все-таки я предполагал, что проститься с Талем придет "вся Рига". Ведь когда он возвратился с лавровым венком, его "вся Рига" встречала. Я видел хронику тех лет, мне рассказывала мама и другие очевидцы... И в день похорон мне было обидно за отца...
Почему-то всплыла в памяти картинка, которую наблюдал в детстве... Глядя в окно, я увидел, как на землю опустилась большая стая голубей. Они окружили одного голубя, который бился в судорогах, и было полное впечатление, что они обеспокоены судьбой своего товарища. Но... Они "переговаривались" друг с другом, и дальние протискивались к центру, чтобы увидеть, как погибает их собрат. Умирающий дернулся пару раз и затих. Дунул ветер, с мертвого голубя полетел пух. Голуби деловито разлетелись в разные стороны - их мертвый собрат мгновенно перестал быть им интересен... Так нередко происходит и у людей, но мне не хотелось, чтобы так же произошло и с папой. С сожалением вынужден констатировать: случилось именно так, как, бывает, происходит в жизни.
Для меня, для мамы, для Гели, для Жанны, может быть, для еще десятка близких людей зияющая пустота, возникшая с уходом отца из жизни, до конца останется зияющей пустотой, которую не заполнит никто и ничто...
Помню рыдающего, как ребенок, Александра Григорьевича Баха. Помню Радко Кнежевича, лицо которого отражало полное недоумение по поводу того, что произошло. Как он сам потом говорил, он никак не мог "врубиться" в суть случившегося, все повторял про себя и вслух: умер Миша, умер Миша... Но смысл того, что это умер его друг Миша, что это умер великий Таль, до него не доходил. Ему казалось, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда...
Запомнился Александр Нафтальевич Кобленц, который говорил очень много теплого и одновременно много чего-то несуразного, не имевшего никакого отношения к тому факту, что мой отец лежит в гробу...
Почему-то запомнился какой-то идиот из общественных деятелей, несший официальную траурную галиматью. Очень хотелось, чтобы он заткнулся... Потом началось нечто непонятное по поводу того, класть в гроб шахматную доску с фигурами или не класть в гроб доску с шахматными фигурами. Кажется, все-таки не положили... Бог с ними... Сейчас-то уж точно это не имеет никакого значения.
Тогда я проникся еще одной реальностью: наша большая семья - вдруг распалась...
Я живу и работаю в Израиле. По дороге на работу каждый день проезжаю мимо кладбища и всякий раз вспоминаю, что кладбище, на котором лежит мой отец, далеко и у меня нет возможности прийти к нему на могилу. Снова и снова не прощаю себе, что не заставил его приехать в Израиль, где, может быть, ему удалось бы продлить жизнь, а если и нет, то, по крайней мере, он всегда был бы рядом со мной. Это - не эгоизм. Это - моя боль. Это - связь с отцом.
В течение года после того, как отец ушел (до сих пор не могу сказать "после смерти отца"), если я попадал в какой-нибудь ресторан или кафе, непременно заказывал дозу виски или коньяка, повторял, снова повторял и вступал в длительные беседы с отцом, физически ощущая его присутствие. Раньше он часто звал меня во сне. Несколько реже это происходит и сейчас. Я сижу рядом с ним... Иногда он вдруг обнимет меня, или погладит, или поцелует, и я ощущаю этот физический, тактильный контакт с ним, который при его жизни был для меня просто необходим...
Продолжение следует...
