Вскоре я ушла от Рознера и опять стала работать в Вильнюсском оркестре... В это время в очередной раз начались Мишины телефонные "бомбардировки". Он звонил мне отовсюду, и несколько раз я слышала в трубке пьяные выкрики Л. Многие мне говорили, что Л. пила невоздержанно. Повторяю, Миша был очень широким человеком. Себе из-за границы привозил только шахматную литературу и редкие книги. На все остальные деньги он привозил подарки и "тряпки". На тот период гонорары шахматисты получали приличные, и он возвращался из поездки с несколькими чемоданами. Л. всегда встречала его в аэропорту и главное внимание уделяла багажу... У меня есть основания считать, что именно так оно и было. Если же я ошибаюсь, пусть она простит меня... Я не знаю, как они расстались. Я не располагаю подробностями их скандального финала, но мне рассказывали шахматисты и жены шахматистов, что после очередного турнира он скрылся от нее в гостинице "Москва", что она разыскала его, подняла на ноги весь этаж, рвалась к Мише в номер. Кончилось тем, что Миша открыл дверь и выставил в коридор все чемоданы, с которыми он приехал. После этого она исчезла из Мишиной жизни... Я не знаю, что с ней стало потом. Да мне и не интересно.
В Литовском оркестре я проработала недолго. Запомнились ленинградские гастроли. После одного из концертов я приехала в гостиницу - в холле меня ждал Миша. У него был вид провинившегося ребенка, который понимает, что сделал что-то нехорошее, но уверен, что его простят.
Он прилетел из Москвы неожиданно, и я испугалась - не случилось ли что-нибудь... "Саська! - сказал он. - Не волнуйся! Все в порядке! Я проголодался, а в "Астории" хорошо кормят, и я заказал столик на двоих".
- Ты приехал поужинать со мной, чтобы позавтракать с ней в Москве? - спросила я.
- Нет, - сказал он со своей обезоруживающей улыбкой. - Просто я сказал тебе не все слова...
Спустились в ресторан. На столике стояла корзина с потрясающими цветами. Приготовилась к очередному длительному разговору на знакомую тему... Некоторое время мы ужинали молча. Лишь время от времени обращались друг к другу с дежурными вопросами. Очень плохо играл оркестр. Я видела, что Миша прилично налегает на коньяк и хмелеет на глазах... Видимо, он набирался храбрости. Потом вдруг он пригласил меня танцевать. "Миша, - сказала я, - неужели она научила тебя танцевать?" Он сделался серьезным и сказал: "Рыжик! Ты же знаешь - я не люблю культивировать остаточный образ... Единственный образ, который я культивирую, это твой образ"...
И он стал клясться, что с Л. покончено навсегда, что мы оба похожи на два потерпевших крушение корабля, что единственный шанс на спасение - помочь друг другу добраться до нашей гавани, что не надо искать причины крушения, что надо поскорей заделать пробоины и продолжить совместное плавание... Он умел говорить очень красиво, и я верила в его искренность, но сказала, что вообще устала от этого бессмысленного утомительного плавания, что хочу спокойно жить на берегу одна... "Одна?" - спросил он многозначительно. "Тебя интересует только это?" - спросила я.
"Я не хочу, чтобы ты жила одна. Я хочу, чтобы ты была со мной..." "Мишенька, - сказала я, - я тебя очень любила и продолжаю тебя любить, но все зашло слишком далеко и уже не имеет значения, по чьей вине... Если ты считаешь, что виновата я, пусть будет так... Но я не хочу брать ход назад, чтобы вскоре не начать переживать из-за твоего нового увлечения. Мы с тобой остаемся близкими людьми. У нас растет замечательный сын..." Не выдержала и расплакалась. Миша стал гладить меня, утешать... "Миша, на нас уже обращают внимание". "Пусть завидуют", - сказал Миша...
Он взял с собой в номер коньяк и часов до двух умолял меня все забыть и начать заново... И как ни больно мне было за него, за себя, за Геру, я сказала: "Миша, мне надо спать. У меня завтра с утра репетиция".
И тут у него начался дикий приступ. Он побледнел, лицо его покрылось испариной, в глазах появилась та самая неземная жуть, которая делала его страшным... "Мне очень-очень больно", - еле вымолвил он. Я в испуге выскочила в коридор, разбудила дежурную и попросила вызвать "скорую". "Скорая" приехала достаточно быстро. Медики взглянули на Мишу, на недопитую бутылку коньяка, переглянулись между собой, мол, все понятно, и занялись делом... Через минуту Мише сделали инъекцию понтопона, и ему стало легче... Он вяло улыбнулся, извинился перед врачами за доставленное беспокойство, потом сказал: "Прости, Саська... Это мои дела... Ты же знаешь..." И попросил, чтобы я положила ему на лоб свою руку. Один из медиков, заполняя карточку, спросил: "Вы тот самый Таль?!" "А что, есть другой Таль?" - тут же отреагировал Миша. "Вам надо почки проверить, - сказал врач. - Понтопон - дело опасное..." Они пробыли еще минут десять, взяли у Миши автограф и уехали...
Утром Миша улетел в Москву, и мы с ним не виделись после той встречи достаточно долго.
В том сентябре Герочка пошел в школу. А я снова поменяла место работы и перешла в Рижский эстрадный оркестр.
Надо было как-то решить проблему Геры. Теперь уже нельзя было его подкидывать во время моего отсутствия то к маме в Вильнюс, то к Идиной сестре Гане, нельзя было и поручить его целиком Иде - она была очень больна, и болезнь прогрессировала... Я снова поселилась вместе с сыном в квартире на улице Горького, чему Ида и Роберт были несказанно рады... После истории с Л. они стали относиться ко мне особенно хорошо. Ида бесконечно повторяла, что умрет спокойно только тогда, когда увидит, что мы с Мишей снова вместе... "Ты не должна бросать Мишу, доченька, - говорила она. - Ты не представляешь, что ты для него значишь..."
Миша "атаковал" меня еще один раз после моего возвращения с гастролей в ГДР. Я вышла из поезда и увидела на перроне Мишу. Он был в костюме, при галстуке, с букетом как всегда роскошных цветов. Увидев меня, он подбежал ко мне, обнял и торжественно вручил цветы... На перроне было много встречающих, среди которых в сторонке стоял с мрачноватым видом шофер "министра"... Я поцеловала Мишу и спокойно сказала: "Мишенька, извини, меня встречают..." И уехала к "министру"...
Ида мне потом рассказала, что это она уговорила Мишу встретить меня с цветами на вокзале (она до последнего часа не теряла надежду на наше примирение), что Миша вернулся домой крайне расстроенный и сказал: "Мурочка, я сделал все, как ты хотела... Видимо, Саська меня никогда не любила".
И уж не знаю, то ли мне в отместку, то ли в порядке самоутверждения, то ли это было вполне искренним Мишиным увлечением, но довольно скоро Миша привел в дом вторую Л.... И начался период совершенно странный и непонятный для "нормального обывателя". Я с Герой живу в одной комнате, Миша со второй Л. - в салоне, плюс Ида, плюс Роберт, плюс Яша - все в одной квартире. Вторая Л. была молоденькой, очень даже симпатичной девушкой. Насколько я не терпела первую Л., настолько я - странное дело - спокойно относилась ко второй Л. Гера с ней общался вполне нормально, называл ее "тетя" и никогда ни о чем меня не спрашивал... Не знаю, понимал ли он, что происходит, или был еще ребенком... Не могу объяснить, почему я не уходила. Скорее всего потому, что в то время мне некуда было уйти. Может, и потому, что дома все-таки бывала мало - оркестр часто гастролировал... А может быть, из-за Иды, которая просила только об одном - не покидать ее дом. "Вы с Мишей, - сказала она мне однажды, - можете кусать друг друга сколько вам угодно, пока не перебеситесь... Но знай, доченька, если вы с Герочкой уйдете, вы приблизите меня к могиле..."
Мудрая Ида, прожившая сложную, неординарную жизнь, понимала, что если я покину квартиру на улице Горького, это будет означать конец моим взаимоотношениям с Мишей, для которого я (в этом она была убеждена) значила очень много...
Не знаю, сохранила бы я душевное равновесие и рассудительность в этой непростой ситуации или нет. Думаю, что нет... Но у меня был душевный "громоотвод" - "министр", в то время он был мне опорой...
Разумеется, история со второй Л. тоже закончилась и тоже не без приключений... В Москве у них произошла окончательная размолвка, и Л. наглоталась снотворных таблеток... Правда, это было сделано в присутствии большого количества ее друзей, так что ее спасли... Для Миши это "самоубийство" стало последней точкой в их романе - он ее оставил...
У одного из наших общих с Мишей друзей был день рождения, и он отдельно пригласил меня и пригласил Мишу, который в это время находился в Риге. Второй Л. уже довольно давно не было на Мишином горизонте. На вечере он много выпил, естественно, довезла его домой я, и дома он опять умолял меня все забыть и остаться с ним... Но я опять сказала "нет"...
Он остался совсем один. Это угнетало его. Он считал себя побежденным, но не мог смириться... Кто-то из гроссмейстеров сказал мне однажды: "Когда Миша попадает в безнадежное положение, разумом он это понимает, но не верит в то, что он, Таль, попал в "безнадегу". Он начинает искать спасительную комбинацию, убежденный в том, что такая комбинация есть - ее нужно лишь отыскать. И он вроде бы находит ее... Но при всех красотах и жертвах комбинация оказывается с "дыркой", и тогда поражение для него еще страшнее и унизительней, чем если бы его физически, лицом вниз, тащили по асфальту".
Почувствовав себя в интимном отношении одиноким и проигрывающим, Миша "клюнул" на одну из самых призрачных, страшных, принижающих его достоинство комбинаций...
Но перед тем, как перейти к этому, я думаю, переломному периоду в Мишиной жизни, да в какой-то степени - и в моей, я хочу коснуться некоторых обстоятельств, которые той кошмарной истории предшествовали...
Продолжение следует..
