Любовь и шахматы. Элегия Михаила Таля

Поехать на Родину я смогла только в 1984 году после прихода к власти Михаила Горбачева. Мы с Джо получили разрешение и, как понимаю, не без помощи Миши... Но, видимо, на роду у меня написано не иметь в жизни полного счастья - к тому времени у Джо был обнаружен, выражаясь неврачебным языком, рак лимфатических желез... Мне сказали, что даже самое эффективное лечение может лишь продлить его жизнь. Не больше... Почти одновременно ему поставили еще один диагноз - рак прямой кишки и срочно прооперировали. Потом химиотерапия, облучение, бесконечные анализы... На протяжении четырех лет... Он держался мужественно и необычайно достойно. После первого сеанса химиотерапии Джо почувствовал себя лучше и настоял, чтобы мы поехали в Люцерн на шахматную олимпиаду. "Я очень соскучился по Мише", - сказал он. И мы поехали.

В Люцерне Миша познакомил Джо с Толей Карповым, с Аликом Рошалем, с Геной Сосонко, с Юрой Авербахом, с Василием Васильевичем Смысловым... Мы часто гуляли все вместе, и однажды Василий Васильевич сказал ему: "Джо, Вам очень повезло - Ваша жена очаровательное создание... Я считаю, что, потеряв Салли, Миша потерял и самого себя". Я попыталась не согласиться, но Василий Васильевич сказал: "Милая Салли, когда говорят мужчины, женщины могут тихо прогуливаться в отдалении".

Так вот, в 1984 году мы получили разрешение на поездку в Советский Союз. Миша, который для этого много сделал, настоял, чтобы мы приехали в Ленинград, поскольку он там играл в турнире. Мы накупили массу подарков для всех и прибыли в Ленинград. Я буквально летала на крыльях от радости, что могу видеть Геру, его жену, моих потрясающих внучек, Гелю, Жанночку, маму, папу...

Миша брал с собой Джо на каждую партию. Джо было очень тяжело, но об этом знал только он один. Он даже сказал Мише: "Я профан в медицине, и этим пользуются врачи, заставляя покупать дорогие лекарства и делать сложные исследования. Они просто выкачивают из меня мой капитал". Реплика Миши: "Со мной та же история".

Джо был в ужасе от того, сколько Миша курит, да еще "балуется со стаканчиком". "Он убивает себя! - сокрушался Джо. - Он не имеет права думать только о себе! Он осиротит человечество!" Миша уже тогда, в Ленинграде, выглядел не лучшим образом. Но если раньше, на фоне шумных успехов, его внешность казалась эпатирующей пикантностью гения, то теперь, когда фанфары отгремели, когда он устал от болезней и постарел, когда появились новые, молодые, модно одетые шахматисты, внешний вид Таля представлял собой печальное зрелище... Понимал это Миша или нет? Думаю, что понимал... Однажды, когда я просто накричала на него за его безобразное отношение к своему здоровью, к своему внешнему виду, он сказал с грустью: "Саська... Мне абсолютно все известно... Впереди нет никаких приятных неожиданностей... Я доигрываю безнадежный эндшпиль... Но у меня есть надежда еще немного похулиганить... На реванш уже нет времени. Буду "возить" до мата".

Миша, как уже упоминалось, очень дружил с доктором-онкологом Гершановичем, и в Ленинграде он попросил его посмотреть Джо. Гершанович проконсультировал Джо и, оставшись со мной с глазу на глаз, спросил: "Салли, я должен сказать тебе правду?" "Только правду!" - ответила я. "У Джо очень здоровое сердце, и он очень крепкий, очень выносливый... Поэтому даю ему еще лет пять..." Но всю правду он сказал Мише: Джо не протянет и года...

Я, конечно, отдавала себе отчет, что Джо смертельно болен, но поверить в это не могла. Так уж устроен человек - безосновательно, без всякой логики он продолжает надеяться... На какие-то скрытые резервы организма, на живительную силу новых лекарственных препаратов, на молитву... А скорее всего, в безнадежных ситуациях он надеется на чудо. Я не представляла, что наступит день, когда Джо не будет. Я упорно не верила, что судьба, подарившая мне во второй половине жизни такое спокойствие и радость, у меня все вдруг отнимет. Когда Джо становилось хуже, я старалась, чтобы ни одной минуты он не оставался один, и ждала и ждала, когда наступит улучшение. Наступала ремиссия, он вставал с больничной койки, и мы укатывали с ним то к морю, то к Мише на очередной турнир - я успокаивалась... И постепенно убеждала себя в том, что вот и наступило выздоровление, вот меня Бог и услышал. И уже рисовала радужные планы на будущее, загадывая на пять, на десять лет вперед...

Но в тот же момент изнутри начинала долбить холодная безжалостная мысль: какие пять лет? какие десять лет? скоро, совсем скоро его НЕ БУДЕТ. НЕ БУДЕТ. НЕ БУДЕТ...

Потом снова в мозгу поселялось оптимистичное, успокаивающее: чепуха! все будет хорошо! есть высшая справедливость!..

Мы с Мишей имели большой разговор о Джо, обо мне, он просил меня серьезно отнестись к существующей ситуации. "Саська, - говорил он, - Джо безнадежен. Он умрет, как ни печально. Начинай привыкать к тому, что ты его потеряешь. Подумай о себе, о своем здоровье. Подумай о будущем". Я не помню, чтобы Миша когда-нибудь говорил так серьезно. Теперь мне кажется, что говоря тогда о Джо, он имел в виду и себя самого...

Давая срок в один год, Гершанович не ошибся. Последние месяцы Джо лежал дома. Он не хотел оставаться в больнице... Морфий уже не снимал жутких болей, а лишь глушил сознание...

Незадолго до смерти я вошла в его комнату. Он вдруг открыл глаза и сказал: "Ты всегда любила ездить на Новый год в Италию, в Испанию... На Пасху - в Израиль... А вместо того тратишь все свои силы, чтобы еще лишний день удержать меня на этом свете... Не мучайся... Отпусти меня... Ты молодая, красивая... Ты еще найдешь хорошего человека... А я о тебе позаботился... И еще я знаю, что на мою могилу будешь приезжать только ты..."

Джо умер в хороший солнечный день... Уже вечером позвонил из Союза Миша. Его звонок очень поддержал меня. Он утешал, как мог, и в конце разговора сказал: "Бедная моя, я знаю, как тебе тяжело, но и ты знай: твой Миська - всегда с тобой, и он полон сил и здоровья..."

Гера в те дни впервые гостил у меня в Бельгии. С большим трудом ему удалось продлить срок пребывания еще на несколько дней, чтобы помочь мне похоронить Джо. Потом была шива (еврейский вариант поминок). Собралось несметное количество людей. Гера ухаживал за мной, обслуживал и обносил собравшихся, а я сидела оглушенная уколами. Когда мы остались с Герой вдвоем, я сказала: "Все, сыночек, жизнь закончилась. Мне уже сорок девять лет. Второго Джо не будет, а все остальные слетятся на мои деньги, как мотыльки на огонек..." Гера вскочил, забегал по комнате, чем очень напомнил Мишу, и почти закричал: "Как тебе не стыдно так говорить! Бог наградил тебя способностью любить и быть любимой! И он не оставит тебя! А кроме Бога отнять твое никто не может! Есть ты, а значит, есть я и есть папа!"

После смерти Джо я не могла найти себе места. Антверпен казался мне вымершим и опустевшим. В доме я не могла находиться долго. Я страдала бессонницей, а в коротких промежутках забытья во сне ко мне приходил Джо и умолял поехать с ним в Италию... Сон так явствен, что я просыпалась, и первым моим желанием было желание собрать чемодан с вещами для предстоящей поездки... Это было мучительно. Мне казалось, что я схожу с ума.

Джо, конечно же, обеспечил меня. Я стала владелицей кое-какой недвижимости. Но из меня бизнесмен, как из зайца волк. Едва я попыталась проявить деловую активность, как меня очень прилично "кинул" один ловкий греческий авантюрист... В суде мне сказали, что, даже если его отловят и я выиграю дело, денег мне не видать, как своих ушей, так как взять с него будет нечего - он все переписал на подставных лиц, и единственным утешением для меня может послужить только его тюремное заключение... С того момента стараюсь не влезать ни в какие дела...

Не знаю, как бы я перенесла свалившуюся на меня лавину трудностей, если бы не Миша...

В один из дней он сообщил мне по телефону, что летит на турнир в Испанию и пару дней проведет в Париже. Он сказал, чтобы я ни о чем не думала, плюнула на все неприятности и махнула в Париж.

"Во-первых, я хочу тебя видеть, - сказал он, - а во-вторых, Париж - город, в котором теряют все плохое и обретают хорошее, включая меня".

Продолжение следует...