Постараемся не проглядывать, не просматривать, а вчитываться. Только в этом случае Вы получите от книги отдачу. Только в этом случае Вы разбудите свою мысль. Признаюсь, я думал, что на Доске общения нашего сайта появятся отклики на эту публикацию. Увы, не было. Но может быть, будут. Не было и писем. Был бы рад их получить. О чем думается, когда читаешь эту книгу, какие мысли возникают, в чем согласны, а что вызывает сомнение?
Владимир Владимирович Шахиджанян
Маленькие дети знают одно: есть правила, и они не должны быть нарушены. И мы все были как. дети.
Итак, мы все с детства приучаемся к тому, что Справедливость - это игра по правилам. Есть на свете незыблемые (так нам кажется в детстве) правила, и кто нарушает их - тот поступает нечестно.
На этом детском рассуждении держатся все власти на свете.
Царь имел право на трон не потому, что он лучше всех по человеческим качествам или обещает установить рай на земле, а потому, что он царского происхождения; это справедливо, это по правилам.
Президент имеет право на власть, потому что его выбрали в установленном порядке, - это тоже справедливо, это по правилам. Если правила престолонаследия нарушаются или есть подозрение, что выборы подделаны, возникает смута: нарушены правила.
Но особенность советской власти состояла в том, что она держалась не по наследству и не выборами, а тем, что претендовала на Справедливость. Именно на этом основании она распустила Учредительное собрание, вела Гражданскую войну, казнила, отнимала, устанавливала свои порядки.
Она страстно внушала своим подданным, будто справедливее, чем она, на свете нет; это определенным, как говорили, научным способом доказывалось, и у многих с юных лет создавался образ идеального государства, идеальной справедливости - чтоб ни-ни!
Чтоб уж и солдат на часах не подмигнул.
А иначе все рушится. Когда власть держится на наследии или выборах, мало кто может установить, по правилам она утвердилась или с нарушением их; когда же власть держится на том, что она сверхсправедлива, каждое нарушение справедливости (а они, понятно, происходят то и дело) в конечном счете вызывает сомнение не только в праведности представителя власти, но и в ее законности.
Главная сила советской власти была ее же величайшей слабостью.
Дети и молодые люди особенно требовательны к справедливости, они настоящие максималисты. И, как в детской игре, нельзя даже немножко хитрить, не рискуя разрушить всю игру, так и в большой государственной игре малейшее отступление от справедливости немедленно вызывало возмущение. Часовой у дверей Мавзолея был олицетворением государства, он не мог оказаться не на высоте и уж конечно не мог быть повесой. Это не он подмигнул девочке, это все огромное государство нарушило правила приличия. И вмиг рухнула вера в абсолютную честность государства, в советскую власть. Если бы девочке подмигнул не часовой, а сам Ленин в его саркофаге, она разуверилась бы в мироздании, не меньше. И не без основания, потому что по правилам мироздания мертвые подмигивать не должны. Ну не должны, и все. Поэтому столько людей против того, чтобы Ленина похоронили, - не оттого они против, что так уж любят Ленина, что Ленин для них символ чего-то, нет: по правилам, внушенным им с пеленок, должна быть Москва, в Москве должна быть Красная площадь, на Красной площади должен быть Мавзолей, а в Мавзолее - Ленин. И он, простите, не должен подмигивать девушкам, как не должны этого делать и часовые, приставленные к нему. И конечно же не может быть похоронен, как все рядовые люди.
Я читал однажды сочинение второклассника о посещении все того же Мавзолея. Там было пять или шесть строк, и вот что сообщалось: что люди в Мавзолее сильно шаркали ногами (это поразило); что Ленин был как из "палыстымасы" (так наблюдательный мальчик написал трудное слово "пластмасса"), и главное, что вожатая схитрила и сумела провести детей без очереди. Хитрость при посещении Мавзолея огорчила второклассника так же, как подмигивание часового - десятиклассницу. Если бы он был постарше, он, возможно, тоже перестал бы верить в советскую власть.
Что поделать, такова плата за игры, которые выбрало прежнее наше государство. Нельзя присваивать себе такое качество. Как высшая и абсолютная Справедливость - это значит порождать массовое недовольство, отвечать за каждого солдата, каждого чиновника, отвечать за каждое свое действие. И чем выше объявленный идеал, тем больше недовольства и тем чаще приходится прибегать к репрессиям, чтобы это недовольство подавить и игра все-таки продолжалась бы. Хулиганы во дворе поступают точно таким же образом: если нарушителю правил указывают на его нечестность, он не удаляется в изоляцию, а подносит кулак к носу правозащитника: молчи. Так от игры в Справедливость незаметно переходят к другой игре - кто сильнее;
но это совсем другая жизнь, по другим правилам.
Все так и произошло, как во дворе. Никто не виноват, власть сама объявила Справедливость своим свойством, дающим ей право на существование. Но лишь только свидетельства очевидной несправедливости накопились и стали всеобщим достоянием, а кулак по ряду обстоятельств ослаб, власть рухнула.
Отличие нынешней, послесоветской власти, как бы ее ни называть, от прежней состоит в том, что новая не объявляет себя самой справедливой, у нее другие основания законности; она власть лишь потому, что ее выбрали, и не более того. Но эта грандиозная, потрясающая перемена произошла как-то незаметно. Многие люди ее не принимают и не могут принять, они воспитаны в старых правилах. Они по-прежнему требуют, чтобы солдат не мигал.
Любопытно, как происходит смена представлений о справедливости.
Маленькие дети знают одно: есть правила, и они не должны быть нарушены.
И мы все были как дети. Я несколько лет читал в "Комсомольской правде" массу писем, и все они были написаны как по одному плану. Сначала рассказывалось о каком-нибудь жутком безобразии - в газету шли в основном жалобы. Но почти каждое письмо заканчивалось одной и той же фразой, как будто авторы их сговорились или вычитали где-нибудь, как надо писать в газету. В конце каждого письма стояло: "Ну как такое может быть при советской власти?"
Сначала отмечают нарушения правил; и лишь позже, много позже появляется сомнение: а верны ли сами правила? Нет ли других, высших правил?
Сейчас мы всей страной переживаем еще более сложное время. Многие сомневаются: а есть ли они вообще, эти высшие правила?
Есть.
Пожалуй, это самое главное и самое трудное, что я понял за всю свою жизнь.
Справедливость существует в двух видах.
Есть Справедливость - действия с правилами, по правилам, кем-то и как-то установленным.
И есть Справедливость - действия по правде, истинная, высшая Справедливость.
Справедливость детей (или взрослых, не вышедших из детского возраста) и Справедливость взрослых, зрелое представление о справедливости. Его очень трудно достигнуть.
Его волнует эта тема. Почему жизнь многим кажется несправедливой? А можно ли добиться справедливости? Вечный вопрос. Один философ сказал, что жизнь изначально несправедлива, что справедливости можно требовать от тюремного надзирателя, разливающего баланду. Я с этим философом согласен.
Но дети... Они чутки к несправедливости. Родительской и школьной. А мы часто бываем несправедливы к детям. Изначально. У меня есть знакомая. Замечательный человек. Так вот, на детей может в пылу прикрикнуть, а на коллег никогда. А кто ей ближе, дороже - коллеги или дети? Риторический вопрос. Об этом подумалось. - В.Ш.
Справедливость - правила легко даются почти всем; Справедливость-правду приходится отыскивать всей своей жизнью. Правила могут быть писаными или неписаными, но их можно в принципе записать. Правду не запишешь, она живет другим образом, она не выражается ни в заповедях, ни в кодексах, ни в правилах поведения и даже не в обычаях. Но она есть, и если описать, что же произошло в нашей стране за последние несколько лет, то можно, хотя это и будет выглядеть несколько высокопарно, сказать, что прежние представления о справедливости, прежние правила оказались несостоятельными, и победила правда - какие-то более высокие, высшие представления о справедливости, но и они, разумеется, не конечны, потому что основное свойство правды в том, что она бесконечна. Лучше сказать, что победила не правда, а стремление к правде. Оказалось, что та власть, которая объявляла себя самой справедливой, в действительности не была таковой, а держалась лишь на силе и потому потеряла основу своего существования. Более того, стало ясно, что власть и не может держаться на справедливости. Из трех оснований власти: наследие, выборы, мораль (Справедливость) - последнее самое шаткое, оно больше других нуждается в поддержке силой, а применение силы разрушает то основание, объявленную Справедливость, на которой и держится государство. Моральное основание власти содержит противоречие в самом себе, оно неминуемо разрушает мораль - и остается просто сила.
Но почему же этот процесс понимания шел так долго, десятилетиями, почему же, несмотря на очевидную непригодность, не Справедливость, неосновательность тех правил, по которым все жили и которые принимали, несмотря на то, что они постоянно нарушались, - почему многие до сих пор считают ту жизнь честной, а эту, новую, нечестной или вовсе бесчестной. почему не принимаются новые правила игры в общественную жизнь?
Дело ведь вовсе не в том, что раньше жили лучше, что раньше на зарплату можно было купить столько-то хлеба и колбасы, а теперь столько-то.
Справедливость многим людям дороже хлеба и колбасы, хотя распределение продуктов входит в понятие о справедливости: трудно смириться с такими правилами, по которым у одних всего очень много, а у других совсем ничего нет. Это снова получается нечестно, не по правде, снова начинает казаться, что правды и нет на земле.
Сейчас говорят, что вот-де прежде был идеал в виде коммунизма, который мы строили, а теперь идеал разрушен и ничего взамен не дали. На это возражают, что людей, которые мечтали о коммунизме и надеялись на него, верили в него, и прежде было не так уж и много.
И все запутывается.
Если идеала и не было, то о чем же все тоскуют?
Да все о том же-о справедливости, о правде. На свете очень мало людей, стремящихся к какому-то определенному идеалу, но точно так же на свете очень мало людей, которые не нуждаются в справедливости и легко примиряются с тем, что ее нет вокруг них.
По каким-то причинам, которые нам еще предстоит исследовать, человек не может жить как минимум без двух идеальных сущностей (не знаю, какое слово подобрать: сущность? Но ведь идеальное же. Пусть будет так): без смысла жизни и без справедливости.
Продолжаем публикацию "Последней книги" Симона Львовича Соловейчика.
Слово "справедливость" Симон Львович использует в книге много раз. Более полусотни.
И снова о справедливости. Да еще рядом со смыслом жизни. "Смысл жизни нельзя дать - его можно найти", - так писал Виктор Франкл. И он прав. Может быть, всю жизнь стоит потратить на поиск этого самого смысла жизни. Я для себя его давно определил - он в радости, которую я могу испытать, получить, достичь. Чем больше радости - тем лучше. Так и стремлюсь к радости. Всю жизнь. И каждый день хочу сделать праздником. Конечно, не получается. Но ведь я хочу. Иногда получается. В.Ш.
Точно так же, как коммунистическая идеология давала иллюзию свободы (об этом я писал), точно так же давала она иллюзию смысла жизни и иллюзию справедливости. Первая из этих двух великих иллюзий (иначе не назовешь - великих, ибо в чем-то подобном нуждаются все) работала плоховато, до коммунизма, все видели, весьма и весьма далеко; в коммунизме разочароваться было относительно несложно. Но вот вторая иллюзия - справедливости...
Простите за повторение всем известных фраз, но вспомним, это легко, это еще буквально вчера говорили: говорили, что во всем мире одни работают, а другие присваивают плоды их труда - эксплуатируют работающих. И это, говорили нам, несправедливо. А как не согласиться? Одни работают, другие присваивают себе результаты их труда - это же явная, очевидная несправедливость, и она, говорили нам, во всем мире; только у нас Справедливость восстановлена, Справедливость торжествует.
Ну конечно, все видели, что тут что-то не так, что провозглашенные правила жизни почему-то (а почему?) все время нарушаются, что на самом деле мы без эксплуатации живем хуже, чем там, при эксплуатации; но все-таки - но все-таки, упрямо повторяю я, как и многие люди повторяли и продолжают повторять, все-таки Справедливость на нашей стороне. И пусть мы живем хуже, не надо мне той прекрасной жизни, тем более что не так уж она, как выясняется, и прекрасна, - лишь бы те, кто трудится, не отдавали плоды своего труда "тунеядцам" и "паразитам".
Переход от одних правил - от социалистической, иначе не скажешь, справедливости - к другим, к какой-то другой справедливости, повторю, очень труден. А если учесть - опять повторюсь, - что никто нам ничего не объяснял, что ни одной книги и ни одной брошюрочки, а просто - вчера говорили одно, а сегодня - другое, если все это учесть да сложить, то станет понятным: всеобщая сумятица умов должна была наступить непременно. И прежде бывали смутные времена, но они касались престолонаследия, появления самозванцев - касались власти.
Теперь наступило в дополнение к нетвердой власти еще и смутное время для умов и душ. Как играть в салочки, если правила игры объявлены недействительными, а новые не предложены? Как понять, кто играет честно, а кто нечестно? И вообще, что честно и что нечестно, что справедливо, а что нет?
Вот что человеку важно, вот что его мучит, а не то - верить в коммунизм или не верить, стремиться к нему или не стремиться.
Нам говорят: а и не надо никаких правил, и нет никаких правил, и нет никакой правды; живи и думай сам.
Или еще так говорят: прежде мы слишком полагались на экономические законы, а надо строить жизнь по законам нравственным. Давайте будем более нравственными, тогда и жить станем лучше.
Но очевидно, что пока под нравственностью понимают любовь к людям и личное стремление к совершенству, то никак не разрешится тот вопрос, который будто бы решили социалисты-коммунисты, не исчезнет та иллюзия, которой нас питали и пытали: одни работают, другие присваивают. Где ж тут, спросят, нравственность? И почему вы от меня требуете нравственности, я и так работаю в поте лица своего, а от тех, которые присваивают, не требуете?
А главное, разве чувство справедливости, представление о справедливости, стремление к справедливости не входят в нравственные понятия, чувства и представления? Какая же нравственность без справедливости и правды?
Говорят, что все равно на шее народа было немало прихлебателей, все эти партийные деятели с их привилегиями - вот они-то и есть новые эксплуататоры, так что не было справедливости.
Но на это отвечают, что издержки неизбежны, что социализм и столетия не просуществовал, что нечестных можно и прогнать, что вот при Сталине их не было, он их всех держал в руках.
Получается: вот она была, Справедливость, мы за нее боролись, мы за нее кровь проливали. Вовсе не "грабь награбленное" было, как теперь придумали демократы, а было великое восстановление и установление справедливости, о которой веками мечтал народ. Была Справедливость, а демократы проклятые со своим рынком разрушили ее, отняли ее у народа - не мечту отняли, мы не мечтатели, а отняли реально имевшуюся у нас Справедливость. Никто нас не эксплуатировал, и не было никаких хозяев.
И вот мы читаем и слышим: "В конечном счете рынок не самоцель", "Экономика должна быть человечной", "Не народ для реформы, а реформа для народа" и прочее. Все это, если перевести на обыкновенный язык, означает: верните нам прежнюю нашу Справедливость. Положите, где взяли.
И это не тетки в очереди судачат, это известные люди публично говорят - профессора, доктора, публицисты и демократы.
Как же это все понять? Где тут разгадка?
Разгадка в том, что, кроме рабочих и хозяев ("эксплуататоров", прямых или скрытых), есть еще одна, третья сила, еще одно действующее лицо, о котором нам никогда не говорили и не говорят. А оно, это лицо, все объясняет.
