- "Последняя книга" Симона Львовича Соловейчика. Если ее читать вдумчиво, можно получить подзарядку для души. И то, что казалось страшным - покажется обыденным, то, что казалось грустным -естественным: просто нужно выработать в себе верное отношение к жизни, научиться воспринимать ее философски.
Продолжим чтение.
...А пока молчаливая кружевница еще постукивает палочками-коклюшками, нити жизни переплетаются в узор, и какой-то мальчик широко раскрытыми глазами, боясь шевельнуться, смотрит на чудо сотворения.
В прошлый раз я писал о мифах, которыми мы жили и живем, но серьезный читатель мог бы и возразить мне: а почему вы говорите - миф? Кто доказал, что великие идеи недавнего прошлого были мифами?
Я-то для себя ответил на этот вопрос, может быть, самый важный в нашей общественной жизни, и собирался сегодня поразмышлять на эту тему, но не могу. Отложу.
Потому что поехала-покатилась моя книжечка, и теперь не я ею командую, а она мною, она гонит к столу и сама заставляет писать о чем ей хочется - не по моему плану, а по ее воле. Она придумала сюжет, по которому сегодня задаешь вопрос, а ответа в следующей главе нет, и неизвестно, когда дойдет до него очередь; сороковые годы вдруг меняются на восьмидесятые, и раннее детство, очевидно, придет ко мне в этой книге лет после шестидесяти. А может, завтра. Или сегодня. Это не поток сознания и не поток воспоминаний - я чувствую, что должен подчиниться плану, который мне не объявлен.
Книга распоряжается мною, моим временем, моими развлечениями (полностью отменила их), моим здоровьем (какая тут еще простуда!) и хозяйничает в моей голове как хочет. Я в плену и в рабстве. Она сама порождает незнакомые мне мысли, меняет мое сознание, переделывает и воспитывает меня.
Что ж, это нормально. Когда ты делаешь вещь. то у нее свои законы возникновения, появления на свет, свой нрав, и ты должен отчасти подчиняться, отчасти же все это преодолевать. Вещь, создаваемая тобою, всегда воспитывает тебя, меняет, и в этом смысле труд, может быть, и создал человека, если понимать под словом "труд" изготовление вещи. Не тот труд, который "в поте лица своего", не труд для добывания хлеба, а именно и только тот труд, которым что-то создается. В нем, в этом труде, божественная, созидательная сущность человека, и лишь сотворяя нечто человек уподобляется в каком-то отдаленном смысле Создателю.
Почему я всех призываю вести дневники?! Это то, что создано Вами, то, что воспитывает Вас. Вчитайтесь в фразу: "Вещь, создаваемая тобою, всегда воспитывает тебя, меняет..." Простое послание на Доску общения нашего сайта - это Ваш труд. Это рождение мысли. Создание своей страницы в Интернете - это Ваше творчество. Писатели часто говорят: вот, написал вещь... Не повесть, рассказ, роман... Вещь. Каждый из нас может многое сделать в этой жизни. Создать. Написать, прочесть, придумать... Не ленитесь.... Леность мысли - самое страшное... В.Ш. |
Сотворить ли мир, или вырезать ковш - несоизмеримо по результатам, но равнозначно по действию. В школе у меня был друг Юра Нифонтов, и когда ни придешь к нему, его мама плела кружева - она была из Вологды. Суровая такая сидела, прямая, не улыбнется, и быстро-быстро перекидывала из руки в руку деревянные палочки с намотанными на них белыми нитками - коклюшки. Я мог долго стоять и следить за руками, палочками и нитками, за растущими на глазах искусными кружевами, а Юриной маме, наверное, нравилось, что мальчик смотрит на ее работу, она лишь изредка взглядывала на меня, но и тогда не улыбалась. Не знаю почему, но это чудодейство в обыкновенном доме производило на меня сильнейшее впечатление, я старался не дышать и не шевелиться, мне казалось, что время, оставаясь движущимся потоком, все же останавливается под руками кружевницы. А оттого, что она ни о чем не спрашивала и ни о чем не говорила, не заводила со мной незначительных разговоров, которыми обычно развлекают детей, стараясь к ним подластиться, все приобретало особую значительность -и я был не я, не мальчик, а человек, допущенный к священнодействию с кружевами. Сами кружева меня нисколько не интересовали, но бесконечно волновал момент сотворения - вот ничего нет, а вот уже есть. Существует. Откуда взялось?
Через много лет, когда стали выходить мои книги, я смотрел на них с таким же удивлением: ведь ее не было на свете, этой книги, а теперь я держу ее в руках - откуда она взялась? Какое я имею к ней отношение?..
Здесь я поставил жирный восклицательный знак. Все точно. Я захожу на наш сайт и испытываю похожие чувства. Я беру свои книги и ощущаю все это. Огромная просьба: пожалуйста, внимательно прочтите следующий абзац. У Вас есть дети? Если есть, то, возможно, Вы сможете многое понять, а может быть, измениться в своем отношении к ним... Вы поможете им.... Впрочем, читайте. В.Ш. |
Вот чем еще плоха школа: дети почти ничего не создают, созидаемая вещь как воспитатель исключена из школьного штата. Рисунок, модель или макет, игрушечный моторчик или физический прибор больше значат для воспитания, чем десять воспитателей. Не потому, что, дескать, руками, что труд и трудолюбие, а потому, что у всякой работы свой смысл, и этот смысл дублируется в голове ребенка, переходит в его голову. Голова наполняется многими смыслами, приобретенными не из книг и даже не из жизни, а таинственным путем собственноручного созидания. К тому же отношения с вещью освобождают ребенка от власти людей - он перестает чувствовать себя слабым. А еще и гордость. Как иначе испытать в детстве чувство гордости? Я всю жизнь помню, как вспыхивает гордостью сердце, когда сделанный из консервных банок и катушки медной проволоки электромоторчик вдруг начинает крутиться, отчаянно искря и распространяя запах гари. Для чего сидели над ним днями и днями? Для чего искали на помойках жирные банки из-под свиной тушенки, мыли и чистили их на лестнице, с мозольным трудом резали домашними ножницами? А для этого мига, для этого кайфа - закрутился! Больше наши моторчики ни на что были не нужны, второй раз они обычно не крутились, все разваливалось или сгорало - не важно. Мы свое получали и с затаенным ожиданием принимались за следующий мотор.
Мне повезло: в седьмом классе два моих друга, Юра Нифонтов, о котором я только что писал, и Валя Коровкин, завлекли меня на Центральную станцию юных техников, в электротехнический кружок, и мы мастерили какой-то соленоидный мотор, потом сложнейший аппарат для уловления космических частиц, ходили на консультацию к знаменитому профессору в страшно научный и жутко засекреченный институт. Профессор почему-то очень стеснялся, что принимает нас на лестнице (а через проходную нас не пустили), выслушал наши объяснения, вынес небольшую запаянную колбу с проволокой посередине и сказал, что это счетчик Гейгера - Мюллера, он-то и улавливает космические частицы. Потом я делал доклад на научной конференции (дело было в 44-м году), доклад мой в желтой обложке лежал на стенде, и было написано, что автор его - такой-то, ученик 8-го класса; а я учился только в седьмом и очень гордился, что мне прибавили год, - всегда прибавляйте детям год, всегда говорите, что они выглядят старше, чем они есть; похвалы такого рода - лучший гормон роста.
А еще мы приемники строили, двухламповые, трехламповые, и хотя я так никогда и не смастерил приемника, который хоть что-нибудь поймал, это не имело значения.
А потом - мне же было страшно, ведь я был отстающий, ведь Юра и особенно Валя все умели. А я ничего не умел - и это тоже надо было преодолеть. А потом - одно дело друзья, с которыми не знаешь, как убить время, а другое - все эти серьезнейшие разговоры о радиолампах, проводах, конденсаторах, выпрямителях, сопротивлениях. Конечно, ради нынешней моей работы лучше бы читать книги; но позже пришло и время книг, а подростковые годы свои я провел в никем не заданной, но страстной работе над приемниками и моторами. Повезло.
Так и книга после долгого, почти десятилетнего перерыва возвращает меня в напряжение пятнадцатилетнего подростка, и когда я сажусь за стол, мне кажется, что я переношусь в то время и не пишу, а паяю, приложив жало паяльника к драгоценному кусочку канифоли, потом к третнику, и вот он плавится под горячим металлом, я подхватываю каплю, а два проводочка, которым предстоит быть спаянными, капризно ждут, вырываются из-под руки, не скрепляются. И вдруг схватилось. Застыло. Осторожно дергаешь - держится. Удовольствие - невероятное. Ни во что в жизни не вкладывал я потом столько душевных сил, как в те годы, когда паял, прилаживал, привинчивал детали на шасси от старого приемника, найденного на свалке. Свалки мы исследовали по всему городу и даже выезжали в недалекие командировки в места, где, по рассказам, находились свалки-клондайки, на которых запросто можно было найти какое-нибудь магнето - до сих пор не знаю, что это такое, потому что сам никогда магнето не нашел, не было мне такого счастья. А Валя Коровкин однажды нашел и удачно всучил его одному олуху в обмен на радиолампу СО-122. Слово "олух" в устах Вали было не ругательством, олухами именовались все, кто не знал истинную цену радиодеталей и кого, следовательно, не грех было и надуть: а знай, не будь олухом. Поскольку не многие люди знают цену на радиодетали, то Валя и был убежден, что весь мир состоит из одних только олухов, что, впрочем, не так уж далеко от истины, ведь на свете много такого, чему мы не знаем истинной цены, и, значит, все мы немножко олухи. В глазах моего необыкновенного друга я был полный олух, но это как-то не обижало меня, а наполняло гордостью: я гордился, что такой великий человек, который умеет все и знает цену всему, дружит со мной. Когда нам, взрослым, кажется, что наш ребенок водится не с тем, с кем следует, что друг его недостоин нашего сына и можно было бы найти кого-нибудь получше, мы обычно сильно ошибаемся, потому что тоже не знаем, забыли цены на друзей, забыли, что ценно в дружбе и что нет.
В восьмом классе Валя (он был сирота) уехал в Ленинград и оттуда прислал открытку, в которой сообщил о своем потрясающем открытии: в квартире, где он теперь жил, соседка мыла полы, а когда женщина моет пол, сообщал мне мой друг Валя, то она нагибается и у нее - "понимаешь?..". И так как он был вождем и заводилой, то я воспринял эту команду и послушно вступил в новую эру жизни, в которой больше не было соленоидных моторчиков и счетчиков Гейгера - Мюллера, а были женщины и девушки, которые особенно интересны в ту минуту, когда моют полы и нагибаются. Или у них что-нибудь расстегнулось, или задралось, или еще нечто останавливающее дыхание с ними случилось: женщины в ту пору были предметом разглядывания и подглядывания, а не действия, поэтому воспитательная их роль была гораздо меньше, чем у электромоторчиков. Воспитывает только собственное действие.
Пожалуй, надо добавить, что в другой открытке Валя сообщал о принятом им решении никогда больше не делать уроков. Он бросил уроки, как бросают курить или пить. Моя мама обнаружила открытку - я небрежно бросил ее на комод - и рассердилась. Ей не понравилось, что мой друг не собирается больше учить уроков, - не повлияет ли он дурно на меня? Мне было запрещено дружить с Валей, но этот запрет и не понадобился, потому что в том возрасте друзей в других городах не бывает, друг нужен рядом, сию минуту и каждую минуту.
Детство и юность хороши тем, что в этом возрасте возможна настоящая дружба. Счастливы люди, способные дружить, став взрослыми. Дружить. Понимать, что "друг нужен рядом, сию минуту и каждую минуту". К сожалению, большинство людей не способны пронести чувство дружбы через всю жизнь. А ведь могли бы... Но этому нужно учиться. В.Ш. |
Но долгие годы до меня доходили всякие известия про Валю. Сначала он чуть ли не первым в Ленинграде купил автомобиль; потом он женился на булочнице из соседней булочной; потом с ним случились разные истории, о которых я знаю лишь понаслышке.
За всю жизнь мы с ним встречались еще лишь однажды, я нашел его адрес в ленинградском справочном бюро. Нам было уже лет по сорок, и я не мог ни о чем его расспрашивать, все было больно. Мы не могли ни предаваться воспоминаниям, ни расспрашивать друг друга - все было нельзя. В седьмом классе у нас была слишком суровая дружба, не позволялось ничего, никаких излияний и откровений, никаких радостей, выпивок и гуляний. Самым большим приключением было то, как нас арестовали на очередной свалке, оказавшейся под охраной, арестовали и посадили в темную будку, из которой нам удалось убежать через маленькое оконце, - вот и все радости. Наш третий друг, Юра Нифонтов, когда вернулся из армии, позвонил мне, мы договорились о встрече, и он сказал насмешливо: "Мы же с тобой еще ни разу не распили бутылку". Правда, не распили. Нам это и в голову не приходило.
Однако я сильно забежал вперед. Приключение Вали Коровкина с его соседкой, о котором он посчитал необходимым немедленно написать в Москву, вовсе не входило в мои сегодняшние планы; но я уже говорил о своеволии книги - она может завести куда угодно, и у меня нет сил сопротивляться ей. Автобиографии надо бы писать лет в восемнадцать, когда жизненная энергия бьет ключом; автобиографии ближе к старости отражают жизненную усталость, они, вообще-то говоря, не столько поучительны, сколько вредны для чтения, потому что, прожив десятилетия, не можешь не устать. Хотя какую-то долю оптимизма некоторым сохранить удается. "Этюды оптимизма" Илья Мечников написал отнюдь не в молодости - читали? Одна из самых увлекательных книг и единственная книга, которая может примирить человека с мыслями о приближающейся смерти.
"Этюды оптимизма" я читал раз двадцать. Все хотел на сайте дать. Но что-то останавливает. Что? Понять пока не могу. Слишком умная книга. Трудно читать ее с монитора. А писать нужно с 18 лет. Как хорошо, что Роман Владимирович Попов пишет свои заметки в 24 года. Почитайте их. Если бы Симон Львович был жив, уверен: он позвонил бы Попову Р.В. и поддержал бы его. Симон Львович звонил неизвестным авторам, прочтя их публикацию, и просто благодарил. Это же замечательно. В.Ш. |
Но не будем думать о смерти; молчаливая кружевница еще постукивает палочками-коклюшками, нити жизни переплетаются в узор, и какой-то мальчик широко раскрытыми глазами, боясь шевельнуться, смотрит на чудо сотворения.
