- Продолжаем читать книгу Симона Львовича Соловейчика. Мне говорят, что ее немногие читают на нашем сайте. Возможно. Но если эта публикация поможет только одному человеку, право, имеет смысл продолжать публикацию. Я знаю, что именно после нашей публикации "Последнюю книгу" Симона Львовича Соловейчика купил в редакции газеты "Первого сентября" Роман Владимирович Попов и сейчас читает ее в бумажном варианте. И правильно делает. Уверен, ему она поможет.
Итак, продолжим чтение.
Мы вошли в новую жизнь, не имея ни малейшего представления о том, какой же была прежняя и какой становится новая.
Перевалили через Новый год, жизнь продолжается, работа идет дальше, и дальше продолжается мое странное предприятие, публикация новой, еще не написанной книги о моей жизни, моей последней книги - последней по порядку, самой новой. Сначала меня все критиковали за название, говорили, что слишком мрачно и можно накликать беду; теперь привыкли. На это я и рассчитывал. Когда пишешь книгу, все можно, кроме одного. Нельзя ничего бояться. Трусить нельзя. И нельзя оглядываться на то, что говорят. На свете есть две великие максимы, одну знают больше, другую меньше. Первую приписывают разным людям, обычно Толстому, но не он ее автор. Один ученый человек, очень большой эрудит, по моей просьбе много лет назад искал автора - кто это сказал? Он докопался до XV века, но и тогда эти слова повторяли как известные:
Все верно. А все равно больно. "Последняя книга" оказалась последней. Но я думаю, что Артем Симонович Соловейчик, сын Симона Львовича, соберет все статьи своего отца, найдет письма, дневники, стенограммы и выпустит еще одну книгу С.Л.Соловейчика, которая поможет всем нам. А бояться действительно ничего нельзя. И трусить нельзя. Можно прислушиваться к мнению других, но последнее слово всегда за каждым из нас. В.Ш. |
"Делай что должно, и пусть будет что будет".
Автор второго изречения точно известен, я когда-то знал эти слова по-итальянски, потом забыл. Замечательно сказано:
"Иди своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно".
Это Данте. Можно перевести точнее: "Следуй своим курсом, и пусть люди говорят".
Я много раз убеждался, что в острые моменты жизни никого нельзя слушать. Не знаю почему. Делай, что чувствуешь должным, следуй своей дорогой... Может быть, потому не надо слушать людей, что они, какие бы ни были мудрые, добрые и честные, не знают твоей дороги. Да ты и сам не знаешь ее - но ты ее чувствуешь. Чувствовать же за тебя никто не может...
Да, такой эксперимент решил я поставить над собой: рассказать о своей жизни, чтобы, честно разбираясь в самом себе, как говорится, методом интроспекции (взгляд внутрь себя, инспекция себя), методом, с которым сильно воевала психология, считая его ненаучным, попытаться хоть немного понять, как делает человека его время, его окружение и как он сам себя делает.
Американское понятие "сэлф-мэйд мен", человек, сделавший сам себя, означает, что человек, во-первых, состоялся - ну, например, разбогател, а во-вторых, он не пользовался при этом деньгами или влиянием родителей - начинал с нуля. Некоторые очень крупные финансисты и промышленники действительно начинали с очень маленьких сумм, буквально в несколько сот долларов. Другие умудрились получить серьезнейшее образование, не будучи богатыми людьми, стать известными в науке. Идеология "сэлф-мэйд мен" очень распространена в Америке, там вообще любят биографии - любят читать о чужих успехах, заражаясь энергией, необходимой для того, чтобы добиться собственного успеха.
А это полезно. Это нужно. Это всегда дает пищу для размышлений. Когда мы работали над книгой "Почти серьезно..." с Юрием Владимировичем Никулиным, одним из первых ее читателей был Симон Львович Соловейчик. Когда мы только приступали к созданию книгу, я много об этом говорил с Симоном Львовичем. Что отбирать, как не утонуть в материале, как выстроить композицию. Соловейчик мне советовал взять за основу "Люди, годы, жизнь" Ильи Эренбурга. Я перечитал эту книгу. Не годилась. Чтобы написать такую книгу, нужно быть Эренбургом по уровню образованности, талантливости... А здесь книга клоуна... Что роднило Эренбурга и Никулина? Оба имели только среднее образование. Но различий было больше, чем совпадений. Несколько раз мы говорили об этом с Симоном Львовичем. У меня хранится письмо Симона Львовича о книге - какой дать заголовок (он предлагал "Над кем смеетесь"), как построить... Я признателен своему старшему другу за это послание. Я не принял совета, но он своим послание разбудил мысль, помог в поиске... И мне было невероятно приятно услышать добрые слова о книге "Почти серьезно.." от самого С.Л.Соловейчика. Он никогда не врал в оценках. Мог уклониться от ответа, чтобы не обидеть автора, но не хвалил плохое. В.Ш. |
Говорят, что это чуть ли не национальная особенность американцев; говорят, что это результат распространения протестантской этики, которая считает, что успех - от Бога и признак Божеской милости. Такая этика позволяет человеку примирить некоторую бессовестность, которая почти всегда необходима для успеха, с чистой совестью, торговлю - с верой. Предприимчивость получает религиозное одобрение, и предпринимателю уютно, покойно во внутреннем своем мире - он следует Божеским установлениям. Считается - сейчас об этом много пишут и говорят, - что не развитие капитализма породило протестантизм с его этикой, а, наоборот, протестантизм породил буржуазные отношения в их современном виде. То есть в начале было Слово.
Очевидно, что люди должны были примирить образ жизни со своими верованиями, а в таких случаях обычно меняются верования, особенно если речь идет о деньгах и успехе, - от них не отказываются. И очевидно также, что и у нас изменится отношение к успеху, к людям, сделавшим самих себя, и к новым богатым - нуворишам. Совсем недавно самым почетным словом было "потомственный" - потомственный рабочий, потомственный металлург. Интеллигентов считали на поколения: интеллигент в первом поколении, втором, третьем. Но вот появились потомственные партийные работники, потомственные бюрократы...
Сейчас все ломается, все представления рушатся, уходит в небытие грязная работа. Есть работа, за которую хорошо платят, и есть - за которую плохо. Есть работа, на которой я со своими способностями могу заработать больше всего, и есть работа, на которой мои способности оплачиваются плохо. Есть бойкие люди, которые еще недавно торговали пивом, потом держали палатку, а теперь у них магазин и они прицениваются к большому универмагу, - и есть люди, которые не умеют делать деньги никаким способом, кроме одного - зарабатывать их собственным физическим трудом.
Перемена в том, что совсем недавно могли оставить физический труд или труд учителя (который можно было бы по тяжести сравнить и с физическим) и зарабатывать положение вместе с причитающимися льготами люди одного толка - партийно-услужливого, а теперь на поверхность выходят люди другого толка - коммерческого. Иногда услышишь: какая же разница? В чем перемена? Прежде те у нас на шее сидели, теперь - эти. И шире: прежде было партийное ярмо, теперь экономическое - какая же разница?
Даже, говорят, тех, прежних, было меньше, чем нынешних, и были они посовестливее, чем эти. Во всяком случае, на тех можно было найти управу (на всякий райком был свой горком), а на этих никакой управы нет. Беспредел.
Внешне все правда, а в действительности разница огромная, но, к сожалению, никто не объясняет ее и мало кто понимает. Мы вошли в новую жизнь, не имея ни малейшего представления о том, какой же была прежняя и какой становится новая, орудуя лишь двумя словами - социализм и капитализм. Слово "социализм" для одних прежде было привлекательным, но стало отрицательным; слово "капитализм" как было пугалом, так и осталось им. Самые заядлые рыночники боятся его произнести и в лучшем случае отделываются формулами типа "надоели мне все эти "измы", будем жить просто". Но просто - это как? Ведь другого-то на свете нет, есть лишь стремление к социализму и есть капитализм с разными оттенками того и другого, так что надоело или не надоело - жизнь все равно принимает одну из двух форм, если не говорить о формах извращенных вроде государственного капитализма, который будто бы и есть социализм.
В большинстве же своем мы не хотим думать о том, что было, что есть и что будет; мы знаем, как живем, и хотим жить лучше, как бы оно ни называлось. И люди ведут себя соответственно: как прежде, кто мог - тот приспосабливался, становился начальником, а кто не умел этого - тот просто работал;
так и теперь: кто умеет - приспосабливается, богатеет, а кто не умеет - тот работает, как прежде.
Есть лишь несколько святых профессий, статус которых остается неизменным при всех переменах в обществе и общественном сознании, среди них - учитель. Учитель обыкновенной школы.
Да ведь и среди учителей есть люди, которые умеют пользоваться обстоятельствами, становятся (или становились) репетиторами, потом репетиторами-предпринимателями, которые сами не занимаются, а содержат целый штат учителей и получают в двадцать - тридцать раз больше школьного педагога.
Ну и что? Кого из них презирать - тех, кто наловчился зарабатывать большие деньги, или тех, кто тянет лямку в школьном классе? Кто учит двоих, троих, десятерых или тех, кто дает по пять-шесть уроков в переполненных классах?
А вот еще новое, новейшее деление даже и среди учителей: есть учителя и школы, которые приладились учить отобранных детей, и есть - которые возятся со средними и отстающими. За те же или чаще меньшие деньги.
Снова: ну и что? Издать закон об уравнении? Подвергнуть общественному презрению? Обложить немыслимым налогом, чтоб неповадно было высовываться?
Это все труднейшие вещи, сложнейшие процессы, великие перемены в сознании, в отношении к жизни, в идеях и в идеалах. Если мне не по душе учить за большие деньги в качестве репетитора, если я не настолько ловок, чтобы нанять людей, развесить объявления по всему городу, набрать сотни учеников и брать с них на полную катушку, или если мне все это претит и я предпочитаю свой обычный школьный класс, - хуже я того, ловкого? Лучше ли я его? Заменяет ли чистая моя совесть те великие удобства жизни, которые получает ловкий и богатый?
Да к тому же и у него, богатого и удачливого, тоже вполне чистая совесть, он не всегда обманывает, он работает добросовестно (хотя бывает и по-иному, но ведь и в школе не все так уж выкладываются).
Совесть и богатство не каждый раз в противоречии.
И тогда совсем все запутывается. Почему же одни так живут, а другие иначе? Где же Справедливость?
Было что-то понятно, пока спекулянты, например, жили много лучше других, но рисковали тюрьмой. Можно было говорить: я не хочу жить и бояться. Роскошь была своего рода вознаграждением за страх, и все кое-как уравновешивалось.
Но теперь, когда закон допускает частную собственность, а спекуляция стала просто удачной финансовой операцией и никакой угрозы, если не зарвался, если платишь налоги, - то теперь-то как?
И вот получается, что мы, с одной стороны, восхищаемся людьми, которые сами себя сделали, начали с мелочишки, а поднялись до невиданных высот, ас другой - их же и клеймим, их же богатство и ненавидим. Сделай себя сам - но чтобы сохранялось социальное равенство.
Все та же песня: вместо того чтобы не было бедных, стремятся уничтожить богатых. Фермерам дворы жгут. Ларьки разбивают. Нет, вот если ты стал банкиром и выступаешь по телевизору - тогда пожалуйста, тогда мы тебя уважаем. А если ты вроде как мы, но разбогател на наших глазах - тогда поди прочь с наших глаз.
Вот что труднее всего принять: когда такой же, как я, - а в князьях. Мне не поверят, но я на самом деле получил однажды письмо: "Ну что вы все прославляете Сухомлинского? Ну какой же он великий? Я с ним в одной очереди за сосисками стоял".
Тут и зарыта собака: человека из той же очереди, в которой ты стоишь, за человека не признают. Ты стоял? Стой. Я стою - и ты стой. Ишь ты.
Если описать одним словом философию людей недавнего времени, то можно сказать, что это философия очереди.
Тут мне стало больно. Очереди! В детстве я стоял за сахаром и мукой, боясь потерять талоны, которые давала мама. Подростком я стоял ночами перед магазином "Подписные издания", чтобы подписаться на Чехова, Гончарова, Аристотеля... Потом очереди на жилье, очереди к врачам, очереди... Вся жизнь очередь.. Очередь в похоронные бюро, когда приходилось провожать в последний путь близких... Жизнь - бесконечная очередь. Как он это здорово написал - "философия очереди". Здесь все. Вся жизнь поколения. Здесь установка правительства, здесь психология народа, здесь столько грусти, обиды, горести, страха, унижения.... Молодым этого не понять. И это прекрасно. В.Ш. |
Поскольку нам все давали, как будто оказывали милостыню, то мы и привыкли стоять в очереди - очередь за хлебом, очередь на жилье, очередь на путевку, и в поликлинике очередь, и на автобус очередь, и в магазине очередь - да еще по записи. И все представление о справедливости сводится у нас к очереди: мирно стоит в очереди - хороший человек; лезет без очереди - плохой. Нам не приходило в голову, что можно жить без очередей и тогда люди будут оцениваться совсем по-другому.
Вот это время настало - хоть и не совсем, но исчезли очереди. Новая жизнь, как бы плоха она ни была, держится на каких-то других принципах, которых мы понять не можем, а поскольку образ очереди суть всего нашего общественного мышления, то нам кажется, что мир сошел с ума: все лезут без очереди, ну решительно все. Нахалы! Они тут не стояли! Не давайте им без очереди!
С важным видом говорят: "До тех пор, пока не изменится мировоззрение людей, наша страна не выберется из кризиса".
Неверно. Невозможно учить демократии лекциями о демократии; не может перемениться народное чувство, пока не переменится жизнь, не исчезнет представление о мире как об одной длинной очереди, пока не исчезнут очереди.
Меняется, все меняется, и уже появились первые предприимчивые люди. Они нам не нравятся, они тут не стояли;
но постепенно один за другим мы начинаем понимать, что надо действовать, надо стремиться и добиваться, надо делать себя. А если и смотреть за другими, то лишь с тем, чтобы увидеть, чего же могут теперь добиться люди. Не обязательно расталкивать всех (расталкивают очередь). В мире очень много возможностей.
Демократия не только плоха, она хуже всех других видов правления. Она хороша лишь одним - она открывает дорогу предприимчивым людям. Больше ничего.
Но это одно преимущество, которое мы еще не научились ценить, перевешивает все недостатки.
