- Продолжаем публиковать очередную главу из книги Симона Львовича Соловейчика "Последняя книга". Недавно я был на открытии офиса Сороса. Там встретил Артема Симоновича Соловейчика.
Мы поздоровались и минуты три поговорили. Артем Симонович поблагодарил меня за публикацию книги отца.
Мне это было приятно. Мы договорились встретиться и поговорить подробно. Я обещал показать отклики.
Их мало, но они есть. Если книга поможет понять прошлое и настоящее хотя бы двум, пусть даже одному человеку, публиковать имеет смысл.
Я не книжки пишу, я пытаюсь восстановить Справедливость. И эту, последнюю свою книгу пишу лишь потому, что есть несколько важных мыслей, которые, я верю, очень нужны тем людям, которым они нужны.
В новогодние дни, в хорошем настроении, я хотел написать о том, что жизнь иногда балует меня, и вспомнить мои четыре счастливые минуты; но само слово "балует" вызвали неожиданную ассоциацию. Я произнес его мысленно с правильным ударением на "у" и сразу подумал, что даже и это простое ударение далось мне нелегко - ведь я несколько лет потратил на то, чтобы научиться правильным ударениям во всех без исключения словах, ведь я толстую книгу об ударениях написал, но кончилась эта моя затея довольно грустно.
Это случилось еще до того, как первое лицо государства стало выступать с речами, в которых то и дело слышались анекдотические "начать", и до того, как стали показывать заседания всевозможных съездов и страна впервые услышала, как мы говорим, - услышала и ужаснулась неграмотности избранников народа. Сейчас эта книга была бы куда как кстати, но ее, увы, нет.
Две-три фразы. Я сразу многое вспомнил. Как мы обсуждали мою книгу "Учимся говорить публично". Как я предлагал свои уроки публиковать в газете "Первое сентября". Как долго не мог получить ответа от Симона Львовича. Отказа не было, но и согласия не было. Давай потом, так он говорил. Это было несвойственно Симону Львовичу. Обычно он говорил "да" или "нет". При этом его "да" всегда было "да", а "нет" со временем могло стать "да". Я не знал, что он думал на эту тему, я не знал, что он сам собирался писать подобную книгу. В результате наших переговоров родилась рубрика про ударение, которую долгое время на первой полосе отлично вела Ольга Лаптева. Теперь вышла ее книжка. Я недавно её купил в киоске на факультете журналистики. Книжка издана преступно малым тиражом и дорогая - 150 рублей. Но мне она пригодится для работы. Я все еще надеюсь выпустить свои уроки "Учимся говорить публично". Читая эти абзацы я вспомнил и свои долгие беседы с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, вспомнил, как долго не мог научиться правильно произносить слово позвонИшь, позвонИт.... В.Ш. |
Вот что со мной случилось. Однажды, когда мне было за сорок, женщина, которая мне очень нравилась, мягко сказала мне, что надо говорить не "кухОнное полотенце", а "кУхонное". А я всю жизнь говорил "кухОнное". И нехорошо говорить "играться". Дети не играются, а играют. И еще, сказала она, надо говорить "балованный", а не "балованный" - теперь это слово всегда заставляет меня вспомнить ту историю.
Почему-то замечание сильно задело меня. Не то убило, что я ошибся и меня поправляют, а то, что она сказала это стесняясь. Ей было стыдно за меня, ей было стыдно поправлять человека. Ее стыд передался мне, и так я впервые в жизни почувствовал, что произнести слово с неправильным ударением - это не ошибка, не обмолвка, а нечто крайне унизительное. Это примерно то же, как если бы тебя поймали на мелком воровстве. Круг бесчестных поступков резко расширился - в него вошли ошибки речи.
Так что же, выходит, я всю жизнь говорил с неточными ударениями, все это слышали, все, может быть, посмеивались надо мной, а я ходил себе как ни в чем не бывало?
Что же происходит? Мы тратим огромные усилия, чтобы научить детей писать грамотно, но ведь пишем-то мы крайне редко; мы гораздо чаще говорим, чем пишем, но речь выдает человека с головой - не спрятаться и не укрыться.
В Америке я случайно встретился с молодым торговцем недвижимостью, выходцем из наших краев. Он пробовал заниматься бизнесом в разных странах, в частности во Франции, и увидел, что это для него невозможно. Чтобы вести дело во Франции, нужно говорить по-французски идеально: плохое произношение подорвет кредит. Америка же менее чувствиительна к речи, в Америке можно говорить и на плохом английском - сообразительный одессит относительно быстро заработал свой первый миллион.
Сегодня в нашей стране ловкий человек провернет дело и разбогатеет, даже если он мычит, а не говорит: но приличное общество относится к ошибкам в речи крайне болезненно. Можно произнести тысячу красивых и страстных слов, но одно неправильное ударение погубит тебя во мнении народном. Неправильно произнесенное слово убивает лидера, как будто на него произвели покушение. Какое-нибудь "обеспечение" (от печенья, что ли?) вместо "обеспечение" губит репутацию. а произнеся "опёка" и не поправившись, можно вызвать стойкое насмешливое отношение. Разве можно иметь дело с человеком, если он говорит "опёка"?
Неправильно произнести слово и не поправиться - это аморально, и недаром, повторю, всей страной смеются над неграмотными нашими деятелями; если ты настолько глух, что не слышишь, как говорят окружающие, если ты не дорожишь мнением людей, если ты не умеешь и не хочешь исправить несколько слов в своей речи, если ты думаешь, будто ты выше законов языка, что общие правила тебя не касаются, что твой пост защищает тебя от насмешек, - то пеняй на себя.
Может быть, потому я так остро пережил историю с неправильным словом, что, как я писал однажды, мне с детства очень редко делали замечания, я помню их все, как по списку. И вот еще одно - я пережил его так же остро, как это было в двенадцать лет, когда соседка упрекнула меня в том, что я плохо убрал за собой в ванной комнате.
Детям, да и взрослым, нельзя делать замечания. Если замечания сыплются на каждом шагу, человек принимает их равнодушно. Совесть его притупляется. Если же замечаний не делать - совсем не делать, никогда и ни при каких обстоятельствах, - то редкие замечания, которые все-таки выпадают на каждую жизнь, буквально переворачивают душу.
Много лет назад ко мне в гости пришел сослуживец и привел с собой десятилетнего внука. И началось: "Саша, сядь, Саша, не трогай. Саша..." Мальчик не обращал внимания на деда, но мне его стало жаль. Я поступил крайне непедагогично;
я сказал: "Саша, каждый раз, когда дедушка делает тебе замечание, бери с него десять копеек". Дедушка, мой сослуживец, прекраснейший из людей, чуть не поперхнулся, а Саша и на мои слова не обратил внимания. Окончание обеда было для дедушки мучительным. Он то и дело хотел одернуть внука, но бросал взгляд в мою сторону и прерывал себя на полуслове. Наверное, он был не рад, что вздумал прийти ко мне в гости, да и я корил себя - я-то ведь хуже всех, я как раз и сделал замечание, да еще какое суровое. Но спустя много лет дедушка-сослуживец напомнил мне эту историю и сказал, что все его отношения с внуком переменились после того случая и что мальчика тоже стало не узнать.
Воспитывайте детей, не делая им замечаний. Охраняйте детство от замечаний и упреков. Воспитание без замечаний - лучшее, что вы можете дать своим детям.
Как здорово написал Симон Львович. "Охраняйте детство от замечаний и упреков. Воспитание без замечаний - лучшее, что вы можете дать своим детям.". Да, так сложней воспитывать, но надежней. Не замечание, а просьбы, пожелания. Нет замечаний, нет споров, обид. Это же ужасно, когда дети обижаются на родителей, родители - на детей. Самый близкие человек ребенку - мать и отец, самый близкий человек для матери и отца - ребенок. Это в теории. А в жизни... Не буду о грустном. Как избежать? Прочесть внимательно Симона Львовича и постараться так и делать. В.Ш. |
Замечание сделать очень легко, оно не требует душевных усилий. Но если на замечание наложен запрет, то вам каждый раз приходится искать какие-то необычные, нестандартные пути, вы становитесь творческим педагогом, меняетесь, обогащаетесь, и это обогащение, этот поиск делают вас более интересным для ребенка человеком, что не может не сказаться на воспитаннике. Вот почему дети, выросшие не только без наказаний, но и без замечаний, как правило, становятся совестливыми людьми.
Итак, получив очередное, третье или четвертое, замечание в своей жизни и снова испытав острое чувство стыда, я обложился книгами и прочитал едва ли не всё об ударениях в русском языке. Внезапно передо мной открылся целый мир, как всегда бывает, если вступаешь в новую для тебя область знания. Открытие следовало за открытием. Я с удивлением обнаружил, что никаких законов ударения нет - кроме, может быть, двух или трех, что пользоваться правилом проверки, которое мы усваиваем, когда учимся грамотно писать, нельзя. Да, баловень; но это не значит, что надо говорить балованный. Икона - но иконопись. Вбитое с детства правило в этих случаях не действует - что тоже было открытием, которое я перенес на многие другие области жизни: осторожнее с правилами, они годны лишь для очень узких областей. То, что годится для письма, неверно для устной речи. Для меня было открытием, что правильность произношения можно установить лишь одним, и только одним способом: по словарю. Не по законам, а по словарю! Орфоэпический словарь, о котором я не слышал ни в школе, ни в университете, для жизни важнее орфографического, к которому нас приучают с детства. Не знаешь, как произнести, - доверяй только словарю, потому что в русском языке на каждое слово свой закон, и этот закон - в словаре. Как указано в последнем словаре, так и говори. Я думаю, что после Библии орфоэпический словарь - вторая по значению книга, она сильно влияет на нравственность, на ясность мышления и на внутреннее самочувствие. Если ты уверен в словах, которые произносишь, ты уверен и в себе.
Может быть, именно русский язык создал русскую интеллигенцию - особый слой людей, которые говорят правильно и берегут нормы произношения. Сейчас все спорят о роли интеллигенции, и с такой яростью спорят, будто никаких других проблем в стране нет, осталась лишь одна: выживет или не выживет интеллигенция и зачем она нужна, если выживет? А может быть, роль интеллигенции не столько в том, чтобы поддерживать или не поддерживать правительство, а куда более важная - блюсти чистоту и строгость русской речи. Интеллигент - это человек, который говорит правильным и красивым русским литературным языком и чувствует стыд, если кто-то скажет "погналась" вместо "погналась". Говорится же: интеллигентная речь. Особая речь интеллигента, которая дается или от рождения, если человек - интеллигент в третьем или четвертом поколении, или собственными усилиями.
А может быть, значительная часть всех занятий в педагогических институтах должна быть отведена на выработку правильной речи? Учат же будущих актеров сценической речи, отчего же учителя обходят? А может быть, в институтах усовершенствования, или как там они сейчас называются, половину времени надо тратить на усовершенствование речи учителя? Диктор телевидения, актер и учитель в школе - три человека, которые обязаны говорить исключительно правильно. Сейчас учителей узнают в компании по тому, что они говорят громче других и безапелляционно. Но может быть, наступит время, когда их будут узнавать по особо красивой речи?
Размышления подобного рода привели меня к тому, что я решил написать книгу об ударениях - я почувствовал, что она очень нужна. Я всю жизнь писал только те книги, в которых сам нуждался, как будто я пишу лишь для себя. Я занимался одной учительской династией и обнаружил, что нет ни одной истории русской педагогики. Есть лишь учебники, но они написаны так, что прочитать их можно лишь перед экзаменом, под страхом двойки, и в них ничего невозможно понять. Я написал свою историю, "Час ученичества". Потом я обнаружил, что нет ни одной толковой книжки о воспитании детей. Замечательный доктор Спок говорит в основном об уходе за ребенком, в других книгах - лишь поучения и сомнительные советы, но как понять воспитание, почему с ребенком надо поступать так, а не иначе, почему дети в одних случаях вырастают хорошими, а в других дурными, где конечные причины удачного воспитания? Не найти и не прочитать - ответов нет, пришлось сидеть самому, и сколько лет сидеть, и сколько лет ждать, пока появилась "Педагогика для всех"! И "Учение с увлечением" я так же писал: ведь тысячи дидактических книг для учителей, и ни одной книги о том, как учиться, - для детей. Не потому я берусь за книгу, что вот, дескать, нет похожей - моя хорошо разойдется, а потому, что отсутствие такой-то книги воспринимается как вопиющая несправедливость, как дыра в пространстве знания, зияющая лакуна. Писать книгу - великая дерзость, нужно обладать огромным самомнением. Кто ты такой, что берешься прибавлять свое сочинение к тысячам прекрасных книг, существующих на свете? У меня нет такой дерзости, нет такого самомнения, я берусь за книгу лишь в том случае, если она будет не еще одна, а единственная - пусть жалкая, пусть какая получится, какая только может выйти из-под моего пера, - но ведь другой-то нет, она нужна, ее ничем не заменишь. И потому у меня есть право писать ее.
А мне жалко, что не было дерзости и самомнения у Симона Львовича. Жалко. Будь это, и родилась бы еще одна замечательная книга о том, как нужно общаться, как нужно говорить, как научиться слушать, как помогать словом. Симон Львович невероятно много сделал для всех. Но делал он это для себя. Ему было интересно, ему хотелось написать, выступить, организовать, пробить, утвердить, попробовать. Вечный вопрос - КОМУ ЭТО НУЖНО? Прежде всего нам самим. В.Ш. |
Я не книжки пишу, я пытаюсь восстановить Справедливость. И эту, последнюю свою книгу я пишу лишь потому, что есть несколько важных мыслей, которые, я верю, очень нужны тем людям, которым они нужны, потому что нас бросили в эту демократию, как в воду, - плыви, кто умеет выплыть; вот мы и бьем руками по воде, захлебываясь. И никто не объяснит все эти трудные вещи. Сегодня как никогда нужна книга о том, как человек понимает современный, нынешний мир, как барахтается в нем и постигает его, - ну что же мне делать, если такой книжки нет? А я могу написать лишь об одном человеке - о себе. Вот и пишу как умею.
А с ударениями случилось вот что. Честно говоря, я и сам не заметил, как втянулся в кропотливое словарное занятие. Я ведь не ученый, я не знаю, как говорить правильно. Но я знаю зато, какие слова произносят неправильно. Значит, надо произвести генеральную чистку, проверить по словарям каждое слово, чтобы в каждом быть уверенным. Я достал всевозможные словари и стал выписывать слова, в которых люди ошибаются. Смертных грехов семь, а грехов против языка - тысячи, и каждый грех надо искупить собственным словарным трудом. Я сидел года три с утра до вечера, я буквально охотился за необычными словами: как произнести "трубопровод"? Увлекательное занятие, я чувствовал, как все уясняется и проясняется у меня в голове - словно я обновил всю свою речь. Было время, когда я чуть не сошел с ума и вообще разучился говорить: я сомневался в каждом слове, я стал путаться в ударениях и ошибаться в словах, в которых никогда не ошибся бы прежде.
Время шло, работа продолжалась, карточек набралось тысячи, я постепенно стал обрабатывать их, сочинять маленькие истории, соединять опасные слова в группы, чтобы их легче было запомнить, подсматривал и выискивал маленькие закономерности. И так составилась довольно толстая книга, которая позволила бы тому, кто ее прочитает, если не говорить идеально правильно, то хотя бы сознательно относиться к своей речи и полюбить орфоэпические словари.
А дальше произошло самое простое. Я таскал портфель с рукописью и карточками во всех многочисленных своих переездах с квартиры на квартиру, и в конце концов он потерялся. Осталось случайно лишь несколько страничек. А вся книга, а весь труд - где?
Нет, жизнь меня не слишком балует (баловать, балуется, избалованный, баловник - во всех словах этой группы ударение на "ба" запрещено).
Но, может быть, и хорошо, что книга потерялась?
Однажды я провожал старую женщину в дом отдыха, но не прошло и недели, как она вернулась, не использовав путевку и наполовину. Случилось непредвиденное: ее поселили в комнате с женщиной ее же возраста, но с ней было невыносимо жить. Я спросил: "Почему? Она не позволяла открывать форточку?" "Нет, хуже, - сказала мне женщина. - Она все время поправляла мне ударения".
Представляете себе, как зверствовала бы соседка, если бы у нее в руках была еще и моя несчастная книга?
Как странно заканчивается главка. На вопросе. Это правильно. Чтобы и мы подумали. Не так ли? Подумайте, я Вас очень прошу! В.Ш. |
