Продолжаем публиковать книгу Симона Львовича Соловейчика. "Последняя книга"! Каждый раз, когда набираю это название, поверьте, становится грустно. Щемит сердце. Увлажняются глаза. Как жаль, что последняя книга: Почему-то начал отодвигать сроки публикации. Когда сканировали книгу, то я бодро сказал, что книгу нужно давать каждый день. В день по главе. Давали два-три раза в неделю, потом раз в неделю, а теперь, вот, наступил непростительно большой перерыв. Подсознательно оттягиваю момент окончания. Все переношу и переношу - завтра сяду и сделаю очередную подачу. А наступает завтра и все повторяется. Осталась четверть книги. Пошли самые интересные главы. Будем ее читать и размышлять. Будем! |
Вся моя жизнь была освещена солнцем не солнечная жизнь, нет, куда там. Не солнечная, но со светом.
Где-то я читал, что люди делятся на две группы: одни засыпают в заботах и дурном настроении, другие в дурном настроении просыпаются.
На нашем сайте я много раз писал о том, что главное - это высыпаться. Будет человек высыпаться и дела его пойдут лучше. Нужно уметь засыпать и просыпаться. Прочел две строчки об этом и еще раз подумал, когда же мы научим сами себя жить радостно, жить ощущая процесс жизни. Как бывает? Просыпаемся и ничего не успеваем сделать за день. Ложимся спать с тяжелым чувством. Ушел день. Нет его. Ушел безвозвратно. А куда? А на что? А почему так? На самом деле все просто - не мы управляем обстоятельствами, а обстоятельства управляют нами. И нет нам покоя ночью. Не умеем засыпать и просыпаться. В.Ш. |
Первое считается естественным, второе - признак некоторого душевного нездоровья.
Конечно, есть люди, которые и засыпают счастливыми, и просыпаются счастливыми же, - но я забыл, когда это было со мной. Может быть, в детстве? Одна молодая мама рассказывала мне, что она, укладывая спать своего маленького сына, никогда не бранит его за то, что он шалит и никак не успокоится, не бранит и не шлепает, как это часто делают другие, потому что, сказала мама, - гениально сказала, - потому что "мне нужно, чтобы он заснул в хорошем настроении".
Обратите внимание на это прекрасное мне нужно.
Но годы идут, но годы съедают счастливое засыпание и просыпание, встаешь в заботах, и хорошо еще, если с утра захватят тебя обыкновенные дела и тревоги, но бывает, что ни с того ни с сего вдруг вспоминаются вчерашние или недавние обиды, или такие трудности, которые невозможно преодолеть, или возникает чувство пустоты - словно что-то было в жизни и кончилось, ушло: опустошенность, с которой невозможно справиться. Пустота - страшный враг человека, она хуже одиночества.
Как все знакомо! Когда мне было двадцать пять лет, когда перешагнул сорок лет: Я знаю, что чувство одиночества было знакомо Симону Львовичу. Вроде бы семья, работа, вечные заботы, нет времени на сон, а одиночество, хотя и все время на людях, терзает. У Вас бывает так? В.Ш. |
Но что ушло? Что кончилось? Отчего опустошенность?
Я бродил по комнате, прислушиваясь к самому себе, не в силах приняться за работу, пока вдруг не всплыла в сознании дивная пушкинская строка:
Погасло дневное светило...
Погасло дневное светило... Пушкинские строчки появляются, как корабль на пустынном горизонте, когда и надежды нет на спасение. Я стал повторять без конца: "Погасло дневное светило, погасло дневное светило", размышляя над словами "погасло", "светило", "дневное", и строка эта словно вобрала в себя мою утреннюю тоску, и снова появились силы для работы. Я достал том Пушкина и прочитал все стихотворение строчку за строчкой:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман...
Там вся жизнь молодого, двадцатилетнего человека, в этом стихотворении, там и о родине, и о любви, и о разлуке, и о хладном страдающем сердце, и конечно же там "изменницы младые" - они не раз встречаются в пушкинских стихах 1820 года:
Мне вас не жаль, изменницы младые...
- в одном стихотворении;
И вы забыты мной, изменницы младые...
- в другом.
Я стал думать и про своих когдатошних изменниц, младых и не очень, и, странное дело, впервые в жизни примирился с ними душой. Если бы можно было написать "подумал о них с улыбкой", я бы так и написал, но "подумал с улыбкой" - нескладно.
Как бы там ни было, пушкинская строка навеяла покой, прояснила голову, и все, что я не мог выразить, улеглось и утихло.
Да, конечно, конечно же - вот объяснение. Жизнь течет, меняется. И что-то самое важное уходит из нее, ушло; погасло дневное светило - навсегда? На время?
Недавно вышел в Америке роман Николсона Бэйкера "Фермата", я читал о нем большую рецензию в последнем номере нью-йоркского книжного обозрения. Герой этого романа обладает такой чудесной способностью: он может останавливать время. Все замирает вокруг него, и он разглядывает мир и любого человека со всеми подробностями. Потом все оживает, и никто не замечает, никто и не подозревает, что между двумя мгновениями для кого-то прошли часы. Рецензия называется "Остановите мир, я хочу выйти". Герой романа пользуется своим даром в целях не совсем благовидных, но не это интересно. Интересна сама придумка: мир, который можно остановить, чтобы разглядеть. Живой мир - как стоп-кадр.
Но не это ли делает каждый, кто берется размышлять о своей жизни? Не это ли делает и каждый писатель? Кино - движущаяся действительность, картина и книга - остановленное мгновение, готовое ожить через долю секунды. А ты, зритель или читатель, живешь в этой доле секунды сколько угодно.
Вот моя жизнь; я думал, когда брался за работу, что буду разглядывать прошлое; но оно то и дело оживает в этой рукописи, оно становится неотделимым от настоящего, и мне все чаще хочется писать не о том, что было, а о том, что сейчас, сию минуту. Остановить, рассмотреть - и снова жить. Не "остановиться, оглянуться", а застыть и всмотреться. Как в детской игре: замри - отомри.
Симон Львович не вел дневник. А зря. Дневник! "Это оно - ":мне все чаще хочется писать не о том, что было, а о том, что сейчас, сию минуту. Остановить, рассмотреть - и снова жить. Не "остановиться, оглянуться", а застыть и всмотреться." Ведите дневники. В.Ш. |
Я замер, я отмер, но, остановив бег времени, увидел, что нет света, что погасло светило, - остановите мир, я хочу выйти.
Но что оно было?
Что - солнце в жизни человека? Что было солнцем в моей жизни?
Когда Пушкина не стало, о нем написали: "Солнце нашей поэзии закатилось..."
Жизнь многосолнечна. Есть, было солнце поэзии, и есть солнце искусства, и есть свое солнце в каждой жизни. Солнце жизни.
Не опора, не надежда (как великий русский язык), не цель, не смысл, не радость - солнце.
Что освещает нашу жизнь?
Для каждого ли светит его солнце?
...Нет, пожалуй, я задал себе вопрос, на который мне не ответить. Когда-то мне сказали: "Ты, парень, срубил себе дерево не по плечу". Я прежде не знал этой пословицы, а с тех пор не раз слышал ее-и каждый раз удивляюсь мудрости ее: срубил дерево не по плечу. Срубить-то срубил, а унести не можешь. Я стал замечать, как часто это происходит с людьми: вот человек завоевал женщину, которую ему не удержать. Вот другой - пробился к месту, которое ему не по способностям.
Да и вся наша страна, разрушив прежний мир и начав строить какой-то совсем новый, - разве с нами не то же произошло? Дерево не по плечу.
Так и в размышлениях о жизни, своей и всеобщей, часто наталкиваешься на вопросы, которые тебе не поднять, на которые не ответить, - дерево не по плечу.
Кроме того, есть ведь и безответные вопросы, совсем безответные. Но ответ есть - это становится понятным хотя бы потому, что есть вопрос. Ответ живет в самом вопросе, живет непроявленно, неоформленно, невыразимо - но он есть.
Ответ есть, и я чувствую, что вся моя жизнь была освещена солнцем - не солнечная жизнь, нет, куда там. Не солнечная, но со светом.
Откуда он, в чем он, почему он то разгорается, то меркнет, то, кажется, совсем гаснет, как дневное светило, - я этого не знаю. Может быть, тем он и дорог, тем и прекрасен, тем он и свет, что я не знаю его и не могу назвать, что это не свет знания, не познанный свет и не свет чувств, которые хоть и бывают иногда неясными, но все же в основном понятны уму, - не знание, не чувство, не желание, не стремление, не порыв, не сила... Все слова не годятся: не любовь, не вера, не надежда, а...
Солнце жизни.
И больше ничего не скажешь.
Снова Пушкин вспомнился, всем известная строчка:
Вся комната янтарным блеском
Озарена...
Какой загадочный свет и блеск - янтарный... И не освещена комната - озарена.
Может быть, и то солнце - янтарное, и неярким, мерцающим светом озаряет оно нашу жизнь?
Совесть сурова, в совести - запрет и граница; мысль требует труда; чувства утомительны; воля властна. Все раздергано в человеке, все беспокойно и шумно; все - трата и растрата, все - тревоги и страхи; и лишь тихое солнце поддерживает жизнь, возобновляет силы, пробуждает любовь и надежду.
Как дать это солнце жизни ребенку? Как наполнить его душу светом? В нашей ли это воле?
Может быть, и все воспитание, и вся педагогика сводятся к этому одному - зажечь солнце жизни. Да, конечно, свет разума, как против этого возражать; да, конечно, развитие, загадки, математические вычисления, хронологические таблицы, законы физики и химические уравнения; да. стихи, стихи, стихи -в нашей школе слишком много прозы, толстых романов и до убожества мало поэзии, и еще меньше поэтического; да, вечера и вечеринки, праздники и походы, кружки и литературные журналы, и всевозможная общественная жизнь - словом, все что описано в руководствах для педагога; но свет, но солнце жизни - не гасит ли его школа? А если гасит - то чем именно?
Мне кажется, что со мной происходит какая-то важная перемена - перемена во взглядах, что проявляется, проясняется какая-то другая школа, не та, которая представлялась мне луч шей всю мою жизнь; мне становится понятнее то, о чем я всю жизнь писал, не очень, видимо, понимая, о чем пишу. Во всех книгах, повсюду глаз выхватывает теперь свидетельства лишь одного рода - свидетельства, которых я раньше не замечал. Вот и на днях переписал из газеты отрывок из воспоминаний Норберта Винера, открывателя кибернетики, - скорее всего это и его книги "Я - вундеркинд", которую я читал когда-то еще на английском, но на это место внимания не обратил: "Независимость моего отца отражалась как в моей природе, так и в навыках. Его сила не состояла лишь в высоком уровне интеллектуальных способностей, но и в желании подкрепить эту способность тяжелой, непрерывной работой. Я видел как отец довел себя до изнеможения геркулесовым подвигом перевода двадцати четырех томов Толстого за два года. Он ожидал и от меня того, что требовал от себя, и я никогда не мог удовлетвориться прошлыми достижениями... Я лично видел немало способных умов, ничего не достигших, потому что легкость усвоения защищала их от дисциплины обычной школы, и они ничего не получили взамен нее. Именно эту дисциплину и настойчивую тренировку мне дал отец, может быть, в избыточных количествах. Я выучил алгебру и геометрию так рано, что они стали частью моей личности".
Не в этом ли разгадка странного явления. Школа, институт. Один легко занимается и получает пятерки. Другой еле-еле тянет на тройки. Отличник все постигает свободно, троечник с трудом. Но постигает. Проходят годы. Отличник - инженер-неудачник, троечник становится известным, добивается многого в жизни... В.Ш. |
Конечно, делать выводы относительно образования на примере вундеркиндов ни в коем случае нельзя - а таких охотников много, есть масса любителей указать на то, что отец Бетховена чуть ли не палкой заставлял маленького своего сына играть гаммы; из этого делают вывод, что можно бить детей и принуждать их учиться: "Вот, например, отец Бетховена - не читали?" Нет, у вундеркиндов, у способных детей другая жизнь, другое постижение жизни, другое учение, и беда школы не в том, что она предлагает одни и те же методы и программы для способных и неспособных, а в том, что она, школа, применяет одни и те же побуждения, не понимая, что способного можно и должно заставлять трудиться, может быть, даже до изнеможения, а неспособного - нельзя (хотя, конечно, как разделить? как угадать? да и можно ли делить?).
Вот и получается, что одно и то же школьное действие в одних зажигает солнце жизни, а в других - гасит.
Потому что, подозреваю я, солнце это возгорается трудом, собственным трудом, непрерывным и постоянным.
...Возможно, читатель будет разочарован - то говорил о таинственном и необъяснимом, а тут такое пошлое слово: труд.
Но та новая, честная школа, которая мне мерещится, - это, кажется (я не могу еще сказать точно, потому что - лишь мерещится, видится, мнится), школа труда.
Демократическая или авторитарная? Разумеется, такое разделение есть, но оно не окончательно, оно не очень содержательно, оно не касается сути. Это второе разделение, а не первое.
Школа развития или научения? И такое разделение важно, но и оно не первое и даже не второе.
Школа труда или школа безделья - вот, пожалуй, первое и главное различение. Труд в демократической школе развития - возможно, лучший способ провести детство, отрочество и юность.
Постоянно задаю себе один и тот же вопрос: как бы нам этому научиться? Как создать такую школу?
Включил радио, любимое мое "Эхо Москвы", а там Галин Волчек разговаривает с корреспондентом в чайном магазине и рассказывает, что когда ее сын был маленьким и ей в гостях давали что-нибудь вкусное, то ей хотелось в клюве унести вкусное домой, сыну. Нашла же такое слово - в клюве. Я это чувство понимаю, я многие годы не мог есть яблок, потому что это детская еда, яблоки - только для детей, лучше я унесу домой, если можно.
Но ведь и все так. Все вкусное, все важное, все дорогое, все, без чего жить нельзя, - как бы это в клюве детям отнести и передать?
Ну вот, сегодняшняя работа закончилась, за окном темно -но нет, нет, дневное светило снова со мной, не погасло, светит.
Я понял, отчего просыпаешься в дурном настроении: вовсе не от слабости психики или чего-то в этом роде, а оттого, что еще ничего сегодня не сделал. Не спрашивайте, не спрашивайте: я не знаю, что такое солнце жизни, но каждый знает, отчего оно светит.
