Это афоризм одного умного человека. В самом деле, только ребенок помогает мужчине понять, что есть что-то более важное, чем его жизнь и его планы.
Мать кормит, дарит нежность, растит душу, отец — формирует, готовит к реальной жизни. Много чему учит: плавать, забивать гвозди, пилить-строгать, защитить женщину, пить и не пьянеть. Если сын лет в 10 увидит армейский альбом отца, ему потом и в голову не придет откосить от армии.
Но мать любит ребенка как часть себя, невзирая на то, хорош он или плох, а отец — чаще всего только за что-то. Сначала за послушание, потом за желание быть на него похожим. Это требует дьявольского терпения. Соответствовать чьим-то ожиданиям, пусть даже это сам отец, трудно, потому что каждый человек настроен прежде всего на свои ожидания насчет себя.
Самое страшное наказание у дворян было лишение отцовской любви. А угроза лишения этой любви — самое ходовое воспитательное средство. Хотя, наверное, так было не только у дворян. Но сейчас это уже не действует.
Каждый ребенок воспитывается в трех координатах: можно — нельзя — нужно. Мать может повлиять в первых двух. Может! Но не обязательно это у нее получится. Третья координата — во власти только отца. Хотя и первые две — отчасти — тоже. Но эта третья координата — самая главная.
Нас воспитывали с мыслью, что долг — это чувство. Так нам и говорили: чувство долга. Но прав Н. Шелгунов: долг — не чувство, но принцип! Чувство можно внушить, а принцип можно только выработать. И выработать только требованием. Мать чаще всего не умеет требовать; наверно, не женское это дело. Это дело мужское. Отца.
Психология утверждает, что есть два вида любви. Инфантильная любовь – я люблю, потому что меня любят. И зрелая любовь – меня любят, потому что я люблю. Всякое обобщение хромает, и все же рискнем сделать вывод. Если у матерей чаще всего любовь зрелая, то у отцов – инфантильная. Точнее, неосознанно инфантильная, но от этого не менее непреодолимая.
РОДИТЕЛЬСКОЕ ТЩЕСЛАВИЕ
«Надо стремиться к правильному воспитанию, чтобы потом не пришлось заниматься перевоспитанием», — предупреждал Макаренко. Ну как тут не согласиться! Хотя это, можно сказать, наша традиция — воспитывать с браком, а потом хвататься за голову: кого воспитали?!!
Есть у нашего семейного воспитания две крайности. Одни родители дают детям полную свободу, и те растут, как трава на обочине. Другие уверены, что должны непременно вырастить большой талант. А чаще и не талант даже, а что-нибудь этакое, чего сами родители не могут толком объяснить. Ну страсть как хочется им гордиться своим отпрыском — все равно чем, лишь бы гордиться.
Жена известного футболиста, победительница конкурса «Краса России», никак не могла ответить корреспонденту, кто написал полонез Огинского. Поставил ее в тупик и такой вопрос: — Земля вращается вокруг Солнца, или Солнце вокруг Земли? «Я далека от этого», — кокетливо объяснила «краса». Но на вопрос, кем она видит своих детей, ответила определенно: конечно, знаменитыми людьми!
Много ли у нас родителей с таким кругозором? Наверное, немного, но многовато. Просто зараза какая-то, распространяющаяся то ли воздушно-капельным путем, то ли как-то иначе, из века в век.
Кто только не предостерегал от этой болезни русских женщин! Какие только педагогические авторитеты не высказывались по этому поводу! Нельзя вымучивать таланты из своих детей. Детские силы истощаются от непосильного напряжения. В особенности, если не соответствуют амбициозной задаче. Ребенок может потерять веру не только в свои воображаемые таланты, но и в обычные способности. Куда перспективнее естественное развитие. Талант, если он врожденный, вернее разовьется именно в посильном, а не форсированном развитии.
Мы уже отмечали: американцы не грузят своих детей даже чтением и письмом. Считают раннее развитие вредным. Что называется, дают детству созреть в детстве.
Но откуда у нас это родительское тщеславие? И почему мы видим своих детей на подмостках сцены, в банковском офисе, а не в кресле мэра, губернатора, президента, то есть человека тоже известного, но который служит (или, по крайней мер, должен служить) народу?
И уж совсем ни в какие ворота не лезет родительская мечта о том, чтобы ребенок стал знаменитым. Тут вероятность остаться у разбитого корыта превращается в почти фатальную неизбежность. Даже талантливому ребенку, изначально мотивированному на славу, часто элементарно не хватает характера. Силы подрываются червоточиной тщеславия и зависти.
И все-таки! Именно тщеславие бывает самым главным и самым мощным двигателем человека в реализации его способностей. Но эта норма относится к реально большим способностям, а не к тем случаям, когда эти способности существуют только в воображении родителей.
ФАКТОР ТРУДНОЙ СУДЬБЫ
У Василия Розанова есть интересная догадка. «Таланты наши, — писал он, — как-то связаны с пороками, а добродетели — с бесцветностью».
Тут даже какие-то подтверждения излишни. Достаточно вспомнить мистицизм Гоголя, лицемерное морализаторство Толстого, «преступное чувство» Достоевского, пустыню в душе Лермонтова, травмированного материнским деспотизмом Тургенева…
Можно вспомнить и других писателей, чье детство трудно назвать счастливым, а характер сахаром. Но и без того ясно, что Розанов прав. Те, чье творчество учит нас быть хорошими людьми, сами были далеко не подарком для близких. Но при этом имели дар заглянуть в непостижимую бездну человеческого нутра. Именно в страданиях и каких-то лишениях вызревают мысли, которые никогда не придут в голову благополучным людям. Короче, настоящий талант вырастает вопреки своим порокам, сопротивляясь им и создавая добро из своего внутреннего зла. Не случайно же Л. Толстой сказал: «Все мои нравственные требования выросли из испорченности».
Вся педагогика твердит о том, что родители должны быть положительным примером. Если не так, дети могут вырасти моральными уродами. Но пример многих великих говорит об обратном. Что же получается? Так ли нужно счастливое детство, о котором так много разговоров? Не враг ли своему ребенку тот, кто с гордостью говорит, что дал ему все?
Тут все вопросы на поверхности. Тяжелое детство нельзя организовать. Либо оно есть во всей своей печальной непосредственности, либо его нет. Если есть, то оно может закалить и сделать человека сильнее. А может и надломить и даже сломать. А для кого-то даже стать, по мнению одного французского нейропсихиатра, «восхитительным несчастьем».
Современники говорили про В. Розанова: это не человек, это явление. Никто лучше него не сказал о главном — о том, как жить. Хотя сам он, по его же словам, больше мучился, чем жил.
В.РОЗАНОВ:
С детства, с моего испуганного и замученного детства, я взял привычку молчать и вечно думать. Все молчу, и все слушаю, и все думаю.
Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание — моя жизнь.
Есть люди, которые рождаются «ладно» и которые рождаются «не ладно». Я рожден «не ладно»: и от этого такая странная, колючая биография… Не «ладно» рожденный человек всегда чувствует себя «не в своем месте»…
Чувства преступности (как у Достоевского) у меня никогда не было: но всегда было чувство бесконечной своей слабости… Слабым я стал делаться с 7–8 лет… Это — странная потеря воли над собою; над своими поступками, «выбором деятельности», «должности». Я всегда шел в отворенную дверь, и мне было все равно, какая дверь отворилась.
Никакого интереса к реализации себя… Я — самый нереализующийся человек.
Я не нужен: ни в чем я так не уверен, как в том, что я не нужен.
Страшная пустота жизни. О, как она ужасна…
Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить.
И все же Василий Розанов совершил. Показал нам, какой тонкой и глубокой может быть русская душа.
