«Жатва» увидела свет в 1950 году. Они пожинали плоды своего труда: Николаева получила Государственную премию, ее поздравляли, а я поздравляла маму, что кончился, наконец, этот ад. В общем, перерыв!
И ад не кончился, и перерыва не было. Готовилась публикация «Жатвы» в «Роман-газете», потом — книга. В те годы существовало правило: произведение, опубликованное в журнале, по дороге к книге должно быть кардинально доработано-переработано. Независимо от того, нуждалось ли оно в этом.
И опять мама печатала...
Первой книгой, которую Николаева подарила маме, и была «Жатва»:
Милой Нине Леопольдовне, с чьей легкой руки пошла удача «Жатвы». В надежде на будущие совместные удачи. Г. Николаева. 12 октября 1951 г.
Кстати, той главки про Любаву Большакову в книге по-прежнему не было. И в следующих изданиях романа — тоже. Восстановлена лишь в
Сюжет прост: передовая колхозница не может прокормить своих детей в отстающем колхозе; вот и решает перебраться в город, к брату. Что страшного? Что острого? Впрочем, чему удивляться! Ведь считалось, что и колхозов отстающих у нас нет, и проблем никаких...
Параллельно с книгой Галина работает над пьесой по «Жатве» — для театров и над сценарием — для кино. Одновременно пишет «Повесть о директоре МТС и главном агрономе», а после публикации ее в «Знамени» — пьесу и сценарий, уже по «Повести».
Все это — в соавторстве с драматургом Станиславом Адольфовичем Радзинским.
Я хорошо его знала: жил рядом, в Старопименовском переулке. Много раз работал с мамой. Маленького роста, кругленький, удивительно домашний и доброжелательный. И жену его помню, Софью Юлиановну, и Алю. «Дочь моей жены» — говорил он. А вот сына, Эдика, Эдварда Радзинского, я узнала позже. Кажется, он жил отдельно, учился в историко-архивном институте.
Галина — многостаночница. Мама едва успевала угнаться за ней. И вновь я — на курьерских обязанностях. Теперь уже по двум адресам — к Николаевой и к Радзинскому.
Почерк Радзинского — полная противоположность почерку Николаевой. У нее, как правило, — мелкий, слова недописаны, разобрать трудно. У него — огромные буквы, на странице всего несколько строк, сползающих вниз, вправо. Она быстрая, резкая, он медлительный.
Разница в характере и почерке не мешала им создавать отличные произведения.
Однажды Николаева должна была поехать в какую-то командировку, добирать материал для «Повести о директоре МТС...». И вдруг — больница.
— Ничего, — успокаивала она маму. — В командировку поедет Максим.
— Кто?!
— Максим Сагалович.
Галина была замужем дважды. Первый муж, Александр Портнов, какой-то ответственный работник. Разошлись быстро и давно, в
И вот Сагалович. Высокий, румяный, черноволосый. Волосы вьющиеся; зубы ослепительно белые. Этакий крепыш. О нем тогда много судачили.
— Нина Леопольдовна, как вам Максимушка? Циля говорит, что это не то.
— Очень даже то.
Нам с мамой Сагалович нравился. Он помогал Галине во всем. Не только в литературных делах. Поездки за границу, на лечение; кислородные палатки на даче. Лифт в Барвихе построил: на втором этаже меньше влажность. Чтобы его установить, нужно было какое-то высочайшее разрешение. Получил... Говорят, это был единственный в Союзе лифт индивидуального пользования. Галина умерла рано, но уверена: без Максима она умерла бы раньше.
В своих воспоминаниях Максим Сагалович рассказывает о работе писательницы над «Повестью...» И о том, как однажды Галина сама приехала к маме за перепечатанными страницами. Видимо, курьеры были заняты.
«...она с тревогой ждала „приговор“.
— Ну, как, Нина?
— Очерк хороший.
— Как — очерк?! Я написала повесть...
— Повторяю, Галина Евгеньевна, очерк мне понравился.
Спорить со строгим и справедливым судьей бесполезно, и она заново переписала рукопись».
А потом — книга с автографом:
Нине Леопольдовне, моему первому читателю, первому критику, первому советчику, иногда даже соавтору. От автора. Галина Николаева. 10 января 1955 года.
«Ну, как, Нина?» — этот вопрос маме задавал каждый, чью рукопись она печатала. Если не нравилось, восторженных слов не говорила. Помню, одному очень назойливому автору-графоману ответила стихами какого-то немецкого поэта:
Ты требуешь сказать, что мне велит душа?
Что ж, книгу я прочел. Бумага хороша...
При всех своих амбициях авторы обычно не спорили. Понимали: мамина оценка профессиональна!
... И вновь они работают, Галина Евгеньевна и мама, теперь над романом «Битва в пути». С очередной порцией рукописи мама получила странную бумажку: «Календарный план работы над вторым вариантом».
— Это чтобы Вы знали мой график. Чтобы время рассчитали.
Но график срывался: Галина болела. А выздоровев, начинала переделывать...
Когда была пройдена половина дистанции, звонок:
— Нина Леопольдовна, хочу изменить букву. Не БахИрев, а БахАрев.
— Ни в коем случае!
Вообще-то мы понимали, откуда ветер дует. На эвакогоспитале «Композитор Бородин» была врач, Елизавета Васильевна Бахирева, которая стала прообразом Екатерины Ивановны в «Гибели командарма». Фамилия запала в душу писательницы, но, видимо, стремясь избежать аналогии, Галина Евгеньевна решила изменить букву.
И это, кстати, не впервые. В той же «Битве» вместо Вальгана сначала был Зольган. Что ж, против Вальгана мама не возражала, так даже лучше. Но Бахирев...
— Ни в коем случае!
Неуклюжий, неразговорчивый главный инженер, с упрямым вихром на макушке. И с упрямым характером... Нет, он именно БахИрев!
Николаева не настаивала...
Творческий процесс не может быть на едином дыхании. И мозг, и душа требуют отдыха. Ее душа потребовала лирики. Стихов. Работа над «Битвой» в полном разгаре, а она вдруг срывается с места и едет в Сталинград, где в годы войны проходил рубеж обороны.
Дорогая Нина Леопольдовна. Перепечатайте, пожалуйста, не срочно, но не слишком затягивая, отрывок романа и стихи. Но при одном условии, чтобы стихов не читала ни одна душа. Можете ли вы их печатать, когда рядом никого нет? Если не можете, то лучше верните мне их (К отрывку из романа это не относится). Привет вам горячий.
Легко сказать: когда рядом никого нет! Редакция — словно проходной двор. В комнату постоянно кто-то заходит. Иногда по делу, иногда просто поздороваться. Каждый норовит «сунуть нос»:
— Что вы сейчас печатаете?
Мама, словно школьница, прикрывала стихи другими бумагами.
И еще письмо — о том же:
Дорогая Нина Леопольдовна. Стихи не должна читать ни одна душа, кроме Вас. Это еще сугубый черновик, но печатайте в трех экз. и чистенько, чтобы легче над ним работать. Каждое — с новой страницы. Там, где идут циклом, можно на той же странице. В двух местах (я написала в тексте, сколько и где) оставляйте номера, чтобы вставить после еще. Привет.
Мама лезла из кожи вон, спешила скорее разделаться со стихами, понимая, что это — затишье перед бурей: вот-вот на нее обрушится «Битва». Галина уехала на Украину, в санаторий ЦК, под Киевом, «Пуща-Водица», там ей всегда хорошо работалось.
Мама ждала рукопись, а вместо нее пришло письмо:
Дорогая Нина Леопольдовна!
Хотела послать Вам для перепечатки страниц 700, но побоялась. В рукопись вложено пять лет труда и я трясусь над ней, боюсь отправлять свое детище одно в другой город. Да, пожалуй, и рановато — в процессе работы все возвращаюсь назад.
Но очень прошу Вас, не в службу, а в дружбу — освободите для меня время заранее. В конце октября привезу Вам свой романище, листов
32-35. Первая половина — с перепечатанного, поII-му варианту, но как всегда у меня безумные недоделки. Вторая половина — по первому варианту, в основном, с руки. Перепечатывать надо будет с максимальной скоростью. Согласна на любые условия и т.д. Умоляю заранее освободить время и на конец октября не брать больших работ, чтобы сразу по моем приезде включиться в мою «Битву» с максимальными силами и темпами.Привет Вам, Вашей Леночке, а также всем общим знакомым. Особый привет Циле. Прочла про смерть Люб. Иосиф! (Любовь Иосифовна Коган — заведующая редакцией. — Е.М.). Какой это был милый человек и золотой работник!
Мама — в шоке:
— Подумай, 700 страниц! Счастье, что я успела перепечатать стихи!
Со стихами все было в порядке: опубликованы в «Знамени» в 1955 года. Они вышли и отдельной книгой, потом — в Собрании сочинений.
Открывает цикл стихотворение «Рубеж обороны». В комментариях к третьему тому Ц. Дмитриева пишет: «Судя по многочисленным заготовкам и вариантам, сохранившимся в архиве Г. Николаевой, стихотворение „Рубеж обороны“ поначалу было задумано как поэма или стихи о сыне Долорес Ибаррури, погибшем при обороне Сталинграда. Об этом говорят повторяющиеся, словно рефрен, варианты строк: „Спит с миром Рубен Ибаррури на площади Павших борцов“, „Лежит он, Рубен Ибаррури, на площади Павших борцов“ и др.».
В опубликованном стихотворении ни строчки об Ибаррури. Просмотрела все другие издания. Нигде нет. Но почему же мне так знаком этот рефрен-речитатив?.. Очень знаком! Ц. Дмитриева ссылается на архив писательницы в ЦГАЛИ... Надо посмотреть.
Листаю опись, сделанную библиографом. Да, вот и упоминание о стихах... Взгляд скользнул ниже... Что это?! «Переписка Г. Николаевой с Н.Л. Мушкиной». Еще ниже: «Письмо Галине Николаевой
Н. Мушкиной». И еще — «Письма Н. Мушкиной М. Сагаловичу»!!!
Стихи подождут! Сначала — письма!
Не помню, как заполняла бланк заказа:
— Пожалуйста, поскорее!
Библиограф внимательно смотрит на папку:
— К сожалению, здесь помечено, что фонд Николаевой закрыт...
— Как закрыт? Почему? Вот и Дмитриева его читала!
— Закрыл муж, Сагалович. Ищите его.
Ах, как я его искала! Уверена, Максим Владимирович не только разрешил бы пользоваться фондом, но и сам отвел бы в архив. Я звонила по всем старым телефонам, звонила в Союзы писателей, драматургов, кинематографистов, в гильдию сценаристов... Никто о нем ничего не знает.
Да и вообще — жив ли? Галина — 1911 года рождения. Он, если и моложе, не намного. Значит, под 90... Детей нет...
Снова бросаюсь в архив, к главному хранителю Н. Молотовой.
Наталья Александровна обещает выяснить. И наконец:
— Пожалуйста, приезжайте. Сагалович умер. Срок закрытия фонда не оговорен. Можете работать...
Открываю папку, нахожу первое письмо. Да ведь это мамин ответ на то письмо, из «Пущи-Водицы»!
Галина Евгеньевна! Получила Ваше письмо и говорила по телефону с Максом Владимировичем. Все поняла и, конечно, постараюсь быть «во всеоружии». Рада, что Вы уже на финише и не сомневаюсь в конечных результатах — я верю в Вас и в «Битву».
Скажу по-правде, что цифра «700 страниц» и слово «срочно» меня испугали — ведь 700 стр. требуют определенного — и не малого — времени. Жаль, что Вы не прислали с Макс. Владим. хотя бы часть романа — пусть стр.
200-250; я бы пока писала их без спешки, и к Вашему приезду уже какая-то часть из общего количества была бы готова. Для сохранности или отдала бы Вашей маме, или отправила бы Вам — заказным или ценным письмом не потеряется. Макс. Влад. сказал, что в середине октября в Москву приедет Голованивский. (Савва Голованивский — украинский писатель — Е.М.). Может быть, Вы с ним пришлете кусок? Мне кажется, это будет разумно с точки зрения сроков.Относительно того, что рукопись никто, кроме меня не прочтет — Вы можете быть абсолютно спокойны. Вы знаете, как я отношусь к рукописям авторов, с которыми работаю.
Прислав мне письмо на адрес «Знамени», Вы тем самым себя «рассекретили». Вашим местопребыванием в редакции интересовались уже давно, а теперь, узнав Ваши координаты, Вас. Вас. (Василий Васильевич Катинов — заведующий отделом прозы — Е.М.) отправил Вам сразу телеграмму.
Мне думается, что наши с Вами дружеские и деловые отношения остаются прежними, независимо от того, где и когда Вы будете публиковать «Битву». Хотя, к слову сказать, «Знамя» ждет Вас и очень хочет видеть Ваш роман на своих страницах.
Еще один момент, о котором я сказала Максу Владимир. Я убеждена, что вторую половину романа Вы еще будете терзать и переделывать. Поэтому — опять же для ускорения — может быть целесообразно перепечатать ее в Киеве. По словам Макса Владим., там плохие машинистки, но, в конце концов, ведь это все-таки первый вариант, так пусть будет напечатано не очень хорошо, — Вы все равно будете править, — а в Москву привезете уже отработанный материал, который мы начисто и перепечатаем.
Это — мои советы, мне кажется, они для пользы дела, но, конечно, поступайте так, как Вы считаете нужным и лучшим.
Я шлю Вам свой привет и самые лучшие пожелания успехов в работе. На то она и «Битва», чтоб выйти из нее победителем!
Держите меня в курсе дела.
Между прочим, Вами неоднократно интересовался Станислав Адольфович и просил меня, если я о Вас услышу, сказать ему. Думаю, что я не совершила «преступления», дав ему Ваш адрес. Он сказал, что Вы нужны ему по деловым соображениям (что-то о работе с театром и т. п.).
Еще раз — дружеский привет — Нина Леопольдовна.
Такое вот письмо. Четкое, логичное. Прекрасный почерк, стопроцентная грамотность... Так мама писала. Так работала.
Сличаю даты на конвертах. Письмо от Николаевой мама получила 28 сентября. Ответ датирован 30 сентября. Через два дня!
Удивительно: не выбросила Галина это письмо, уезжая из санатория! Взяла в Москву. И совсем уж невероятное: Максим Сагалович, отбирая для архива Николаевой ценные рукописи — самой Галины или связанные с ней, — передал и письма моей мамы!
Я обратила внимание на фразу: «Наши с Вами дружеские и деловые отношения остаются прежними, независимо от того, где и когда Вы будете публиковать «Битву». Да, рукопись в «Знамени» почему-то буксовала. Галина Евгеньевна нервничала, переделывала, переписывала... Ну, а мама, как всегда, высказывала свое мнение, порой нелицеприятное. Вот еще одна записка, которую я нашла в РГАЛИ (так теперь называется ЦГАЛИ):
Г.Е.! Что-то мне эта главка не понравилась — длинная и нудная. А может быть это просто от почерка и бесконечных вставок! (Вы не обижайтесь). Пока я Вас разоряю, но Ваша «Жатва» впереди. Когда я буду смотреть «Битву»? Привет! Н. Л.
А в «Знамени» с публикацией не спешили. Вот как описывает те события Максим Сагалович:
«Подозрительно долго молчат. Позвонила секретарь редакции Фанни Абрамовна Левина. Заметно смущена:
— Много принятых рукописей... Ждать два года...
— Срочно верните рукопись.
Вскоре позвонила Нина Леопольдовна (выделено мной. — Е.М.), „знаменская“ машинистка, единственная, кто умел „расшифровывать“ трудный почерк писательницы, к тому же обладавшая острым глазом...
Мушкина позвала к телефону меня:
— Талантливый роман... Добейтесь! Галина Евгеньевна наш автор с рожденья. Они осторожничают... Только не говорите ей о моем звонке. Я знаю, она тяжело болеет. Не волнуйте ее».
В общем, биться за «Битву» они не стали. Предложили ее в журнал «Октябрь». Михаил Храпченко, главный редактор, был счастлив...
«Битва в пути» печаталась там в пяти номерах за 1957 год. Галина Евгеньевна, не дожидаясь выхода книги, подарила маме первый, мартовский номер «Октября». Возможно, потому, что здесь же был очерк Сагаловича «Строгая душа»:
Дорогой Нине Леопольдовне, моему «соавтору», дарю на память семейный номер. Г. Николаева.
— И от меня — приписал М. Сагалович.
На следующий год, конечно, — книга:
Дорогой Нине Леопольдовне, моему неизменному помощнику, моему первому читателю, моему авторитетному критику — от благодарного автора. Галина Николаева. 28.XII. 1958 г.
А вскоре, как мама и «требовала», мы получили приглашения смотреть «Битву». В двух театрах — имени Моссовета и во МХАТе. Не зря Николаеву разыскивал Радзинский!
Кстати, в Художественном театре Рыжика играла Зина Баталова. После спектакля мы с мамой прошли к ней за кулисы.
Потом — премьера фильма, в кинотеатре «Россия». Сохранился пригласительный билет, на 27 октября 1961 года, в 8 вечера.
А 28 октября мы были в ЦДЛ, где состоялась встреча с творческим коллективом фильма «Битва в пути». Режиссер В. Басов, артисты М. Ульянов, Н. Фатеева...
Мало кто знает, с каким трудом фильм этот пробивал себе дорогу. Сначала все шло гладко. Сергей Юткевич, кинорежиссер, торопил: работа — в усиленном режиме, потому что сдать фильм надо к съезду партии. Нашли общий язык и с постановщиком фильма. Но он неожиданно умер. Тогда-то и появился Владимир Басов... Галина жила в Барвихе, съемки проходили, кажется, в Харькове. Начались конфликты: Басов улучшал режиссерский сценарий, но корежил сценарий литературный...
К счастью, все кончилось благополучно.
А отношения со «Знаменем» у Николаевой испортились. Тем не менее, на банкет в честь своего
Нам — персональные приглашения: одно — маме, другое — мне. Маме приятно: во-первых, это признание моих курьерско-секретарских заслуг. Но главное — внимание к самой маме. Уважение к ней. Знак благодарности.
Так бывало и в театрах, на премьерах. Причем, всегда места наши — не на галерке, а в эпицентре, где сидит бомонд — чиновники и критики, где все друг друга знают. Мы привыкли ловить на себе удивленные взгляды соседей справа и слева...
На том банкете в «Праге» наши места тоже были литерными. И за нее, за маму, подняла тост Галина Евгеньевна. Мама в таких случаях не терялась, не молчала. Вот и тут вспомнила какую-то историю, связанную с Галиной, историю «из-за кулис» ...
Говорили речи, читали стихи. В том числе, Агния Барто:
Проснулась утром юбилярша.
Взглянула в зеркало чуть свет.
«Скажи, Максим, я стала старше?»
А он в ответ: «Конечно, нет».
С тебя года — как с гуся вода.
Ты у меня — баба ягода.
В тот вечер Галина Евгеньевна и впрямь выглядела прекрасно. Они только что вернулись из Парижа, куда Сагалович возил ее лечиться. Была практически безнадежна: тяжелейшая болезнь сердца. И вот — на ногах. Правда, профессор Вотчал, ее лечащий врач, предупреждал: соблюдать щадящий режим! Не переедать и не перерабатывать!
Не переедать — это пожалуйста. Ну, а второе пожелание-совет-требование бессмысленно. Более того, невыполнимо. Она работала с какой-то яростной одержимостью, круглосуточно, понимая: времени отпущено мало.
