Но были авторы, чьи рукописи мама не отдавала никому. Никому и никогда. Среди них — Леонид Максимович Леонов.
Над романом «Русский лес» они работали около трех лет.
Самое страшное испытание для Леонова — выпустить рукопись из рук. Вынести из дома. Отдать машинистке. В качестве курьеров признавал только членов своей семьи — дочерей Наташу, Лену и, конечно, жену, Татьяну Михайловну. Кстати, Татьяна Михайловна помогала ему безгранично. Дочь известного книгоиздателя Михаила Сабашникова, она прекрасно знала и литературу, и книжное дело.
Иногда за рукописью все же приезжала мама. Мы жили в Дегтярном, между Пушкинской и Маяковской, а Леоновы — на улице Горького, между Маяковской и площадью Белорусского вокзала. Три троллейбусные остановки. Но Леонов все равно волновался. Звонил каждую минуту:
— Нина Леопольдовна еще не вернулась?
Успокаивался, лишь когда слышал ее голос.
— Все в порядке? Ничего не потеряли?
И так всю жизнь. Петр Алешкин, директор издательства «Голос», вспоминает, как осенью 1992 года он и Борис Стукалин, бывший министр печати, предложили Леонову издать роман «Пирамида». Леонид Максимович не соглашался, говорил, что над романом надо еще работать. Но понимал: ему идет
— Приходите ко мне и читайте. Домой не дам.
Издатель предлагает сделать ксерокопию.
— Можно, — отвечает Леонов. — Но только с собой не дам.
Летом Леонид Максимович настойчиво приглашал маму на дачу. Работать:
— За два дня 100 страниц и напечатаете. Леночку берите. Татьяна Михайловна будет рада.
Однажды поехали. Прием — на высшем уровне. Помню прекрасный переделкинский сад с застекленной оранжереей. Сад не фруктовый, а ботанический. Горшки с цветами — стоят, висят. Роскошные азалии, орхидеи. И кактусы — его слабость. Кажется, бассейн с водными растениями.
В доме — картины, деревянные скульптуры, фотографии: Леонов был мастер на все руки.
Печатать рукописи Леонида Максимовича могла не каждая машинистка. Лабиринт мысли... Пока доберешься до конца, можно потерять нить. А знаки препинания! Леонов писал вопреки требованиям пунктуации. И не разрешал трогать ни единой запятой.
По словам литературоведа Евгении Книпович, так же мучились машинистки, которые печатали рукописи Андрея Платонова: «Редакционные машинистки, работавшие сдельно, требовали за перепечатку его рукописей втрое больше обычного. Нет, дело не в почерке. Почерк у него был четкий, ясный. Но если машинистки обычно с одного взгляда запоминали всю фразу любого писателя, и, напечатав ее целиком, смотрели в рукописи уже на следующую фразу, то Платонова им приходилось печатать по слову, глядя на каждое слово рукописи отдельно, так своеобразно он сочетал их, столь своеобразны были его мысли». Тем не менее, «машинистки, которые любили литературу, вымаливали рукописи Платонова для перепечатки — им было интересно».
Печатать рукописи Леонова маме тоже было интересно.
«Русский лес» появился на страницах «Знамени» в конце 1953 года, в трех номерах. Рецензии — одна другой лучше. Потом, как всегда, книга:
Нине Леопольдовне Мушкиной в знак уважения и благодарности. От автора. 24 сентября 1954 г.
Но радовались недолго. Однажды мама пришла расстроенная:
— Состоялось обсуждение «Русского леса». Наверху... Обсудили и осудили. Теперь будет собрание в Союзе писателей.
Кожевников ходил чернее тучи. Понятно: если неприятности у автора, если произведение признано ошибочным, значит, неприятности и у редактора, который это произведение опубликовал. В общем, мама переживала за двоих.
«Знамя» гудело. Подробности готовящегося разгрома многим были известны. Роли, конечно, распределены заранее. Делать доклад должен был Константин Паустовский. Говорили, будто накануне он звонил Леонову, советовал не приходить, сказаться больным.
Но Леонид Максимович пришел. А больным сказался сам Паустовский. Прямо в зале. Пожаловался, что болит горло, что охрип, а потому передал бразды правления С. Злобину. Тот и разгромил «Русский лес».
Через три года за роман «Русский лес» Леониду Леонову была присуждена Ленинская премия...
Мама позвонила, поздравила.
— Спасибо, — сказал Леонов. — А критика... Что ж, мне не привыкать.
Оказывается, и с «Золотой каретой» в свое время были неприятности. Спектакль по этой пьесе, который в 1946 году готовил Малый театр, так тогда и не вышел. Действие происходит в городе, освобожденном после войны, разрушенном, разбомбленном. У всех жителей своё горе. У одного в Бабьем Яру погибла семья, другой вернулся с фронта изувеченным, слепым... Пьеса о любви, о сочувствии и сострадании. А автора упрекали за мрачные краски, за пессимизм.
Только в январе 1960 года «Золотая карета» получила вторую жизнь. А мама — книгу с автографом:
На добрую память Нине Леопольдовне Мушкиной в знак признательности. От автора.
И сразу же еще одна книга, «Вор»:
В знак сердечного уважения Нине Леопольдовне Мушкиной, которая знает всю историю работы над этой книгой (еще не последняя редакция).
Всю историю знала и я. Роман «Вор» — журнальный вариант — появился в 1928 году. В
В 1956 году Леонов снова начинает работать над «Вором». Книга вышла в 1959 году. Три года титанического труда! А он предупреждает маму: «Еще не последняя редакция»!
Леонов обладал удивительной способностью — возникать в самый неподходящий момент. Когда в доме болезни-неприятности, или когда рукописей скопилось выше головы, мама в отчаянии говорила:
— Только Леонова и не хватает...
Наутро телефонный звонок: Леонид Максимович тут как тут!
Отказать ему она не могла...
Отношения мамы с Леоновым из чисто служебных превратились в дружеские. Поздравления с праздниками, с днями рождения... В начале ноября 1967 года мама вынула из почтового ящика открытку:
Дорогая Нина Леопольдовна! Нам было необычайно приятно получить от вас поздравления с праздником и событиями в семье, тем более, что с некоторого времени Вы как бы исполнительница обязанностей музы (по части машинки), то есть неотъемлемая участница творческого нашего процесса. Будьте здоровы ... и счастье. Леонов и его семейство.
Текст, без сомнения, написан Леоновым. Его почерк — мелкий, неразборчивый. С трудом, но расшифровала; пропущено лишь одно слово. Но вот подпись... Ни одной буквы, которая по начертанию соответствовала бы фамилии!
Конечно, самый простой путь — сравнить с автографами на подаренных маме книгах. Увы, ни на одной дарственной надписи нет фамилии. «От автора», «Автор» — так кончаются все посвящения.
В отделе рукописей Российской Государственной библиотеки долго рассматривали эту открытку.
— Расшифровать подпись трудно, — сказала Татьяна Тимофеевна Николаева, научный сотрудник. — Но в фондах нашего отдела есть автобиография Леонова. Два варианта, написанные в январе 1924 года. Там и факсимиле. С ним и надо сравнивать. Но учтите, почерк мог существенно измениться.
Вот и автобиографии. Первый вариант более подробный, чернилами: «Я родился 19 мая 1899 года в Москве. По сословию крестьянин Калужской губернии. Угол наш — глухой угол. Дед был лавочником в Зарядье. Отец — крестьянский поэт-самоучка, журналист... ».
Второй вариант написан карандашом: «Родился в 1899 г. в Москве. Кончил
И подпись. Нет, не изменился почерк! Даже лупы не потребовалось.
Что ж, с подписью разобралась. Теперь — текст открытки. Леонов благодарит маму за какие-то поздравления «с праздником и событиями в семье». Открытка написана
В старой телефонной книжке — домашний телефон Леонида Максимовича. Старшая дочь Леоновых жила отдельно, в Кисловском переулке, а Наташа с мужем — вместе с родителями. Но прошло столько лет...
— Наталью Леонидовну, пожалуйста...
— Я слушаю.
— Простите... Вы меня мало знаете... Я — дочка Нины Леопольдовны, которая...
— Как же, Лена!
А я-то собиралась продолжить фразу: «... которая работала с Леонидом Максимовичем, машинистка». Ничего не потребовалось! «Как же, Лена»... Удивительно — ведь знакомство у нас шапочное, телефонно-секретарско-курьерское.
— Ничего удивительного, — говорит Наталья Леонидовна. — Я прекрасно помню Нину Леопольдовну, а потому — и вас. Очень доброжелательный был человек, ваша мама. Мы так хорошо к ней относились!
— А если бы вы знали, как мама относилась к Леониду Максимовичу! Ко всей вашей семье.
— Знаю...
Читаю текст открытки. Наталья Леонидовна в замешательстве:
— Семейные события? 1967 год, октябрь-ноябрь?.. Ни свадеб, ни новорожденных, ни защиты диссертаций... Впрочем, надо подумать.
Через несколько дней звоню снова.
— Я поняла, поняла! Речь идет о «Метели», многострадальной папиной пьесе. Премьера состоялась в ноябре 1967 года. Для нашей семьи — событие огромное. И для Нины Леопольдовны тоже. Ведь она печатала «Метель».
Наталья Леонидовна рассказывает, что Леонов написал пьесу летом 1939 года. Время арестов, доносов, подслушиваний. Все нашло отражение в тексте. «Каждая дверь — это большое ухо» — есть там такие слова.
Двадцать девять театров приняли «Метель» к работе. Рекорд установил Днепропетровский театр русской драмы: уже 12 апреля 1940 года пригласил зрителей на премьеру. В мае-июне премьеры в театрах Смоленска, Казани, Ленинграда, Симферополя, Куйбышева... В общем, тринадцать премьер. Заканчивались репетиции и в московских театрах.
Рецензии на вышедшие постановки великолепные.
18 сентября все спектакли сняли. Пьеса признана клеветнической.
— Наверное, скоро посыпались и рецензии? Критические?
— Не скоро, а сразу же. Не критические, а разгромные.
Я нашла одну из этих рецензий, в «Литературной газете», 20 сентября 1940 года: «Идеологически враждебное произведение», «Смакование гнилых словечек и собственные мещанские страхи и переживания», «Оболочка гнилая, и плод червивый»...
— Папа волновался, — продолжает Наталья Леонидовна, — что удар рикошетом падет на головы режиссеров, которые успели поставить спектакль. А потому отправил письмо Сталину: «Я признаюсь, что написал плохую пьесу. Но с тех пор прошло уже несколько постановок в театрах, повидимому, было проявлено передоверие к моему литературному имени». Письмо кончалось словами: «Прошу взыскать с меня одного».
Конечно, всего этого мама не знала: в те годы она еще не была знакома с Леонидом Максимовичем. Их работа над «Метелью» началась в конце 1962 года, когда писатель смог вернуться к этой пьесе. И отдал ее в «Знамя».
— Почему разрешили? — спрашиваю Наталью Леонидовну.
— Помогла Фурцева, тогдашний министр культуры. Она обратилась в ЦК КПСС с Запиской, в которой сообщала, что московский театр драмы и комедии хотел бы поставить пьесу. И что министерство не возражает. Просила пересмотреть прежнее постановление.
18 октября 1962 года Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) 1940 года о пьесе «Метель» было отменено. Как необоснованное.
Естественно, пьеса требовала доработки: много воды утекло! И они взялись за дело, Леонов и мама.
— И опять, конечно, рецензии? Теперь уже восторженные?
— Конечно. И опять — сразу. И опять — в «Литературке».
Да, «Литературная газета» откликнулась в следующем номере, через несколько дней. Однако, нового, переработанного варианта еще нет. Так что же рецензировать?! А хвалить надо — указание получено! Вот и решили вместо рецензии напечатать саму пьесу. Не всю, конечно, первый акт. На целую полосу. Сообщили читателям: публикуется «в редакции 1940 года».
В «Знамени» пьеса вышла в феврале 1963 года. Тут уж рецензии посыпались, одна другой лучше. Бешеными темпами идут репетиции в театре драмы и комедии. На декабрь назначена премьера. Уже афиши висели...
Говорят, нельзя дважды войти в одну воду. Можно! Спектакль снова запретили. Почему? Я так и не поняла.
Премьера «Метели» состоялась лишь в 1967 году. Уже в другом театре — Московском драматическом имени Пушкина, в постановке Бориса Ровенских. Состоялась в ноябре. Мы с мамой, видимо, были на прогоне или на генеральной репетиции, в конце октября. Вот и отправила она открытку Леониду Максимовичу, поздравляя с наступающими ноябрьскими праздниками и с событиями в семье. С «Метелью».
Однажды мама позвонила Леонову:
— Леонид Максимович, можно придти — шум послушать?
В то время я «пробивала» квартиру. На повестке дня квартира с окнами на улицу Горького. Шумно... Решили напроситься в гости к знакомым, которые живут на улице Горького.
Первый визит — к Наталье Константиновне Треневой, известной переводчице. В 50-60-е годы мама много с ней работала, печатала романы Митчелла Уилсона «Жизнь во мгле» и «Брат мой, враг мой»; Дж. Линдсея «Весна, которую предали»; произведения Конан-Дойля... На всех книгах — добрые слова посвящения:
Дорогой Нине Леопольдовне, верному помощнику и чудесному товарищу. С любовью и благодарностью.
Н. Тренева. 8.I.67 г.
Наталья Константиновна жила в доме N 9, около телеграфа. Чай пьем, разговариваем.
— Ну и как, мешает шум? — спрашивает Тренева. — Я его вообще не замечаю. Конечно, если прислушиваться...
Квартира Треневой — на высоком этаже, кажется, на девятом. Может, грохот туда и не доходит. Словом, надо идти к Леонову!
Шум с улицы мы слушали у Леонида Максимовича дважды: вечером, когда поток машин стихает, и днем. Вроде бы, не страшно...
— Страшно, — сказал Леонов. — Отказывайтесь от этого варианта. Мы и сами думаем переезжать, где потише.
Ему-то легко: сдать — получить. А мне?!
Все же отказались. Теперь наши квартиры опять рядом, даже еще ближе: Большая Никитская и Спиридоновка.
Когда переезжали, Леонов подарил маме очень красивую ползучую зелень, не в горшке, а в плоской глиняной миске-блюдце. Зелень, к сожалению, завяла: не умели мы с ней обращаться. Миска осталась.
Весной 1974 года Леонид Максимович прислал приглашение на празднование своего
За стеклом «Ундервуд» — первая пишущая машинка писателя. Личные вещи — точилка для карандашей, очки, нож, сделанный из пилы, фотоаппарат. И записная книжка, открытая, кажется, на букве «В».
Дежурного, который мог бы достать из-под стекла эту книжечку, в тот день не было. Жаль. Возможно, там записан и наш домашний телефон...
