О них вспоминаю всегда и везде.
О них не забуду и в новой беде.
Анна Ахматова
У каждого человека есть в городе любимое место.
Улица, переулок, дом... У мамы, а значит, и у меня, это — площадь Пушкина. И сквер — не около «Макдональдса», а старый, где кинотеатр. И лавочка, тоже любимая, на боковой аллее; слева, если идти от памятника. Когда она бывала занята, мы садились на другую, неподалеку, но ту, нашу, держали в поле зрения. Освободятся места — тотчас устремляемся туда.
Мы ели мороженое, мы разглядывали прохожих. Рядом сидели влюбленные, обнимались-целовались. Им было хорошо вдвоем.
Нам тоже было хорошо. Но влюбленные обычно молчали. А мы разговаривали. О чем? Обо всем...
Известно, что лучи в Москве идут от Кремля. Наши лучи шли от Пушкинской площади. От Мушкинской площади — шутили друзья. Потом, перед смертью, мама напишет такие слова:
... Нет места лучшего в Москве.
Я часто к Пушкину ходила,
И в сквере том сидела на скамье.
Жизнь семьи — на одном пятачке. Три квартиры. В Столешниковом переулке, в Дегтярном и на Спиридоновке; в разные стороны от памятника, но каждая в десяти минутах ходьбы от него. Три места работы. В Путинковском переулке, где был Радиокомитет Кати, на улице Станиславского и Тверском бульваре, где находился журнал «Знамя»; в разные стороны от памятника, но — пять минут от него. И, наконец, мои «Известия» — две минуты от памятника. Я останавливалась у окна в редакции:
— Здравствуйте, Александр Сергеевич!
... А из нашего окна площадь Пушкина видна! — как же хотелось маме произнести эти слова в новой квартире! Увы...Вид из окна, с одиннадцатого этажа уникальный: и Красная площадь как на ладони, и храм Христа Спасителя, и даже церетелиевский памятник Петру. Но любимой площади не видно — загораживает кирпичная башня на углу Бронных улиц.
А он, Александр Сергеевич, — подумать только! — пришел сюда, к Никитским воротам. Да не один, а с Натальей Николаевной. Новый памятник-ротонда, конечно, не чета опекушинскому, но все равно, Пушкин, в двух шагах от нашего дома! К сожалению, уже после смерти мамы.
В сквере, около «Известий», мы впервые увидели огромную очередь в газетный киоск. Два хвоста извивались к улицам Горького и Чехова. В киоске продавали новое издание — еженедельник «Неделя», первый и долгое время единственный еженедельник в стране, созданный Алексеем Аджубеем.
Подписки на него не было. Четыре раза в месяц мы становились в очередь.
— Лена, — сказала однажды мама. — Хорошо бы тебе работать в «Неделе».
— Потому что она на площади Пушкина?
— Потому что она интересная.
Главное — первый шаг. Принесла в «Неделю» статью — ее сразу напечатали. Скоро стала там своим человеком. Но вакансий нет.
Приближался юбилей «Недели».
— Надо послать телеграмму, — посоветовала мама. — Шуточную.
«С пятилетьем поздравляю, увеличить штат желаю» — на большее фантазии не хватило. Как ни странно, сработало! Вскоре позвонил Саша Менделеев, ответственный секретарь:
— Беги скорее! Нам дали ставку.
О, этот несносный характер! Этот червь сомнений: Мне ведь и в «Московском комсомольце» неплохо! Печатаюсь едва ли не в каждом номере. И компания собралась отличная: Юра Скворцов, Лена Бонч-Бруевич, Виталий Гербачевский, Юра Дружников, Лёша Марков, Серёжа Есин...
Все же решилась. Переходила трудно, привыкала еще труднее.
Яркое впечатление первых лет работы — коллективный роман «Смеется тот, кто смеется». Его печатали с продолжением в десяти номерах. Герой повествования, Васильчиков, вернувшись вечером домой, не нашел в квартире ни жены, ни дочери. Даже мебель исчезла. Что же случилось?
Развитие событий, как всегда, в руках автора. О нем в представление — несколько фраз:
«Автор рождался десятикратно, между 1896 и 1935 г. Он исхитрился учиться в прославленной первой Одесской гимназии и несмотря на все это ходить в малышовую группу детсадика имени Артема в Донецке, щеголять в обольстительной форме суворовца. Он умудрился участвовать в гражданской, финской, Отечественных войнах, носить то майорские, то солдатские погоны, то печальный „белый билет“ с пометкой „Не служил, не годен, не обучен“. Автор написал в общей сложности полсотни книг, причем, первая его книга впервые вышла отчасти в 1923 году, отчасти в 1963 году...»
Словом, автор многолик. Роман сочиняли несколько писателей, по очереди; каждый продолжал тот сюжет, который накрутил предшественник. Постоянные обсуждения в редакции; спорили и смеялись, ссорились и мирились. А мы, сотрудники, с замиранием сердца следили за их творческим процессом.
Какие это были авторы! По жребию первую главу выпало написать Валентину Катаеву. За ним — Анатолий Гладилин, Юрий Казаков, Лев Славин, Василий Аксенов, Илья Зверев, Владимир Войнович, Фазиль Искандер, Георгий Владимов...
Можно сказать, что «Неделя» в то время была центром литературной жизни. Люди прорывались в Политехнический музей, на встречи с Евтушенко и Вознесенским, а они, и другие шестидесятники, сами приходили к нам, в редакцию. Как к себе домой.
Моим автором был в те годы Евгений Рейн. Я знала о нем мало. Печататься по своей «специальности» он не мог, вот и стал писать для отдела семьи. Принес статью о моде. Под заголовком: «К чему бесплодно спорить с веком?». Думаю, слова эти имели для него двойной смысл.
Потом в издательстве «Известий» вышел сборник «Дела семейные»; я была его составителем. Конечно, включила и эту статью. На моем экземпляре книги авторы оставили нежные слова. Написал и Женя, остроумно обыграв одинаковые инициалы — Е.Р.: Елена Романовна и Евгений Рейн:
Е.Р. Мушкина, вечно Ваш в сотрудничестве и без оного. Спасибо! Е. Рейн.
Это — авторы. А сотрудники! Талантливые, умные. А еще — себя веселили и читателей.
Осенью 1967 года Толя Шлиенков, балагур и любитель розыгрышей, обратился к людям известным и знаменитым с просьбой... нарисовать носорога. По памяти.
— Умение рисовать не требуется, — объяснял он собеседнику. — Главное, чтобы было чувство юмора.
И они рисовали! Космонавт Алексей Леонов просил подсказать:
— Не помните, какие у него глаза? С ресницами или без? А уши — висят или торчат?
Корней Иванович Чуковский не только изобразил зверя, но и имя ему дал: «Тотоша». Стишок придумал: «И в испуге носорог носорогу сел на рог».
Полярный исследователь Эрнст Кренкель, кинорежиссер Леонид Гайдай, народный артист СССР Михаил Жаров, заслуженный мастер спорта футболист Алексей Парамонов и, конечно, директор Московского зоопарка Игорь Сосновский... — все согласились.
Нарисованные носороги были воспроизведены на страницах «Недели». Какое другое издание могло себе это позволить?!
Среди постоянных авторов «Недели» был мужчина — крепкий, круглолицый, много старше меня. С первых же дней стала ловить на себе его взгляд. Понравилась, что ли? А потом он спросил:
— Скажите, Ниночка Мушкина... Вы имеете к ней отношение?
— Это моя мама.- Привет ей огромный. Моя фамилия Бантле.
Мама обрадовалась:
— Олег Бантле! Да мы в одном классе учились.
В 1970 году в «Неделе» был напечатан очерк Олега Бантле «Обживание». На полях номера он написал:
Ниночке Мушкиной! Той самой, с которой мы сидели 50 лет назад на соседних партах. И слушали (Вы — слушали, а я всегда нет) нашу Елизавету Дмитриевну.
— Он ко мне на «Вы» обращается, — смеялась мама.
...Хорошо помню автоэкспедицию «Недели» в честь
Мой маршрут — Белоруссия. За неделю до старта умирает бабушка. Мама не могла себе простить, что бабушка умерла без нее.
Как всегда, мама была тогда в редакции. И как всегда — срочная работа. Я осталась дома. Чувствую, дело плохо. Звоню:
— Иди-ка домой!
— Пока не могу... Рукопись Кожевникова, еще несколько страничек...
Прибежала, когда все было кончено.
Не видать мне в этот раз Белоруссии! Но мама неожиданно проявила твердость:
— Поезжай. Ничего со мной не случится. Ты только звони!
«Ты только звони!» — сколько раз звучали мне вдогонку эти слова! Командировка, отпуск... «Ты только звони!».
Ну почему, почему так поздно появились они в нашей стране, эти сотовые телефоны?! По-че-му!!! Не могу их видеть, не могу слышать, не могу взять в руки. Полжизни отдала бы тогда за такой мобильник! Боже, как металась я обычно от автомата к автомату: у одного трубка сорвана, другой глотает двушки, к третьему очередь... В Москве еще куда ни шло. А в глубинке! Однажды поздним вечером, в кромешной тьме, добиралась до какой-то почты: «Может, хоть там связь есть!».
— Спасибо, что позвонила, — радовалась мама. — Теперь я спокойна, не буду волноваться.
А теперь-то как раз и надо волноваться! Если бы она знала, какой путь предстоит обратно, в гостиницу, глубокой ночью!
— Ты только звони...
Командировки всегда стоили мне нервов. Особенно в день отъезда. Мама хотела непременно ехать на вокзал. В любую погоду, в любое время суток.
— Пожалей меня, — умоляла я маму. — Не провожай. Иначе буду волноваться, благополучно ли ты вернулась.
— Это ты пожалей меня, — просила мама. — Разреши проводить. Иначе буду волноваться, благополучно ли ты уехала.
В общем, «я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я»...
На перроне мама стояла до последнего, ждала, пока состав тронется. С каждым годом тревога нарастала. Спустится ли с обледенелых ступеней? Поймает ли такси на привокзальной площади? Несколько раз выручали знакомые. На вокзал ехали вместе с нами, я давала деньги на такси — и они отвозили маму домой.
В день приезда легче, но тоже нервотрепка. Мама хочет встречать! Конечно, я брала билет на поезд, который приходил днем. Из окна вагона, медленно двигающегося вдоль платформы, вижу ее: маленькая, бледная. Беспомощная. Старается угадать, где остановится мой вагон.
— Мама, я здесь! Да здесь же я!! Мама!!!
Носильщику ждать некогда. Мгновенно водружает чемодан на тележку, резво устремляется вперед. Мне бы за ним: увезет — не найдешь в толпе. Но мама отстает, она плохо видит. И я, забыв про носильщика, возвращаюсь, чтобы протянуть ей руку...
— Ты только звони...
Что ж, экспедиция — на машинах, уезжаю не одна, можно не провожать...
Поездка по Белоруссии запомнилась свиданием с зубром. Беловежская Пуща — единственное место в Европе, где зубры живут на воле. Узнав, что одного из них зовут «Москвич», фотокорреспондент Юра Иванов обрадовался:
— Встреча двух «Москвичей» — зубра и машины! Блестящий будет кадр!
По кочкам и ухабам пробираются наши машины к зубру. Экая громадина...
— Ближе, — командует Юра. — Еще ближе. Он же совершенно спокоен. Ну, еще...
Зубр наклонил голову, мгновенье подумал... И двинулся в нашу сторону...
— Юра, Херальд, назад!
О, как неповоротливы наши машины! А зубр идет — читать, что ли, он умеет! — идёт не к «Рафику», а к «Москвичу». Из двух машин безошибочно выбрал тезку!
— Разбегайтесь!
Все врассыпную, кто куда. Водители на месте. Крепко вцепившись в руль, следит за каждым движением могучего зверя Юра Ширяев: может, удастся бросить машину в сторону.
Несколько мгновений, в упор, смотрели они друг на друга. Наконец, зубр переступил с ноги на ногу... И пошел в сторону...
Первым опомнился наш фотокорреспондент:
— Я ведь так и не сделал кадра!
Зато он сделал другой кадр: я — на заборе. Только в минуту величайшей опасности можно взлететь на такую высоту!
Ребята хохотали до слез, а я беспомощно болтала ногами:
— Снимите меня!
