Я не помню, чтобы родители, бабушка или дедушка в довоенные годы вели со мной какие-то беседы о том, что брать чужие вещи нельзя. Однако отрицательное отношение к воровству вообще, а тем более в рамках семьи, было твердо укоренено в моем сознании еще до начала войны. Именно поэтому зимой 1941—1942 гг. мне удавалось сохранять в неприкосновенности до прихода родителей с работы небольшую пайку хлеба, которую я получал по семейным продовольственным карточкам. Исключение составлял иногда малюсенький довесок, который я мог съесть сразу после выхода из булочной. Совесть свою я успокаивал тем, что это не кража, а плата за многочасовое стояние в очереди.
В дальнейшем (весной и летом 1942 г.) я дважды нарушил неформальный кодекс продовольственного поведения, согласно которому мама делила все имеющиеся у нас продукты на две равные части, одну из которых полагалось съесть ей, а другую мне. На практике, как я сейчас понимаю, мне всегда доставалась больше еды, чем маме.
Первое нарушение состояло в том, что 12 мая 1942 г., т.е. в день своего 14-летия, я сделал себе подарок: самовольно сварил тарелку пшенной каши и съел ее, пока мама была на работе. Я прекрасно понимал, что это, по сути дела, воровство, поэтому маме ничего не сказал. Тогда сделать это было нетрудно, так как продуктами в тот период ленинградцев снабжали регулярно, и кое-какой запас крупы у нас уже имелся.
Второе подобное преступление я совершил в конце лета того же 1942 г. Перед отправкой домой из совхоза, где мы работали, каждому подростку вручили в качестве премии по одной 400-граммовой банке сгущенки. Свою банку я тут же вскрыл и сожрал. Как поступили мои товарищи, я не помню. Но на этот раз, в отличие от первого случая, я рассказал о своем поступке маме. Она восприняла это спокойно.
В принципе, я не люблю говорить неправду. Но лгать умею, хотя делаю это только в крайнем случае.
Других преступлений на «домашнем фронте» я не помню. Возможно, их и не было. Ведь я быстро взрослел, да и кормили зимой 1942—43 гг. вполне прилично (по сравнению с предыдущей зимой). Брать (воровать) чужие вещи из пустых квартир мне не приходилось, так как они меня тогда абсолютно не интересовали. Единственное исключение составляли разрозненные тома собрания сочинений Джека Лондона издания конца 20-х гг. Я в то время много слыхал о нем, хотя еще не читал.
В заключение, для того, чтобы у читателя не возникло преувеличенного представления о моральном облике автора этих строк в блокадное время, спешу сказать следующее. Если бы тогда я где-нибудь обнаружил какие-либо продукты, то немедленно забрал бы их и унес домой, совершенно не заботясь об их владельце.
Александр Александрович Андреевский
