Сказка ложь, да в ней намек! - писал классик русской литературы Александр Сергеевич Пушкин. И был прав. У каждой вымышленной истории есть своя уникальная предыстория, о которой редко задумывается читатель. Сказки, в частности, основаны на ритуалах древних народов, о чем подробно рассказывает заметка, которую мы предлагаемым нашим читателям
Редакция сайта 1001
Русский филолог и фольклорист Владимир Яковлевич Пропп в своей работе «Исторические корни волшебной сказки» развивал теорию о том, что структура, например, сказки русской народной удивительным образом повторяет инициационные обряды разных народов, и не обязательно индоевропейских. Пропп последовательно объясняет подспудные (и зачастую жестокие) смыслы сюжетов знакомых нам с детства и некогда являвшихся эталоном морали и доброты русских сказок. T&P рассказывает об их основных сюжетных моментах в свете теории Проппа.
Красавица в башне
Многие сказки начинаются с родительского запрета сыновьям или дочерям выходить на улицу. Часто (и не только в русских сказках) красавицу заключают в высокой башне, с которой она тоскливо любуется окружающим пейзажем до тех пор, пока ее оттуда не освободят. Эти сюжеты, как полагает Пропп, могут отсылать нас к исторической действительности: когда-то действительно был обычай изолировать царских детей или молодых девушек предбрачного возраста от окружающего мира. Джеймс Фрэзер в своей «Золотой ветви» подробно исследовал сотни обрядов «примитивных» культур, в которых царям или царским детям запрещается покидать дворец или видеть других людей, дневной свет и даже касаться земли (отсюда обычай строить башни для заключения царственных особ). Подавать пищу царям во многих культурах было принято через окошко, не прикасаясь к ним, и связано это было с сакральной природой царя как чего-то божественного, а оттого и одновременно опасного для простых смертных. Тщательно охраняя царя, народ охранял и свое благополучие. Если царь сбегал из заточения, его могли попросту убить.
Другой важный для сказки сюжет — длинноволосая красавица, тоскующая в башне. Запрет стричь волосы в сочетании с изоляцией отсылает к древнему обряду, который применялся по отношению к впервые менструирующим девушкам. Девушки, входившие в брачный возраст (около 12 лет), подлежали изоляции и действию многочисленных табу — запрету стричься или расчесываться. Поэтому неслучайно за заключением сказочной царевны почти всегда следует ее скорое замужество.
Сборы героя
Характерный для русской сказки момент — сборы героя, например Иванушки-дурачка, который должен спасти царевну, попасть в тридевятое царство или совершить другой подвиг. Где же находится это таинственное тридевятое царство? Чтобы прояснить значение этого сказочного топоса, Пропп предлагает обратить внимание на предметы, которые вручаются герою перед отправлением. Как правило, в его поклажу входят хлеб, посох и обувь, внешне, конечно, имеющие связь с предстоящим путешествием. Однако ровно эти же предметы опускали в могилу умершим людям, что отсылает нас к идее о символическом путешествии героя в загробный мир.
Иван Билибин
Избушка на курьих ножках
Герой сказки часто попадает в дремучий темный лес. Таинственный лес в мифе и литературе непременно является местом, в котором находится вход в иной мир: подобные упоминания можно найти в «Энеиде» Вергилия или «Божественной комедии» Данте. Однако в русской сказке герой находит в лесу избушку на курьих ножках (или, реже, избу, подпертую пирогом и крытую блинами). Избушка часто обнесена забором с черепами, а сама она обладает зооморфными или антропоморфными чертами. Происхождение образа избы на курьих ногах до сих пор обсуждается фольклористами и культурными антропологами. К примеру, Пропп думает, что птичьи ноги — это рудимент реальных зооморфных столбов, на которые ставили избу. Он считает, что такое здание могли выстраивать в лесу для специального обряда посвящения, при котором неофит, посвящаемый, символически умирал и возрождался в новом статусе. Так мы видим, как сходятся две линии сказки, обычно подспудно повествующей или о символическом путешествии на тот свет, или о походе туда же с возвращением (в случае посвящения, при котором происходят смерть и воскрешение героя).
Встреча с Бабой-ягой
Избушку на курьих ножках стережет Баба-яга, которой не положено туда никого пускать. Избушку, по Проппу, можно рассматривать как границу двух миров, потустороннего и мира живых, а Бабу-ягу считать ее стражем, царицей мертвых. То, что Баба-яга имеет отчетливую связь с миром мертвых, доказывает, во-первых, то, что чаще всего в избушке она лежит, во-вторых, что у нее есть костяная нога (одной ногой она стоит в мире живых, другой — мертвых, пограничное существо). Наконец, необычно то, что обычно Баба-яга занимает почти всю площадь избушки, ведь известно, что она не была великаншей, а домик при этом подчеркнуто небольших размеров. «Следовательно, не она велика, а избушка мала. Яга напоминает собой труп, труп в тесном гробу», — пишет Пропп, отсылая читателей к сравнению избы с гробами-домовинами, возможно располагаемых в древности над землей.
Испытания Бабы-яги
Обыкновенный для русской сказки возглас Бабы-яги «Фу-фу-фу, русским духом пахнет» означает, что существу из мира мертвых неприятно слышать запах живых. Живой не должен переступить через границу царства мертвых без соответствующих испытаний, и Баба-яга сперва топит баню (ритуальное омовение тела), а затем кормит героя (вот почему в русских сказках домик «ведьмы» часто подперт пирогом, а в европейских может быть полностью съедобным). Известно, что во многих мифах с помощью еды, которую человек ест в мире мертвых, он приобщается к жизни на том свете. Пища мертвецов в мифах Древнего Египта «отверзает уста умершего», в древнегреческих — мешает Персефоне вернуться из Аида, а Одиссею — уйти от Калипсо. Далее часто следует испытание героя сном, и это тоже имеет определенный смысл, ведь мертвые не спят.
Смерть и возрождение
За приобщением героя к миру мертвых часто следует его ритуальное убийство. Иногда это зашивание в шкуру животного (такой обряд действительно существовал и был похоронным) или его долгий путь на корабле (мертвых часто хоронили в деревянных ладьях, что связано с представлением о реках загробного мира). Герою сказки иногда отрубают палец, героя могут варить, разрубать на части, сжигать в печи или вынимать у него внутренности. Ритуалы с имитацией таких действий проводились у многих народов мира при инициации неофита. Таким образом, Пропп приходит к выводу, что Баба-яга — это одновременно и страж потустороннего мира, и жрица, символически убивающая инициируемого неофита. Аллегория убийства посвящаемого в ритуале перехода означала его смерть в старом статусе и рождение в новом, более высоком. Как мы видим, во многих сказках этот процесс остался в редуцированном виде — в представлении о том, что погружение живого или разрубленного тела в кипяток или огонь дает омолаживающий эффект. Следы смертной природы человека уничтожаются огнем, подобно тому, как это происходит в древнегреческом мифе о Деметре и Демофонте, которого она кладет на ночь в печь в стремлении сделать человеческого сына бессмертным, или в аналогичном сюжете про Фетиду и Ахилла.
В некоторых сказках все вышеперечисленные ритуалы оцениваются положительно, но чаще всего они представляются как мучения, на которые Баба-яга пытается обречь главного героя. Согласно Проппу, из-за постепенного вытеснения охотничьих представлений землевладельческими вся «лесная магия» начинает ассоциироваться с чем-то недобрым, а значит, архаичные ритуалы инициации становятся табу. Так жрица превращается в злую колдунью, а символическая смерть, необходимая для посвящения мальчика в охотники, — в коварную казнь. Герой, попадающий к вратам смерти, теперь должен бороться со стражем врат, а не получать дары жрицы, что отражается в различных русских сказках, в которых Баба-яга предстает то помощником героя, то его заклятым врагом.
Лесной дом
В некоторых сказках приключения героя на этом не заканчиваются. После ритуала посвящения герой попадает в так называемый «мужской дом», помещение невиданных размеров в лесу. Герой часто оказывается в нем, когда там никого нет, иногда ему открывает дверь «сестрица», «мать» или «отец» всех мужчин (животных, разбойников, богатырей), которые непременно должны вскоре вернуться. Пропп видит в данном сюжете редукцию представлений о том, что после инициации новоиспеченный охотник должен был некоторое пожить вместе с себе подобными в специальном «мужском доме». Он обладал удивительными для молодого человека, который прежде жил с родителями в небольшой избе, размерами, так как должен был вмещать в себя большое количество воинственно настроенных юношей и их снаряжение. Часто в сказке такой дом или его забор украшены черепами, что также может свидетельствовать в пользу теории об охотничьих/военных целях живших в нем мужчин. Отсюда же и Серый Волк — частый спутник героя в его приключениях. Волк (пес) мог являться помощником охотников или их тотемом.
Далее герой может обнаружить внутри дома большой накрытый стол с равными порциями, что также приводит его в изумление: он «видит здесь иную подачу еды, чем та, к которой он привык. Здесь каждый имеет свою долю, и доли эти равны». С богатырями или разбойниками, как правило, живет их «сестрица», образ которой Пропп интерпретирует как своего рода общую полевую жену, или «мать» / «отец», которые также не являются родственниками, а выполняют определенные бытовые функции. В целом пребывание женщин, кроме «сестриц», в таких домах было строго запрещено: в секретных комнатах хранились воинские артефакты и реликвии, о чем повествует множество сказочных сюжетов, где герой может их наблюдать или похищать.
Спящая красавица
Иногда в сказке девушка, которая проживает вместе с богатырями или разбойниками (гномами, медведями и т. п.), умирает. Это может случиться из-за отравления, укола веретеном или по другим причинам. Тогда какое-то время она пребывает в гробу посреди леса, а потом внезапно воскресает и вступает в брак с героем сказки. Возможно, такой сюжет является отголоском обряда женского посвящения, происходившего перед замужеством.
Так, проанализировав набор сюжетных ходов, характерных для большинства русских народных сказок, Пропп конструирует их всеобъемлющее толкование. Цикл инициации, отраженный в русских сказках, по его мнению, является самой древней основой почти любой сказки или мифа. Другой цикл, цикл смерти и жизни, — параллельный, но в то же время связанный с идеей инициации. Ее ритуальный смысл, имеющий отношение к миру мертвых, в большинстве случаев остался в тех сказках, которые мы все так или иначе читали в детстве.
Сергей Зотов
