— Андрей Владимирович, расскажите, как вы попали в профессию?
— Чтобы стать скульптором, надо пройти большой путь. Я занимался в Доме пионеров в Малаховке, в изокружке, 4 года. Потом окончил московскую среднюю художественную школу при институте им. Сурикова, жил там в интернате. Интернат располагался напротив Третьяковки, которая стала на время учебы мне родным домом: мы часто ходили туда с ребятами сначала просто, а потом рисунки копировать... Учился в школе семь лет: каждый день 3 часа специальность да еще 4–5 общеобразовательных уроков. Потом поступил в институт, правда, не с первого раза — год пришлось работать на заводе в Малаховке, что позволило мне не пойти в армию на два года. А затем уже в институте отучился шесть лет, каждый день шесть часов посвящал специальности: на рисунок три и на скульптуру. Так что, видите, это длинный путь.
— Сейчас вы сами преподаете в Суриковском институте... О чем предупреждаете студентов при поступлении?
— Я преподаю в институте уже 16 лет и при поступлении предупреждаю ребят, чтобы они были готовы на выходе из института к тому, что ничего не будет — народ в основном выпускают в никуда. Знаете, есть такое замечательное выражение: «Очень трудно стать художником, еще труднее — быть, а почти невозможно — остаться». Остаться в истории как художник мало кому удается. Если при совке еще была система распределения по художественным фондам, преподавательские места, то сейчас — увы. Хотя и раньше не все оставались в профессии — даже несмотря на то, что была господдержка.
— Общаетесь со своими учениками?
— С теми, кто работает в профессии, да. Стараемся помогать им. Есть специальные программы поддержки молодых, например при Академии художеств есть творческие мастерские, где ученики могут продолжить свой художественный путь. Ведет эти мастерские сын скульптора Владимира Цигаля Александр, он последователь дела отца.
— Как вы считаете, нужен ли сейчас в скульптуре некий новый художественный язык?
— Нового пластического языка не бывает, все происходит по одним и тем же законам, только трактовки разные: кто-то вносит антропоморфные элементы, кто-то нет... Живопись, например, воздействует на человека не столько содержанием картины, сколько сочетанием цветов, пятен, света... Содержание — это уже следующая ступень воздействия. Так и в скульптуре — важно соотношение масс, весов, направлений, осей, а отнюдь не выражение глаз, как любят говорить заказчики, обыватели и чиновники. Скульптура — это мистическая вещь. Для скульптора всегда интересен человек, ведь он — лучшее творение Бога.
— А что вы думаете насчет классического противостояния «художник и власть»?
— Это власть выстраивает отношения с художником, а не художник с властью. В истории искусств множество примеров великих мастеров, таких как Гойя или Веласкес, на службе у великих монархов. Но еще больше примеров посредственностей, пригретых властями предержащими, которые при жизни правителей создавали массу проходных вещей, канувших в Лету после смерти монархов. Вот и сейчас тоже есть такие люди, которые ставят памятник за памятником: приглядишься — пустые, ходульные вещи. И при советской власти такое было. Власть у нас олицетворяют чаще всего чиновники, они не всегда обладают вкусом и художественным образованием, но часто начинают навязывать свою точку зрения. Когда государство выступает заказчиком, все упирается в уровень этих чиновников, отсюда и противостояние.
— В литературе некими верифицирующими статус писателя институциями являются толстые литературные журналы. А в скульптуре?
— Мнение профессионального сообщества, коллег. Если человек участвует в художественных выставках, скульптурных симпозиумах, конкурсах, то через такие институции человек как-то утверждается в профсообществе.
— Вы автор надгробного памятника нашему журналисту Дмитрию Холодову. Расскажите, как получилось, что вы взялись за эту работу? Вы были с ним знакомы?
— К сожалению, нет. Когда он погиб, был объявлен конкурс на создание памятника... Все делалось в сжатые сроки, были какие-то накладки, но мне очень помогали замечательные родители Димы и ваша редакция. И по сей день, когда я оказываюсь на кладбище, кладу цветы на могилу Диме, вспоминаю его репортажи и ту ужасную историю...
— Над чем сейчас работаете?
— У меня несколько проектов. Один завис в Омске, я делал до этого памятник Михаилу Ульянову в городе Таре, и омские власти захотели поставить памятник у себя в городе, который должны были установить рядом с Омским драматическим театром. Мы с архитектором Вячеславом Бухаевым придумали сложную композицию с массивным памятником Ульянову, разработали дизайн-проект, а потом я узнаю, что мой проект предложили другому скульптору. В общем, неясная пока там история, вот все и подвисло. Зато недавно мы с моим другом-скульптором Андреем Забалуевым выиграли конкурс на создание памятника Николаю Карамзину в Москве, который в следующем году собираемся открывать. Так что, пока силы и желание есть, надо работать.
