Евгений Миронов никогда не дает расслабиться, слушать замечания не значит слышать, а психологический театр похож на натуральное сливочное масло. Об этом актриса Юлия Пересильд рассказала в интервью «Известиям» после гастролей Театра Наций в Париже. В течение полутора недель на сцене театра «Одеон» показывали спектакль «Дядя Ваня» режиссера Стефана Брауншвейга.
— Что думаете о гастролях в Париже?
— Играть на сцене «Одеона» — праздник для любого артиста. Из серии «есть что рассказать внукам» (смеется).
— Гастроли для вас — двойная нагрузка или возможность выдохнуть и насладиться жизнью?
— Ни в коем случае! С нашим художественным руководителем (худрук Театра Наций Евгений Миронов. — «Известия») выдохнуть невозможно в принципе. Конечно, это не исключает того, что в какой-то момент мы все вместе обязательно садимся в кафе, болтаем, выпиваем по бокалу вина. Но в целом гастроли с Евгением Витальевичем и в Париже, и в крохотном русском городке требуют максимум отдачи. Он из тех людей, которые никогда не дают расслабиться.
Знаете, почему я сейчас опоздала на наше интервью? Был прогон спектакля. И вроде бы мы его уже столько играли, а от Евгения Витальевича всё равно тысяча замечаний и поправок, поэтому мы снова всё досконально прошли.
— Вас это не раздражает?
— Замечания я принимаю далеко не от всех. Евгений Витальевич, Женя, любимый мною партнер, человек, друг, художественный руководитель — один из немногих. Я ему за это безумно благодарна, мне кайфово, что он может мне это сказать. Это же так здорово, что при своем высоком статусе, когда уже, казалось бы, можно расслабиться и купаться в лучах славы, он помогает нам становиться еще лучше. Я принимаю все замечания и с удовольствием пытаюсь сделать то, что он просит. Но нужно понимать: он никогда не делает этого, чтобы просто показать свою власть и силу, — только ради качества спектакля.
— Бывает, что чье-то мнение вас задевает? Отвечаете на негатив?
— От некоторых мне просто смешно принимать замечания, поэтому я никак на них не реагирую — ни отрицательно, ни положительно. Я всегда всё выслушаю до конца, правда, это вовсе не значит, что в этот момент я слышу.
— Поговорим о спектакле «Дядя Ваня». Слышала, что с его режиссером Стефаном Брауншвейгом у артистов сложились разные отношения — некоторым было непросто с ним работать. Как было у вас?
— Не могу сказать, что мне было тяжело, потому что Стефан очень добрый, нежный и сентиментальный, он даже голос ни на кого ни разу не повысил. Единственное я поняла, что давно не играла в психологическом театре — это натуральное сливочное масло. Мне все-таки хотелось чего-то парадоксального, поставленного с ног на голову. Но Стефан изначально решил, что хочет показать Антона Павловича Чехова «вчистую».
— В «Дяде Ване» идет разговор в том числе и об «экологии души». Что нужно делать, чтобы сохранить ее первозданную чистоту?
— Для начала нужно осознать, что она есть. Можно время от времени перечитывать «Портрет» Николая Васильевича Гоголя. Это произведение помогает оберегать нечто внутри себя, показывает, что нельзя продаваться. Если ты в чем-то талантлив, то должен бережно к этому относиться — не размениваться на ерунду. Это и есть экология души: не совершать поступки против самого себя и своей внутренней правды, которая, безусловно, есть у каждого человека. Для начала нужно в себе эту правду найти и очень постараться ее сберечь.
Мне кажется, всё, что ты делаешь, надо делать через призму любви, насколько это возможно. Вредно заниматься тем, что ты не любишь, даже если это самое простое дело, потому что через нелюбовь ничего не может получиться по-настоящему хорошо. Каждый из нас всегда отмечает, когда ему ответили с улыбкой, сказали приятные слова. Вроде повседневные мелочи, но от этого мы светимся изнутри, чувствуем себя чуточку лучше, чем обычно.
— Мне по секрету сказали, что вы можете рассказать множество всяких театральных баек. Поделитесь?
— В какой-то момент в спектакле «Гроза» я по сюжету выхожу в зал, беру у кого-то из зрителей мужчин цветы и произношу самый трагический монолог своей героини. Однажды на гастролях мужчина встал передо мной на колено и протянул мне этот букет. Мне ничего не оставалось, как прервать монолог и сказать: «Ребят, ну это очень торжественно!» Зал просто рухнул в смехе (смеется). Мгновение спустя спектакль продолжился. Обожаю такие неожиданные ситуации.
С «Грозой», кстати, был еще один смешной случай. В этом спектакле у нас на сцене стоит бассейн. Я говорю ребятам: «Давайте в конце спектакля прыгнем все вместе в бассейн в одежде! Откроем шампанское, выпьем за премьеру и всех поздравим». Народ согласился. К концу спектакля столько воды вокруг было налито, а я босиком. И вот я бегу к бассейну, а потом — раз! — поскальзываюсь, теряюсь за ним, снова вскакиваю и наконец запрыгиваю в воду. Потом оказалось, что я в этот момент сломала себе большой палец на ноге, потому что влетела в бассейн. Но от состояния и аффекта и эйфории от собственной придумки даже не почувствовала этого! (Смеется.) Только через сутки поняла, что что-то не так.
— Смотришь на вас: с одной стороны — серьезная женщина, заслуженная артистка, учредитель фонда, мама двух дочерей, а с другой — столько детской непосредственности, задора. Как вам удается это сочетать?
— Мне кажется, артисты все такие... Иногда встречаю своих одноклассников и понимаю, что их профессии зачастую не позволяют им оставаться детьми: каждый день надо изображать серьезный вид, в костюме ходить. У нас с ними разный возраст. Не потому, что они плохо выглядят — тут всё прекрасно, а потому что состояние души другое. Моя профессия требует постоянно учиться, быть школьником.
Пока тебе хочется экспериментировать и пробовать — ты молод. Я смотрю на артистов, которым уже больше восьмидесяти лет, а они всё такие же юные, как и мы. А есть те, кто в тридцать лет решает быть взрослым и статусным… Это не от возраста зависит, а от мироощущения. Возраст — очень эфемерная для артиста вещь. Ты всё время им жонглируешь — здесь тебе сорок, тут двадцать два. Я свой год рождения помню хорошо, а сколько мне точно лет — надо припоминать.
— Вы одна из самых гастролирующих артисток Театра Наций — часто ездите не только за границу, но и по стране. Расскажите о своих наблюдениях за нашими людьми.
— Много мест в России, где мне порой становится волнительно за молодое поколение. Когда мы были в Перми, ребята задавали мне вопросы, которые, казалось бы, они вообще не должны задавать в своем возрасте: про какую-то мораль, про какое-то «правильно — неправильно».
— Что в этом плохого?
— Молодежь, особенно творческая, не должна бояться совершать ошибки. Мы сейчас говорим не про анархический склад ума, а про то, что молодость — это время смелости, познания непознанного. Мне показалось, что у нашей молодежи мозги несколько зомбированы правилами взрослых людей. Вместо того чтобы менять чужие правила на свои, делать этот мир лучше, у них в головах уже установился такой домострой, что возможности изменить мир просто не остается. А жаль. Но так, надеюсь, не везде…
— Вы часто повторяете, что ненавидите жадность и зависть. Почему каждый раз упоминаете именно эти негативные качества?
— Я ненавижу именно эти качества в людях, потому что они очень разрушительные, а еще очень заразительные. Приходит человек, начинает с завистью что-нибудь обсуждать, и многие невольно подключаются к этому. Жадные люди тут не дали, там не помогли, и речь не только о материальном. Иногда берегут свою улыбку — никому ее не отдают, встречают всех с кислой мордой. Это тоже жадность — на чувства, эмоции, открытость.
— Режиссер Ренат Давлетьяров в интервью «Известиям» рассказывал, как, сняв фильм про войну, уже не мог вернуться к обычным историям — ему было скучно, хотелось взрывов, летящих самолетов. У вас не было подобного ощущения после съемок «Битвы за Севастополь»?
— Мне нравится сниматься в военном кино, но вовсе не из-за взрывов, стрелялок и экшена. «Битва за Севастополь» — это кино патриотическое, антивоенное. В нем, как в античной трагедии, чувства людей настолько накалены, что они всё время пребывают в крайней степени любви, горя, смелости, страха. Мне как артисту интересно, волнительно и страшно существовать в крайних стадиях — это катарсис, к которому мы все стремимся. В более бытовых современных историях достичь такого накала эмоций гораздо сложнее.
Я была рада, что в «Битве за Севастополь», фильме на военную тематику, вдруг дали женщине возможность очертить свою линию. Я не была просто девушкой главного героя, как это часто бывает…
— Вам бы хотелось, чтобы мужчин утверждали на роль «парня Юлии Пересильд»?
— Так тоже не хочу. Пусть у каждого будет своя тема. Правда, мне всё же кажется, что женщинам в кино и в театре дают это сделать намного реже. И я не про феминизм.
— Как вы, кстати, относитесь к условным #MeToo и другим подобным движениям?
— Никак, я не очень это разделяю. Мне кажется, что у меня и так почти всегда равные с мужчинами права. Бороться друг с другом, во-первых, бессмысленно, потому что у нас очень разное мировоззрение — мужчины про одно, женщины про другое. А во-вторых, счастье — в нашем объединении, в любви. Иногда мне кажется, что женская борьба за равноправие мешает нам соединиться.
— Однажды услышала от вас фразу о том, что мужчин нужно вдохновлять. Как это надо делать?
— Никогда их не пилить — ни своих, ни чужих. Мне кажется, нельзя обвинять в чем-то: «Ты мужчина — подай мне руку. Кстати, я феминистка, но руку подай. И вообще желательно, чтобы ты уступил мне место. Я, конечно, феминистка, но хотелось бы, чтобы ты мне место уступил». Вот в этом, мне кажется, кроется какая-то ложность их понятий. Ты феминистка? Тогда стой.
Вдохновлять мужчин можно легкостью, юмором, не очень серьезным отношением к себе. Я нормально отношусь ко всему этому: накачанным губам, грудям и всему прочему. Есть девушки, которые всё это сделали, и они имеют на это право. Просто тогда, мне кажется, надо быть чуть проще, уметь над этим пошутить и посмеяться. Ты же закачала, это все знают и видят, поэтому не надо обижаться, когда над тобой шутят, — попробуй пошути сама.
У многих очень серьезное отношение к себе, они всё время немножко на что-то обижены. Надо проще к себе относиться, поменьше себя идеализировать и «богинизировать». Тогда всё будет хорошо.
— Заметила, что в повседневной одежде вы, как правило, выбираете «пацанский» стиль. Как прекрасная девушка, которую мы привыкли видеть на светских мероприятиях, внутри вас уживается с этим образом?
— Не отделяю одно от другого. Я, например, не хожу на каблуках. Не могу сказать, что я пацаненок, но хожу я действительно как питерский бомж. Меня очень это устраивает, потому что я езжу в метро.
— Серьезно?
— Абсолютно, мне это нравится — очень люблю наблюдать за людьми. Мы всё время говорим, что молодежь у нас не читает, а я вижу, что один сидит с книжкой Беккета, другой — с Уэльбеком, которого я, кстати, не читала, третий — в наушниках, но там не музыка звучит, а аудиокнига. Так что такой стиль одежды позволяет мне комфортно существовать — меня никто не узнает.
Что касается «пацанского» стиля, он скорее проявляется в простоте общения. Одни из моих лучших друзей в этом театре — монтировщики и охранники. Всех их знаю по именам, со всеми дружу. Не делаю никаких усилий над собой, чтобы так было, просто мне с ними интересно — они рассказывают прикольные истории, совершенно по-другому мыслят, живут. В этом году я до слез была растрогана, когда на мой день рождения вдруг открылась дверь в гримерку, а за ней стояли все монтировщики с огромным букетом цветов! Смотрю на этот букет и понимаю, что, скорее всего, ребята сами помогали флористу его собирать, потому что он был какой-то очень особенный. Мне было невероятно приятно.
Или когда ребята-охранники говорят: «Можно тебя обнять?», «Юль, у меня теща попросила... Давай сфоткаемся?». Даже объяснить не могу, какое наслаждение я от этого получаю. Они любят не за то, что я актриса, а как-то по-человечески просто. Эти люди всегда рады меня видеть, а я рада видеть их. Может быть, это называется «свой парень», но я ничего специально для этого не делаю, мне просто интересно разговаривать с представителями не только моей профессии, потому что иногда можно услышать такие истории, которые никогда не услышишь от коллег
Наталья Васильева
