Brighton Beach

Brighton Beach

— Просыпайся!

Я нехотя открыл глаза и сквозь пальцы посмотрел на, склонившегося надо мной, капитана.

— Чего?

— Все, приехали.

Мгновенно вскочив с сиденья, я оглянулся и ткнул в бок, лежащего по соседству, Сергея. Тот лениво приоткрыл один глаза: Где мы?

— Не знаю. Юра, где мы?

Капитан вяло пожал плечами.

— А давно мы здесь?

— Минут десять.

— Ладно, выходим.

Мы выскочили на платформу и оглянулись в поисках выхода. Станция сильно отдавала Гарлемом, хотя и имела менее воинственную раскраску. Коридоры были ярко освещены, а стены сплошь и рядом увешаны экзотическими плакатами с пальмами, закатом и страстно обнимающимися мулатами. Улица, примыкающая к станции, тоже не отличалась радушием, несмотря на огромный оптимистичный рекламный щит — «Добро пожаловать в Coney Island, страну солнца и хорошего настроения». С одной стороны страну солнца подпирал кирпичный барак с колючей проволокой, а с другой в небо возвышался гигантский плакат с негром, хлыставшим из горла кока-колу. Впрочем, через пару улиц пейзаж начал меняться: на смену баракам пришли маленькие сувенирные магазинчики, кафе с разноцветными пластиковыми стульями и, опять-таки, огороженный колючей проволокой, парк аттракционов. Мы вышли к морю.

Здесь, извините уж, а сделаю маленькое отступление. Мало ли, вдруг и у вас когда-нибудь выстрелит мысль: а не поехать ли мне в Кони Айленд? Так вот вам добрый совет — гоните от себя эту мысль. Да, пятьдесят лет назад здесь еще можно было высмотреть что-нибудь интересное — известный курорт, пляжи, песочек. Родина хот-догов, кстати говоря. Я, впрочем, спрашивал у одного американца — белый дрожжевой хлеб изобрели египтяне, сосиски придумали вавилоняне, в чем ваше-то изобретение? Тот думал-думал, хмурил лоб, и выдал: а мы догадались все это кетчупом поливать. Хотел я было намекнуть, что кетчуп — это китайское ноу-хау, да парень и так был оскорблен до глубины души — не разговаривал потом со мной неделю.

Впрочем, что я хотел сказать-то: сейчас Кони Айленд — это ничем не примечательный кусочек Одессы брежневской эпохи — окраина района Brighton Beach. Длинная деревянная набережная, магазин «Рыба» и гуляющие туда-сюда инфернальные мамы с колясками, напоминающие героинь фильмов Киры Муратовой. Русская речь везде, квас продают. Тоже факт любопытный: ни иммигранты, ни тем более американцы в жизни этот квас не купят — стоит он в три раза дороже кока-колы; единственное, кто его покупает, — это туристы из СНГ. Причем даже кто этот квас на дух не переносит — и те, едва завидя знакомую желтую бочку, мчатся занимать очередь за ностальгией.

Так же обстоят дела и с музыкой. Редкий турист, попав в цепкие лапы Brighton Beach, сможет вырваться оттуда без диска Кристины Орбакайте в рюкзаке. И пусть даже он никого и за людей-то не считает, кроме Юрия Шевчука, пусть даже у него мурашки по спине бегут от Кристинкиного носа — все равно он зайдет в магазин и купит ее диск. Просто потому что… Да потому что вау, потому что круто и смешно — в Нью-Йорке был, Орбакайте прикупил. Кому скажи — не поверит.

Кстати, еще одна любопытная деталь: Брайтон Бич — район, на самом деле, неоднородный. По большому счету он состоит из трех, непохожих друг на друга кварталов. В том из них, который ближе к морю, селятся в основном одни евреи. Несмотря на то что язык общения, все же, русский — самих русских тут не особо жалуют и даже, более того, игнорируют. Что ни спроси на улице — посмотрят на тебя косо, приценятся — нет, не свой, — да и мимо проходят. Лакмусовой бумажкой выступает все тот же пресловутый Орбакайтовский нос. Счастливые обладатели этого носа пользуются неограниченным кредитом доверия среди местного населения, все же остальные автоматически записываются в ряды потенциальных погромщиков и дебоширов. Зашли мы как-то в магазин, купить немного колбасы, продавщица сразу брови вместе — глаза врозь, швырнула сдачу на прилавок — следующий!

Выходим мы из магазина, а там перед витриной ящики стоят с фруктами. У продавщицы глаз — алмаз, даром что из Одессы, подзывает она сразу мальчика: иди, мол, Мотя, проследи, как бы у нас не слямзили самый румяный персик из ящика. Мотя сразу пулей на улицу и стоит — пасет. Причем ходили мы в этот магазин три дня подряд, и каждый раз одно и то же — сходящиеся, как тектонические плиты, брови, прыгающие по прилавку монетки и продирающее до костей, всевидящее око Моти.

Северная часть Brighton Beach — кварталы к востоку от кладбища Greenwood — излюбленное место русских. И до нелегальной биржи труда недалеко, и к Манхеттену, все же, ближе. Именно там, на Ocean Avenue, с утра до вечера проводятся турниры по домино и в любом газетном киоске «Аргументы и факты» лежат на самом видном месте. Кстати, когда Брайтон Бич только осваивался советскими иммигрантами, Ocean Avenue была камнем преткновения между северной и южной «Little Russia». Каждую ночь русские и евреи, вооружившись чем попало, шли друг на друга стенка на стенку, шокируя добропорядочных американцев до такой степени, что к 85-му году все англоязычное население района поспешило убраться от греха подальше: в Brooklyn Heights или даже в далекий, малопопулярный Queens.

Ну, и, наконец, самая темная лошадка — грозный и страшный Bensonhurst — центральная часть Брайтон Бич. В далекие времена это название наводило мистический ужас на черное население Нью-Йорка. Bensonhurst и Ку-клукс-клан были синонимами, а появление в районе негра расценивалось как подсознательная воля к смерти последнего. Сейчас же Bensonhurst — вполне обычное место, с той лишь разницей, что живут там одни латиносы: выходцы из Пуэрто-Рико, Мексики и Гаити. Район достаточно криминальный, но нападений на иммигрантов практически не бывает. Все поделено на сферы влияния, и подъезжающая к теневой бирже труда полицейская машина заставляет дружно драпать в разные стороны и мексиканцев, и русских, и евреев.

Идти нам было некуда, в офисе CampAmerica нас изо дня в день методично убеждали, что делают все возможное, чтобы найти нам новый лагерь, и, мало помалу, наш, хаотичный на первый взгляд, распорядок дня превратился в ленивое диогеновское времяпрепровождение. Спали мы прямо на песке, на пляже, днем, там же на пляже и загорали, а, если и ходили куда, то только к телефону-автомату да за колбасой к Моте. Хуже всего приходилось капитану. Если мы с Сергеем, как только темнело, засыпали, то Юра каждую ночь до самого рассвета кружил вокруг нас, следил за рюкзаками и тихо разговаривал сам с собой. Иногда днем он на пару часов засыпал, но чаще всего, усевшись на песок и приняв позу лотоса, капитан дрожащим голосом принимался читать нам лекции об американской мечте и тихом обывательском счастье. «Я и дома со всеми попрощался, — шептал Юра, — назад мне дороги нет. Куплю вот штаны-клеш, бейсболку с New York Yankees, и хрен меня кто отличит от простого американца. Нет, все, это дело решенное»… Сергей, как самый молодой из нас (в то время ему было 18), занимал выжидательную позицию, а я радикально выступал за скорейшее возвращение на Родину. Дело, может быть, было и в том, что у меня, в отличие от Юры с Сергеем, в кармане лежал обратный билет до Москвы. Даже Джон Леннон, думал я, возвращался из Гамбурга к тете Мими без гроша в кармане, и это же не означало конец жизни. Лежа на раскаленном песке, я листал «Новое русское слово» и зачитывал вслух красноречивые доказательства своей позиции: «Вчера, около метро, тремя выстрелами в живот был убит возвращавшийся домой с работы иммигрант из Украины. Преступники забрали у убитого 15 долларов и скрылись в неизвестном направлении. Дома мужчину ожидала жена и годовалый ребенок». Капитан внимательно слушал, пожимал плечами и отворачивался, а Сергей прикуривал очередную сигарету и грустно смотрел на бледно-розовую гладь океана…

На четвертый день нам все надоело. Обведя ручкой все объявления о сдаче жилья, мы решительной походкой подошли к телефону и набрали номер, первого в списке, объявления: «Комнаты. Квартиры. Петр»…

Ваш Владимир Куковякин