Звезда «Вторжения» и «Временных трудностей» Риналь Мухаметов не планирует новых спектаклей в родном театре, записывает музыкальный альбом и мечтает стать клоуном. Об этом актер рассказал «Известиями» после смены руководства в «Гоголь-центре».
— Каковы ваши ощущения от того, что сейчас происходит в «Гоголь-центре»? Смена худрука и, возможно, смена курса?
— Как ни странно, мне мало что есть добавить к тому, что и так все видят со стороны. Те, кто следил за ситуацией и был в курсе, наверняка были и так готовы к чему-то в этом роде. Но, как сказал Кирилл Семенович Серебренников, и я с ним совершенно согласен: «В сложившейся ситуации Алексей Агранович — это самая удачная кандидатура для нашего театра». Будем надеяться, что в дурную сторону ничего не изменится. Главное для художника — не лишать его возможности творить. Она сейчас есть, значит, всё в порядке.
— То есть труппа была готова к такому повороту?
— Не знаю. Стоит сказать, что я сейчас в театре редкий гость. Много снимаюсь, поэтому спектаклей мало. Но я стараюсь быть в курсе событий. Когда я узнал, что с Кириллом Семеновичем не продлевают контракт, был расстроен, думаю, как и многие мои коллеги.
— В этом году у вас будут новые спектакли в «Гоголь-центре»?
— Нет. На данный момент только это могу сказать.
— Почему? Все силы на кино бросили?
— Да нет, у меня сейчас и съемок на ближайшее время никаких не назначено. Сейчас вот выходит второй сезон «Оптимистов» на «России 1», и еще будет комедия «Рашн Юг» в марте. У меня нет планов, нет стратегии, есть творческий путь. Если в театре появляется работа, которая мне интересна, я принимаю участие. Сегодня нет предложений, завтра они могут возникнуть. Или через месяц. Но я сейчас плотно занят музыкой. В прошлом году выпустил EP из трех песен, а теперь делаю полноценный альбом. У меня сейчас любовный роман с музыкой. Я наконец-то принадлежу себе.
— Многие ваши друзья по «Гоголь-центру» уже попробовали себя в качестве режиссеров. У вас таких амбиций нет?
— Амбиций нет, желание — есть. Амбиции — это когда ты чем-то прямо горишь, как я сейчас музыкой. Я ей болею. А режиссура — это где-то в перспективе. Но материал у меня уже имеется.
— Расскажете?
— Нет! Пусть будет маленькой тайной. Но скажу, что форма там будет стихотворная. Вообще, люблю, когда люди говорят стихами. В наше социально накаленное время мне очень не хватает поэтического романтизма.
— Это будет фильм или спектакль? Какая эстетика сегодня притягивает вас?
— Знаете работы Роберта Уилсона или Джеймса Тьерре? Это цирк, пластика, буффонада. Эти жанры давно превратились в аниматорство и были опошлены. Даже в слове «театральный» слышится что-то низкое. Но театр — это художественная форма, в которой есть определенные правила существования, необычные и интересные, не бытовые.
— Вы часто говорите о клоуне Леониде Енгибарове как о каком-то художественном ориентире. Что вас в нем так завораживает?
— Жена меня каждый раз ругает, что я во всех интервью его вспоминаю, словно поговорить больше не о чем. Но он действительно моя путеводная звезда. Я ведь учился на клоуна, хотел им быть. И когда-нибудь, наверное, стану. Да и сейчас, хочу в это верить, немного им являюсь. Енгибаров для меня удивительный художник, который раскрыл цирк по-новому, на мировом уровне. И до сих пор я ничего подобного нигде не видел. Для всех цирк — это развлечение, хиханьки, кошечки-жирафчики. А он привнес в цирк драматургию, был инопланетянином, существовал в черно-белой манере.
— Мне кажется, что вы ощущение инопланетности тоже несете на экран, и вполне намеренно.
— Может быть. Но мне кажется, каждый человек таким в какой-то мере является. Люди гораздо шире, чем чье-то представление о них. И мне хочется в каждого персонажа привнести индивидуальность. Какую-то неожиданность. Она возникает, когда человек не делает того, что мы от него ждем.
— Так речь о свободе?
— Безусловно! Герой не должен иметь шаблона. Говорят: он такой правильный, военный. Подождите, но разве все военные правильные? Или: он такой скрупулезный, доктор. Эй, секундочку! Доктора разве все скрупулезные? Они разные. Не должно быть клише. В «Оптимистах» мой герой Аркадий Голуб — работник МИДа, но это не значит, что у него должна быть четкая речь. Эти люди могут шепелявить и картавить. Скучно соответствовать ожиданиям. Кто сказал, что радуга должна быть с семью цветами? Пусть будет с восемнадцатью.
— Вас не пугает, что кино, например, на «Оскаре», как раз очень предсказуемое? Фильм о черных, о фемповестке, об экономике Трампа.
— Да, я как раз об этом. Невозможно быть ни к чему не подключенным. Но это не значит, что ты должен положить всю жизнь на чужой алтарь. У меня есть свои интересы, я требую свободы делать то, что считаю нужным.
— Сейчас все пишут манифесты, Константин Богомолов, например. Вы читаете?
— Когда лента этим пестрит, ты волей-неволей это видишь. Но хочется верить в хештег #всебудетхорошо, и я надеюсь, что скоро наступит время, когда все смогут спокойно и свободно заниматься своим делом.
— Есть люди, за мнением которых вы следите?
— Их очень мало: мой мастер Кирилл Семенович и моя жена Сюзанна. К ним я действительно прислушиваюсь.
— Когда у Питера Гэбриэла родился ребенок, он стал отдаляться от своей группы, и Genesis в итоге распались. Вам после рождения дочери не стало менее интересно заниматься творчеством?
— В моем случае всё получилось наоборот. До этого я часто отказывался от музыки, съемок, ролей в театре. Мне было неинтересно. Но именно семья заставила меня поверить, что это мой путь и что я не имею права от него отказываться, несмотря ни на какие сложности. Сомнения — прочь, я на своем месте. Правда, у меня две семьи: вторая –—это театр.
— Не мешают они друг другу?
— Они как две капли. В какой-то момент они слились в одно целое.
— В «Оптимистах» ваш герой тоже отец маленького ребенка, но при этом, в отличие от вас, влюбляется в другую женщину.
— Ничего страшного, ведь интересно посмотреть, как именно будут развиваться его чувства. Процесс важнее результата. Это очень круто написано, и команда очень крутая делала. Мой персонаж — мидовский панк-романтик, я его за это люблю. У него личность художника. Вокруг Голуба политические дрязги, карибский кризис, а у него — любовь. И он прав в этом. Он не идеален, совершает ошибки, у него сумасшедшая амплитуда действия. Он птица-Голуб, птица мира, с ноткой сумасшествия.
— Изучая исторический материал, на базе которого снят фильм, вы что-то открыли для себя в эпохе начала 1960-х?
— Мне кажется, там было много поэзии. Это чувствуется во всем. Там какой-то осенний флер, рождение чего-то нового, даже здания тянутся ввысь, создавая какую-то новую готику. И все основано на влюбленности, на вере во что-то светлое. Это время для меня не чужое, я чувствовал себя комфортно. Слово «любовь» было тогда и есть сейчас, но мне больше нравится, как к нему относились тогда.
— Вы во втором сезоне играете с суперзвездой Сергеем Безруковым, не возникает дискомфорта?
— Знаете, моим первым фильмом было «Искупление» Александра Прошкина. На площадке работали Андрей Панин, Виктор Сухоруков, Сергей Дрейден. Они все блестящие актеры, но как люди — еще лучше. Так было и Сергеем Витальевичем. Мы жали друг другу руку, общались на темы, которые навсегда останутся со мной. А это самое ценное. «Звезда» — понятие из глянцевых журналов. Когда художник находится в процессе, звезд нет. Это командная работа, мы делаем одно дело.
— Что в себе нового открыли за прошедший год?
— Как только наступила пандемия, я начал записывать альбом. И все эти месяцы им занимался. Я это сделал! А сейчас уже работаю над вторым. То есть пандемия была буром, просверлившим путь для какого-то фонтана или родника.
— У вас в жизни вообще нет такой категории, как «страх»?
— Видимо, были в жизни какие-то обстоятельства, связанные с этим. Люди говорили, что раз у меня заикание, то передо мной закрыты вот эти и эти дороги. Но если есть внутренняя сила и вера, что можешь больше, тебя вытаскивает из поселка, где ты родился, и тащит куда-то. У тебя есть цель. В тхэквондо или в боксе бьешь не в соперника, а в пространство за ним, как бы насквозь. Так удар сильнее. Цель — дальше, глубже.
— В документальных фильмах 1960-х годов любимым приемом было остановить прохожего и спросить: «Вы счастливы?» Похоже, вас бы этот вопрос не смутил.
— Я не могу быть несчастен. Не буду подыгрывать и твердить о проблемах. Да, проблемы есть, но они же все решаемы!
— Есть у вас какие-то предчувствия от этого года? Начался он странно, и не только для вашего театра.
— Вспомните год, который был бы не странным. Любой возьмите! У кого-то умер близкий, где-то началась война. Мы кричим, что сегодня произошло то и то, но есть и какая-то глобальная жизнь во всей своей полноте. И она выше.
— Но цели вы себе уже какие-то поставили? Те, что за головой соперника?
— Да, но я бы их не обсуждал. Потому что счастье любит тишину. Очень советую этот принцип, он работает.
Сергей Сычев
