Чайковский — самый исполняемый композитор в мире, перед финалом его Шестой симфонии всегда гремят аплодисменты, а популярности нашей классики в Японии мы обязаны Мравинскому и Светланову. Об этом «Известиям» рассказал худрук и главный дирижер Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан Александр Сладковский. К 180-летию со дня рождения Петра Ильича Чайковского народный артист выпустил запись всех симфоний и концертов композитора.
— Изменилось ли восприятие музыки Чайковского за последние несколько десятилетий?
— По сути, не изменилось. Это музыка, написанная на века. Каждое сочинение — абсолютный шедевр. И это понимали всегда. Другое дело, что меняемся мы сами. И, кстати, исполнители — тоже. Оркестр должен дорасти до такого репертуара, а уж сыграть все симфонии подряд — невероятная возможность объять необъятное и почувствовать эти произведения как единый цикл. Последний раз цикл, по-моему, записал Михаил Плетнев, а до него — Евгений Светланов в 1970-е годы.
— По вашему ощущению, Чайковский — трагический композитор? Чего в его музыке больше — светлых чувств, красоты, любви или же душевной боли, страдания?
— Чайковский — гений гармонии. Трагизма в его музыке столько же, сколько и света. Это сложно передать словами. Для меня его произведения вмещают полный спектр человеческих чувств и ощущений. Но даже трагизм у него особый, я бы сказал, жизнеутверждающий. А главное, что есть у Чайковского, — любовь. Одним этим словом можно описать всё его творчество.
— Любовь — какая? Несчастная или счастливая?
— Вселенская. Такая, что предполагает и трагизм, и радость жизни, и открытость, и, напротив, глубокую затаенность чувств. Возможно, поэтому он один из самых исполняемых композиторов: каждому человеку свойственно любить.
— Петр Ильич написал подробную программу Четвертой симфонии и о финале выразился так: «Смотри на других людей. Веселись чужим весельем. Жить (а радоваться ли?!) всё-таки можно!» Насколько вы это ощущали при работе над записью?
— Если я из чего-то исхожу, то только из содержания музыки, у меня нет других ориентиров. Считаю, что все партитуры Чайковского абсолютно совершенны и самодостаточны. Там не надо придумывать, всё написано в нотах.
Конечно, Чайковскому виднее, каково содержание финала. Но я там слышу буйство красок, совершенную радость, а не горечь. И это абсолютно в традиции европейского симфонизма. Если вспомнить финалы бетховенских симфоний — они все жизнеутверждающие и зачастую отражают народное гулянье. Так и у Чайковского. Недаром он использовал тему песни «Во поле березка стояла». А самый конец этой части — кода — просто вызывает восторг, и хочется жить, радоваться, несмотря на звучащую в начале тему рока.
— То есть для вас этот финал однозначно оптимистичный?
— Конечно. Я скажу, может, парадоксальную вещь: для меня и финал Шестой симфонии тоже жизнеутверждающий, я не слышу там никаких жалобных интонаций. Да, там есть трагизм, звучат последние удары сердца, и всё же эта музыка дает надежду, силы, уверенность в том, что всё будет хорошо.
Наверное, символично, что наше издание выходит в это жуткое время. Как говорится, такое нарочно не придумаешь. Хочу, чтобы люди, слушая эту музыку, верили в то, что не так всё плохо!
— Какая симфония для вас стала главным открытием?
— Третья. Да, я ее знал, много раз дирижировал, но не в Казани — с другими оркестрами. Петр Ильич в этом произведении радикально меняет курс, музыка невероятной красоты, но «собрать» ее было, наверное, труднее всего. Мы очень долго прорабатывали партитуру с оркестром, но и сама запись заняла много времени.
— Можно сказать, что это самая сложная симфония Чайковского с точки зрения исполнения?
— Думаю, да. Третья и «Манфред». Их редко играют только по этой причине. Надо точно знать, как из этих дебрей выбираться. «Манфред» — ужасно тяжелая симфония по форме, Третья — огромная, пятичастная, разнохарактерная, и она практически вся строится на солистах оркестра. У всех — от флейт до контрабасов — там огромное количество работы.
К счастью, наш оркестр справился. Большая ответственность была у звукорежиссера Павла Лаврененкова — 50% работы происходит уже после записи, на этапе монтажа, сведения. Здесь сложности кажутся иногда непреодолимыми (кстати, не только в Третьей). Я говорю: «Пашечка, тут нотки не хватает, там ляп какой-то». Он из всех самых трудных ситуаций всегда терпеливо выходил.
— Известно, что любимым композитором Чайковского был Моцарт. Он много раз об этом писал. И когда мы причисляем Чайковского к романтикам, то помним, что, помимо романтической эмоциональности, у него есть классическая стройность и ясность.
— Да, вы абсолютно правы — эта музыка очень ясная, ее удобно играть. В ней нет ничего надуманного, всё энциклопедически точно и в хорошем смысле академично. Но я бы Чайковского сравнил скорее не с Моцартом, а с Бетховеном, который поднял европейский симфонизм на недосягаемую высоту. Так и Чайковский — развил русский симфонизм, как никто другой.
Признаюсь вам, я не понимаю, как он это всё сделал. И с точки зрения техники, и в плане эмоционального насыщения это абсолютное совершенство. Гений! Наверное, в этом и заключается секрет его невероятного успеха в течение полутора веков.
— Кстати, об успехе. Это правда, что за рубежом Чайковский — самый любимый русский композитор?
— После концерта в берлинском Концертхаусе прочел у одного критика очень емкую фразу: «Чайковский — это магнит, который притягивает любую публику в любое время». Лучше не скажешь, он на все времена, привлекает к себе какой-то невероятной силой. Да, и в этом плане сравнение с Моцартом верно.
— Какое произведение Чайковского вызывает наибольший энтузиазм публики?
— Когда заканчиваешь III часть (Скерцо) Шестой симфонии, зрители всегда хлопают — в любом зале, везде. Даже у самых дисциплинированных немцев срывает башню, это невозможно спокойно пережить. Если просишь перед исполнением: «Не аплодируйте!» — всё равно будут овации. Проверено.
— Говорят, что Чайковского особенно любят в Азии.
— Точнее, в Японии.
— Почему? Как вы это объясняете?
— Японцы склонны к просвещению, и у них хороший вкус. Второе обстоятельство, кстати, связано с тем, что Светланов и Мравинский со своими оркестрами там наследили будь здоров. И исполняли они в первую очередь Чайковского. Беспроигрышный вариант, любой зал продается с легкостью, если есть его произведения в программе.
Сейчас в Китае тоже наблюдается нечто подобное. Это динамично развивающаяся огромная страна, но такой культуры, как в Японии, там нет и в ближайшие 50 лет, наверное, не будет. Хотя они на правильном пути.
— Может быть, такая популярность Чайковского за рубежом связана с тем, что из русских композиторов он был, фактически, первым настоящим европейцем?
— Абсолютно согласен. Он для меня европеец на 100%. Но европеец, который привнес в русскую культуру, наверное, больше, чем кто бы то ни было. Это западный академизм, классическое видение музыкального развития. Чайковский открыл глаза русским на то, что они русские, раздвинул грани нашего восприятия себя самих.
Сергей Уваров
