1 декабря 1913 года в Нью-Йорке в семье выходцев из Гомеля родился Виктор Драгунский, который после возвращения на родину стал бесспорным классиком детской литературы. На приключениях Дениса Кораблева и других рассказах выросло несколько поколений — и сегодня «Денискины рассказы» переиздаются и читаются: похоже, так будет всегда. С сыном Виктора Юзефовича, писателем Денисом Драгунским (прототипом того самого Дениски), «МК» не так давно сделал большое интервью о судьбе отца и его книг, на этот раз мы попросили Дениса Викторовича поделиться воспоминаниями из детства и юности.
— Денис Викторович, что вы помните из самого раннего детства?
— Помню, я совсем маленький: годика три или четыре. Мы идем гулять, у отца какое-то такое коричневое пальто и кепка — он ее носил осенью, а летом она менялась на шляпу. Он меня крепко держит за руку, мы идем вдоль Чистых прудов — он показывает плавающих там лебедей. Это самое раннее, а чуть более поздние как раз дают ответ на вопрос, каким он был человеком. А был он непростым, в нем сочетались разные вещи. С одной стороны — он любил быть в центре внимания, как всякий артист. Умел рассказывать истории, анекдоты, разыгрывать в лицах разные сцены, потому что у него был опыт: он работал актером и режиссером в эстрадном театре. Все это было ужасно смешно, поскольку он был заполняющим собой все пространство улыбающимся человеком.
И вместе с тем он оставался скромным, и если чего-то и требовал, то только внимания к своему творчеству — и совершенно ничего в быту. Мы жили, повторюсь, крайне скромно — сначала в коммунальной квартире с бабушкой, потом отдельно, но тоже в коммуналке, три человека в комнате. Папа работал за обеденным столом, который был общий для всех дел: и для его сочинений, и для наших обедов/ужинов/завтраков, и для моих игр (а когда я пошел в первый класс — то и для уроков).
— А как же представление: «СССР — рай бесплатных квартир»?
— Когда мы переехали в большую кооперативную квартиру, на которую они с мамой долго копили, несмотря на три комнаты, у него опять-таки не было собственной: общая гостиная, где стоял, притулившись к окну, письменный стол, у родителей — общая спальня, а у меня — своя личная, не проходная, а с дверью.
Более того — когда уже перед самой смертью отца мы купили дачу, там было на одну комнату больше, но четвертая досталась моей сестричке Ксюше (Ксения Драгунская (1965–2021), драматург, прозаик, секретарь Союза театральных деятелей. — И.В.). И там на втором этаже была комната, служившая одновременно родительской спальней и кабинетом: большая кровать и письменный стол.
— Какие блюда любил Виктор Драгунский? Каким привычкам оставался верен всю жизнь?
— В еде он был скромен, как мы все в советские годы. Ну что мы тогда ели: макароны по-флотски, какой-то салат на праздник мама «стригла».
Но вместе с тем он красиво и щеголевато одевался, шил костюмы у хороших портных. Однажды он сшил себе новый костюм, раздобыл или сделал на заказ модные туфли с обрубленными «утиными» носами. Он это все надел и пошел в Дом литераторов, куда любил просто сходить пообедать и пообщаться со своими товарищами — может быть, потому что дома было мало места.
Он любил с комическим форсом заявить: «Я еду в клуб». Как старинный джентльмен, он брал шляпу и ехал — благо было недалеко, по Садовому кольцу (мы жили на углу Каретного Ряда, а Дом литераторов располагался на тогдашней ул. Герцена — Большой Никитской).
И вот он принарядился, но когда вернулся, сказал маме: «Знаешь, я встретил Васю Аксенова. Он так расхвалил мой костюм, какие, говорит, туфли — как будто ничего другое его не интересует». Такой парадокс: наряжался специально, но обижался, когда собеседник обращал на это внимание.
И да — отец был очень общительным. У него всегда было много друзей — и здесь момент, который я считаю самым трогательным, — ядро его общения составляли бывшие одноклассники и приятели детства, хотя ему было за пятьдесят. Став известным, он не стал менять круг общения, как бывает: отказался от старых приятелей, прибился к новым.
Он дружил с теми же, у них была прекрасная компания: четыре приятеля, они ходили друг к другу к гости. Еще были какие-то старые, совершенно незнаменитые артисты, с которыми он часто виделся.
— Автор, пишущий для юного читателя, должен сам хорошо понимать, что является каноническим детлитом. В этой связи спрашиваю у вас: что вам читал и что советовал читать отец?
— В доме детской литературы было очень много. Мы с сестрой научились читать рано, мы читали сами, вслух нам читали только детские стихи: Чуковского и Маршака. «Ехали медведи на велосипеде» и «Кто стучится в дверь ко мне…», и так далее.
Всю детскую прозу, включая сказки, я осваивал сам, и здесь все дело было в подборе, в том, какие книжки предлагались к прочтению. Папа настоятельно давал, мне, во всяком случае, книжки, если говорить коротко, про бедных и несчастных детей. Репертуар был такой: знаменитая книжка Короленко про детей подземелья, из английской литературы — «Маленький оборвыш» Гринвуда, из французской — «Без семьи» Гектора Мало, из русской — «Рыжик» Алексея Свирского и еще замечательная книжка, к сожалению, не такого популярного писателя — «Жизнь и приключения Заморыша» Ивана Василенко, а также «Гуттаперчевый мальчик» Григоровича, «Белый пудель» Куприна… В общем, все, где главным персонажем был голодный, несчастный ребенок.
— У Зощенко в полуавтобиографических рассказах про Лелю и Миньку есть история, когда детей посадили за один стол со взрослыми гостями и они попытались переключить внимание на себя, что привело к скандалу. Допускали ли вас родители в юном возрасте в круг взрослого общения?
— Да, меня за стол сажали, иногда гоняли из-за стола — не потому, что я умничал, но бывают же такие беседы, когда ребенок мешает. Мне говорили: «Пойди погуляй во двор к мальчикам», что-нибудь такое. Но я обожал быть со взрослыми, помню дачные прогулки вечерами. Мне было 12 лет — казалось бы, пора с подростками-мальчишками бегать, а я все ходил с мамой и папой в компании соседей-писателей, мне было ужасно интересно. И мои друзья, к которым я все-таки перешел, когда мне исполнилось 14 лет, удивлялись, что я какой-то «ненормальный»: все на великах гоняют, бегут ночью в лес костер жечь, на лодках по реке катаются, а этот чинно прохаживается со стариками. Но я обожал взрослые компании, меня даже допускали к тому, чтобы участвовать в подготовке застолий: мне доверяли мясо жарить, представьте себе.
— Кто из классиков был вхож в ваш дом?
— Кроме Юрия Нагибина и Леонида Зорина, больше никто. Несколько раз к папе заходил Михаил Светлов.
— В СССР, особенно в первой половине его существования, не было хороших игрушек, поэтому приобретение каждой было событием. Что вам врезалось в память из подаренного отцом?
— Игрушек у меня почти не было, разве что кукла, мальчик-стиляга в клетчатой кепке, красной рубашке, привезенная мамой с гастролей в Польше.
Папа подарил конструктор и прекрасную развивающую игру «Чудо-огонек» (электровикторина, выпущенная в 1957 году Росгизместопромом, сегодня считается крайне редкой, оценивается коллекционерами в десятки тысяч рублей. — И.В.). О ней можно бесконечно рассказывать: она позволяла угадывать названия стран, вещей, исторических событий, я просто обожал эту игру. А еще отец как-то вручил мне паяльник и набор радиодеталей, и я собрал себе транзисторный радиоприемник. И чуть не забыл самый главный подарок — велосипед.
— Родители в совместных занятиях с детьми могут делать уклон в спорт и уличное времяпровождение, а могут играть в шахматы или перебирать с ними монеты или почтовые марки. Как было у вас?
— У нас совместные занятия были такими: прогулки по городу с разговорами, это раз. С сожалением вспоминаю, что не столько я его слушал, сколько болтал ему что-то.
Потом он читал мне стихи, начиная от Пушкина и заканчивая Ахмадулиной, читал и объяснял, чем они хороши. А про Пушкина еще и пояснял значение устаревших слов.
А третье было — рубить на даче деревья: у нас участок был покрыт мелкой порослью, деревьями толщиною максимум в руку, а то и тоньше. Мы вместе выкорчевывали эти полудеревца-полукусты. Там же на даче отец учил меня колоть дрова.
— Виктора Драгунского не стало, когда вы были юношей, — подталкивал ли он вас к выбору профессии, кем видел вас в будущем?
— Мы обсуждали выбор профессии, я хотел стать художником, но потом перестало получаться, я впустую пыхтел над своими картинками. Папа сказал: «Не мучай себя, я вижу, что у тебя вдохновения больше нет».
Затем я решил поступать на филологический факультет, и отец дал ценный совет, его я готов повторить любому человеку: выбери себе редчайшую профессию и в этом узком секторе стань одним из лучших специалистов. Так я стал изучать средневековые греческие рукописи, в Советском Союзе этим занимались человека четыре всего.
Другое дело, что судьба повернула в другую сторону, но мне это пригодилось.
Папа поддержал мой выбор, подбадривал: «Ты у меня будешь книжный червь» — я радостно принимал это прозвище, я представлял себя в очках и пиджаке с засаленными локтями, сидящим над старинными манускриптами.
— Мемориальные интервью к дате смерти и дате появления на свет отличаются жанрово, так что я должен спросить вас, каким был последний день рождения Виктора Драгунского.
— В тот день папа себя очень плохо чувствовал, но к нам пришли друзья и даже работавшая с ним в 30-е годы на заводе Анна Соколова, хорошая, добрая русская рабочая женщина. Мы праздновали, надеясь, что болезнь отступит, не понимая, что все это в последний раз. На календаре был 1971 год.
Иван Волосюк
