Дачная страна

По данным ВЦИОМ, 60 процентов горожан в нашей стране — дачники. Майские праздники, превратившиеся в этом году в весенние каникулы, стали настоящим торжеством дачной идеи, которая, если присмотреться, может стать идеей национальной. Ее смысл в том, что до сих пор Россия так и не стала городской страной, а ее городские жители — не вполне горожане.

В этом году мы впервые пережили вторые длинные выходные. Впрочем, вряд ли кто особо заметил, что новогодние каникулы уменьшились на два дня. Да и уменьшились они только в постановлении правительства. В таких случаях народ сразу вспоминает про отгулы, сверхурочные, больничные, двоюродную тетю в другом городе и еще много чего. В общем, понятно, что в эти два рабочих дня между праздниками редко кого найдешь на рабочем месте. А уж в жалкий промежуток между пятидневным Первомаем и четырехдневным Днем Победы, в такую-то погоду…

— Вообще то, конечно, в течение четырнадцати рабочих дней, но тут когда вы их дождетесь, рабочих дней то, — с первого по пятнадцатое завод, ясное дело, встанет, так что раньше конца мая не ждите, — предупредила еще в середине прошлого месяца дама из фирмы по установке окон и жалюзи.

Завод, разумеется, встал. Как многие другие заводы и фабрики нашей необъятной Родины. Позакрывались офисы. Опустели школы, вузы и поликлиники. И все это была не общенациональная катастрофа, а общенациональная радость.

Страна съехала на дачу.

Она и каждый год съезжала, но в этот раз — с явного благословения и одобрения власти. Пока еще, правда, благословение это иносказательное, просто широкий жест в виде девяти выходных. Но не удивлюсь, если через пару лет эти длинные весенние каникулы назовут «дачными» вполне официально.

Потому что «дача» — это наша национальная идея. И это такая уж духовная скрепа, что надежнее не придумаешь.

Во-первых, само слово ласкает слух. «Дача»-то, чем пожаловали, то, что дали. Не важно, кто и когда — князь, государь император, райком, профком, местком. Даже если все куплено за свои деньги или построено своими руками, это все равно «дача». Потому что купить или построить тоже могут дать или не дать. Такие уж отношения сложились веками: народ всех рангов и сословий или просит, или пытается заслужить, а власть иногда снисходительно отщипывает от общественного пирога кусочек. «Подачка» звучит унизительно, а «дача» — вполне себе гордо.

Во-вторых, сад и огород — тема, реально объединяющая нацию. Все остальное: уровень доходов, образование, убеждения, вероисповедание, вкусы, место проживания — разделяет. Но стоит спросить, посадили ли картошку или у кого что уже взошло-не взошло, и все социальные перегородки исчезают.

И все потому, что (это третье, и самое главное) и в XXI веке Россия все еще не вполне городская страна. История дачи как явления чисто русского практически совпадает с историей отечественной городской цивилизации. Бывшие крестьяне, несколькими волнами переселившиеся в города в течение примерно трех столетий, так до конца и не почувствовали себя дома. И все еще не построили себе настоящий дом, то есть город, из которого не хочется бежать каждое лето — с парками, лесными массивами, чистым воздухом.

Здесь можно, конечно, вспомнить, что нынешняя массовая дачная культура не от хорошей жизни такова. Хрущевские «шесть соток», а там и брежневские «пятнадцать» спасали советского горожанина если не от голода, то хотя бы отчасти — от стояния в очереди за той же картошкой в овощном. Картошка хранилась в мешке на балконе, там же — лук с морковкой; банки с соленьями-вареньями — в кухонном шкафу и в кладовке. Такой горожанин-крестьянин прокормил себя и семью и в постсоветские 90-е.

Но сейчас-то дача мало кого всерьез кормит. Сельские жители, те, кто круглый год на земле, по-прежнему живут садами-огородами. Дачник если и сажает картошку, то скорее для развлечения, ради баловства. Что не отменяет популярности семейного отдыха в виде прополки грядок. Чего ради иногда расходуется столько сил и времени, уже не вполне ясно. Чтобы было «все свое»? Может быть. Из оправданного недоверия к овощам-фруктам из супермаркета? Тоже понятно. И все-таки первая мысль, на которую наводит городское семейство, ожесточенно возделывающее свой маленький огород, — исполнение какого-то забытого ритуала, когда «точно не знаем, зачем — но надо».

Правда, дачник все чаще набивает в поисковике «альпийская горка как построить», а потом идет строить альпийскую горку. Или разбивать японский садик. По данным ВЦИОМ, примерно треть российских дачников занимаются ландшафтным дизайном, и это, наверное, самое приятное и современное оправдание «дачности» как мироощущения и «дачничества» как образа жизни. Кто-то в свободное время вышивает крестиком, кто-то обучается икебане, а кто-то альпийскую горку строит.

На самом деле вот такое непрагматичное отношение к дачному житью-бытью — это и есть настоящее возвращение к истокам, потому что советская дачная история — скорее отклонение от курса. Первый настоящий дачный бум пришелся на конец XIX — начало XX века. Именно тогда дача стала частью жизни не только обеспеченных людей, но и значительного числа небогатых горожан. Дачник времен Чехова и раннего Горького не сажал картошку и не строил альпийских горок. Дачу он в подавляющей своей массе купить не мог, поэтому снимал. Это ему, грядущему дачнику, Лопахин из «Вишневого сада» предлагал сдать под дачи сад и землю по реке. От грядущего дачника до «грядущего Хама» рукой подать. Названия двух горьковских пьес, «Мещане» и «Дачники», — почти синонимы. Когда Цветаева через пару десятилетий после того, как вишневый сад поделили на участки и сдали дачникам, пишет: «Нашу гору застроят дачами,// Палисадниками стеснят» — надо понимать, что нет перспективы ужаснее и что

Говорят, на таких окраинах

Воздух чище и легче жить.

И пойдут лоскуты выкраивать,

Перекладинами рябить, —

это не про чистый воздух, это гремучая смесь сарказма и брезгливости.

Сегодня трудно до конца осознать, чем русской словесности так не угодили те дачники, маленькие люди из больших городов, которые тысячами приезжали на лето снять домик, а иногда и угол в крестьянской избе — только бы пожить летом на природе. Антимещанский пафос понятен. Но тогдашние угрозы «восстания масс» в самом его начале по сравнению с нынешним состоянием массового человека — сущее детство.

Тут стоит вспомнить, кто они, эти маленькие люди. Они зародились как социальный слой после отмены крепостного права, после реформ 1860-х годов, «понаехали» в большие и не очень города, как-то зацепились, обжились, пошли на заводы, в конторы, в магазины, открыли мелкие лавочки. Нарожали детей. И вдруг оказалось, что этим детям и им самим в городе как-то не совсем удобно, но дороги назад нет. Потому что в России никогда нет дороги из города в деревню. Только из деревни в город — всегда пожалуйста.

История отечественного дачника — именно потому, что он так многочислен — легко укладывается в сюжет о потерянном рае: городская жизнь тяжела и непривычна, а назад не берут. Дело не в том, что жизнь русской деревни была райски легка и приятна. Она была привычна. Привычку к чему угодно, как бы она ни называлась — «лад», «традиция», «стабильность», — у нас, как правило, и называют раем. Все равно, что такое рай на самом деле, не знает никто.

Именно поэтому шестьдесят процентов горожан, уставших быть горожанами, срываются с мест каждую весну. Электрички и автобусы набиты битком. На выезде из города стоят многочасовые пробки. Чем больше город, тем дальше дача. В малых городах расстояния сокращаются, на дачу можно просто сходить пешком. Но любой малый город, сам наполовину деревня, все равно окружен дачными поселками. И все это великое переселение народов — ради того, чтобы посадить грядки, прибрать в саду или просто посидеть на крыльце с чашкой мятного чая. Или устроить в огороде застолье с шашлыками и оглушительной музыкой из автомобильных колонок. Всяк развлекается перед закрытыми райскими дверями, как может. Главное, каждый осознает, что все это не навсегда, а только на время выходных и летних отпусков. Этим идея дачи отличается от идеи загородного дома. Дача (даже если это трехэтажный особняк) — не дом, это временное пристанище для временного состояния — ностальгии по всему, о чем никто давно уже не помнит…

Ольга Лебедушкина