Во французском городе Мец, в филиале Центра Помпиду, до 13 января проходит выставка германской художницы Ребекки Хорн «Театр метаморфоз». В России ее работы в 2013 году показывал московский Мультимедиа Арт Музей (МАММ). Во Франции Ребекка Хорн оказалась в особой компании — здесь ее соратниками стали Бастер Китон, Константин Бранкузи, Мерет Оппенгейм, Ман Рей
Тех, кто давно знает о Ребекке Хорн, и тех, кого ее искусство ударяет по мозгам в первый раз, можно различить у самой эффектной работы выставки. Это «Концерт для анархии» (1983–1990) — висящий под потолком рояль с отпавшей челюстью. Время от времени, нечасто, рояль собирается с силами, подтягивает клавиатуру, поплотнее запахивает крышку и держится несколько мгновений, как пенсионер на турнике, а затем снова разваливается на куски в изнеможении. Последний аккорд затихает. Те, кто это увидел, пребывают в счастливом недоумении, смешанном с испугом. Знатоки же творчества художницы подходят к работнику музея с прямым вопросом «Когда концерт?». Порядок, никакой анархии.
Этим эффектным выступлением не исчерпывается искусство Ребекки Хорн. На выставке есть и другие ее произведения, время от времени обретающие жизнь. Из углов вдруг доносятся шум движения, шорох, ворчание моторчиков. Уже поэтому пробежать галерею разом невозможно. Художница как будто бы настаивает, чтобы мы задержались и рассмотрели повнимательнее не только ее машины, но и менее зрелищные, но ничуть не менее глубокие произведения. Ведь Ребекка Хорн не автор эстрадных миниатюр для механического цирка. Девочка, рожденная в 1944-м, потерявшая в Крыму брата, наказанная после войны вместе со всей Германией, долго искала новый лексикон. «Мы не могли говорить по-немецки, немцев ненавидели»,— рассказывала она. Искусство было международным языком, на котором можно было говорить, не предавая свой собственный.
Тело пыталось убить ее в конце 1960-х: когда из-за работы с пластиком легкие оказались забиты стекловатой, она долго лежала в больнице, точно в плену. Отсюда изобретенные ей «художественные» смирительные рубашки и фильмы, где вежливые врачи уговаривают эти рубашки примерить. Ее духу стало тесно в границах тела. Она придумывала, что у нее на голове вырастет рог, «хорн», что рисовать она сможет не руками, а лицом, что острыми, как у паука, длинными пальцами она будет царапать противоположные стены комнаты. Это стало темой перформансов. У нее появились платья, превращавшие ее в веер, или набранные из перьев круги, то открывавшие, то закрывавшие ее тело. С «хорном» на голове, наряженную единорогом (1970), она водила свою подругу обнаженной по полям.
Съемки художественных акций привели ее к идее снимать кино. Экспериментальные ленты Уорхола, сюрреализм Бунюэля, эксцентрика Китона стали для нее образцом. У нее играли Джеральдина Чаплин и Дональд Сазерленд, это были серьезные полнометражные ленты: «Одинокий танцовщик» (1978), «Фердинандо: соната для виллы Медичи» (1982), «Спальня Бастера» (1990) — едва ли их можно было досмотреть с начала до конца, но даже отрывки, показанные в Меце, впечатляют. Заменив актеров на автоматы, она пришла к идее машин, разыгрывающих сцены. Механические руки-крюки машут ножами, бинокли на металлических палках следят за проходящими по выставке, на панцирной кровати начинают бить крыльями бабочки. Что это означает — механистичность насилия, тотальную слежку или любовные переживания,— каждый придумает сам. Ребекка Хорн создает этих удивительных уродцев и дает им жизнь, после чего критики могут соревноваться в толкованиях.
Многие из этих машин мы видели в Москве, но их гораздо больше, чем можно было себе представить. А главное, очень современное искусство Ребекки Хорн на выставке оказывается не случайностью эволюции, а очевидным продолжением огромной традиции. Это подчеркнуто отлично подобранным вторым рядом, художественными комментариями выставки. На одном экране разыгрывается уморительная сценка «Электрического дома», сделанного безумным механиком Бастером Китоном, на другом — идет фильм Ребекки Хорн, где порыв ветра заваливает нотами комнату бешено играющего музыканта. Шевелящиеся ветки дерева у Хорн заканчиваются клешнями, а рядом лежат увенчанные змеиными головами стеки, сделанные швейцарской художницей Мерет Оппенгейм — мы помним ее по «меховой чайной чашке», которая входит во все истории искусств. Работы Оппенгейм, а их показывают нечасто,— такая же приманка выставки, собранной бывшей директрисой Центра Помпиду Эммой Лавинь (сейчас она возглавила парижский Дворец Токио) и ее соавтором Александрой Мюллер. Разумеется, такое соседство должна была одобрить сама 75-летняя Ребекка Хорн. Родство ее перформансов, ее фантастических машин со «Скрипкой Энгра» Мана Рея и «Принцессой Х» Константина Бранкузи ставит ее в ряд великих мастеров ХХ века, дух и стиль которых она сумела донести до нашего времени. В ее работах история оживает, и омар-телефон Сальвадора Дали может, кажется, сам снять с себя трубку и поговорить с нами по прямому проводу.
Алексей Тарханов
