Международный петербургский фестиваль Dance Open боролся за жизнь с апреля, не желая пропускать год и поступаться превосходно подобранной международной программой, но победил лишь наполовину: европейцев в Россию все-таки не пустили, так что программу пришлось составить из отечественных трупп, доставивших в Петербург свои репертуарные новинки. Открыли фестиваль екатеринбуржцы, объединившие в программе «Урал-интро» свои «масочные» балеты, которые так и не смогли показать ни Москве, ни даже судьям «Золотой маски»: как раз в октябре—ноябре уральскую балетную труппу сразил коварный вирус. Последствия дали о себе знать на гастролях в Петербурге: заметно было и физическое напряжение, и отсутствие достаточного количества репетиций. Из сочувствия к артистам не стоит придираться к чистоте и легкости танца, тем более что привезенный репертуар интересен и сам по себе. В особенности «Вальпургиева ночь» Баланчина, поставленная в 1980 году на хореографическую картину из оперы Гуно «Фауст»: на российской сцене она представлена впервые, да и в остальном мире редкий гость. Теперь понятно почему.
Хореография, полная банальностей, кажется сочиненной эпигоном Баланчина, плохо проштудировавшим его наследие. Никаких пространственных изысков — кордебалет, колыхаясь в хромающих па-де-бурре, выстраивался чаще всего в шеренги и диагонали. Центральное адажио покоилось на вековечных арабесках, обводках и канонических пируэтах, против которых бунтовал еще Фокин. Кода из школярских сиссонов и маленьких па-де-ша формально соответствовала ритму музыки, но отнюдь не отражала романтического буйства «Вакханалии». Пожалуй, лишь вариация второй солистки с рискованными турами и прыжками на пуантах напоминала о великом даре главного неоклассика ХХ века.
Впрочем, оригинальность — еще не залог качества, что и продемонстрировала сюита из балета «Приказ короля», за который его постановщик и худрук екатеринбургской труппы Вячеслав Самодуров получил «Маску» как лучший хореограф. 25-минутный экстракт составили из самого главного — больших танцевальных фрагментов. Grand pas с парой протагонистов, солистками и обширным женским кордебалетом соединили с финальным мужским танцем, стилизованным под эпоху Людовика XIV. Сюжет остался за кадром, хотя отношения главных героев явно нуждались в объяснениях: героиня, одетая в серебристую модернизированную пачку, сурово таращила глаза в зал и резко возражала против чего-то, разводя ручки в стороны на протяжении долгого и довольно унылого адажио. Ее кавалер оставался невозмутим, явно дожидаясь момента, когда сможет показать личное мастерство в вариации, вывернутой наизнанку. Начавшись с шене и большого пируэта — типичных финальных вращений, в средней части — двойных турах на авансцене — она совпала с вариацией принца Дезире из «Спящей красавицы». Впрочем, игривые подмигивания великим было заметны во всех частях сюиты: женский кордебалет сгибал ножку в колене, как музы в коде «Аполлона Мусагета», четверка корифеек по-венгерски закладывала руку за затылок, напоминая о «Раймонде». Фишка в том, что чувство юмора у хореографа специфически балетное — делать все, как в классике, только наоборот. Если канонический прыжок направлен вперед, то у Самодурова артисты ухитряются отпрыгнуть назад, если инерция движения требует поворота вправо, то у него повернутся непременно влево. Если у Петипа кордебалет ровен и строен, то самодуровский хаотичен: все двигаются как бы вразнобой, выскакивают из строя; нарушая симметрию, то и дело сбиваются в неровные кучки. Смотреть на это, конечно, неудобно, но есть и преимущество: нельзя понять, хорошо ли вышколено «тело балета».
Словом, просмотра усеченного «Приказа короля» корреспонденту “Ъ” хватило, чтобы решительно не согласиться с вердиктом жюри «Маски»: лаврами лучшего хореографа следовало увенчать Антона Пимонова. Его скромный 22-минутный «Brahms Party», поставленный под фонограмму песенных циклов Брамса, являл собой произведение более интересное и сложное, чем претенциозный «Приказ короля». Во-первых, балет для мужчин ставить труднее, чем для женщин — у дам с их пуантами в арсенале больше движений. Во-вторых, обыгрывая все варианты ансамблей — от соло до нонета, хореограф проявил недюжинную фантазию, умудрившись не зациклиться на «лейтмотивах». Наконец, чувство юмора у Пимонова деликатнее, чем у его опытного коллеги, хотя источник вдохновения у обоих коренных петербуржцев один — академическая классика. В своем «мальчишнике» («Brahms Party» задуман как вечеринка, на которой парни и соперничают, и подшучивают друг над другом) хореограф скрещивает несовместимые движения, но так, что они кажутся вполне органичными — лишь опытный глаз разглядит жест «мазурки» в детском галопчике. Мерный классический ритм хореограф разбивает джазовыми акцентами на слабую долю. Возможно, балет еще занятнее, чем кажется: не все танцовщики чувствуют шуточки хореографа, не все вошли в форму — а этот балет требует не только сил, но и настоящей виртуозности. Чтобы увидеть, что именно поставлено автором, следовало следить за маленьким прыгучим японцем Томохо Терадой — он, юркий, быстрый, выносливый, купался в этой исконно русской хореографии, подчеркивая и ее остроумие, и ее современность. Впрочем, и без факультативных знаний зрители оценили «Brahms Party» выше других балетов программы. Когда в финале на сцене бабахнула новогодняя хлопушка и девять парней в изнеможении повалились навзничь, как лепестки исполинской ромашки, зал разразился такими громкими и долгими аплодисментами, будто был аншлаговым, а не лысел пустыми креслами разрешенных «25% заполняемости».
Татьяна Кузнецова
