Дела давно минувших дней. Тот самый путч…

2. Полдень

На репетицию я опоздал, но опоздание не было критическим — Балетмейстер занимался разминкой с танцорами и мое присутствие пока не требовалось. Я вошел в темноту пустого зрительного зала и сел на кресло рядом с Режиссером, наблюдавшим танцкласс, идущий на сцене. С Режиссером и Балетмейстером нас связывала многолетняя дружба. И тот, и другой попали в эту постановку по моему приглашению. Мы были очень неплохой командой, состоявшей из профессионалов, знавших свое дело, но самое главное — мы были друзьями и наши отношения не были просто профессиональной вежливостью. Режиссер сидел за своим столом, традиционно курил одну сигарету за другой, посматривал на сцену и время от времени делал пометки в своем блокноте.

Поздоровавшись и выдержав паузу для приличия, я спросил его:

— Как дела? Уже слышал?

— Да, конечно… Не думаю, что это откат назад. Это — скорее, естественное и логичное продвижение вперед, к смерти. Они агонизируют, а значит — умирают. — Режиссер был мудрый человек, повидавший много на своем веку. Слишком много драм и комедий он ставил за свою жизнь и практически все возможные ситуации уже проходил на сцене. Сегодняшний случай, если и не был описан в каком-то конкретном драматическом произведении, то уж наверняка был сочетанием из нескольких.

— И что? Ты думаешь, что это ненадолго? — с интересом спросил я Режиссера.

— Дня три-четыре, я думаю, покривляются, а потом сами «сдуются». Нет среди них Робеспьеров — одни Арлекины и Буратино, — ответил Режиссер, не поднимая глаз от своих записей.

Это был удивительный монолог человека, который всегда был далек от политики. Более того, Режиссер не раз страдал из-за политики. Его вечно грызли партийные функционеры, перед которыми он не хотел унижаться и менять что-либо в своих спектаклях. Только на моей памяти его дважды снимали с должности главного режиссера театров, в которых мы вместе работали. Я всегда был уверен, что Режиссер — человек, далекий от понимания всех этих политических реалий. Его оценка нынешней ситуации меня удивила, но не убедила. Я был не склонен поверить в столь короткую жизнь этого ГКЧП, мои прогнозы были менее оптимистичными. Как оказалось, жизненный опыт Режиссера был значительно больше моего, он оказался прав с точностью до часов…

Разминка закончилась, и Балетмейстер объявил маленький перерыв. Спустившись к нам в зал, он жадно закурил сигарету и плюхнулся в кресло. Судя по внешнему виду и слегка подрагивающим рукам, Балетмейстеру сейчас не помешала бы кружка холодного пива — он выпивал, и прилично, хотя на работе это не сказывалось совершенно. Даже более того, после бессонных ночей пьянства он всегда истязал себя на утренних репетициях втрое больше обычного. Балетмейстер «растекся» по креслу, закрыв глаза и пытаясь склеить себя в одно целое. Не открывая глаз, он пробормотал, явно обращаясь ко мне:

— Успел? — я догадался, что это был вопрос о двух музыкальных номерах, которые я должен был закончить.

— Конечно. А ты сомневался? — с обидой в голосе отпарировал  я.

— Нет, мне некогда было сомневаться, — все так же, не раскрывая глаз, с кривой улыбкой ответил он, — мне не давали времени остаться наедине с самим собой.

Я уже был в курсе его романа с одной из балерин, работавших в нашей труппе. У них с Балетмейстером сейчас шла первая неделя их love story, а это всегда бессонные ночи и синхронные опоздания на репетиции, хотя и приходили они порознь, отдавая формальную дань служебной этике.

— Со всеми этими ГКЧПами сам не понимаю, как успел все доделать, — я старался перевести разговор в другое русло. Меня мало радовала перспектива выслушивания его откровений, да и предмет его влюбленности мне был хорошо знаком — мы работали с ней уже не первый год вместе.

— С кем? — Балетмейстер заинтересованно приоткрыл один глаз. Он определенно подумал, что у меня тоже было ночное приключение. — А ну-ка колитесь, сэр, кто вам вдохновение нынче ночью поставлял?

— Это самое вдохновение сегодня с утра всей стране подкинули, — отпарировал я и, наконец, стал понимать, что Балетмейстер просто ни о чем не знает. Конечно! Он же проснулся за 15 минут до репетиции. В гостинице у него не было телевизора и ему просто неоткуда было узнать о происходящем.

Следующие пять минут я потратил на короткую политинформацию. Балетмейстер выслушал ее весьма равнодушно, а затем, как бы подытожив услышанное, сделал мощнейшее резюме:

— Как я счастлив, что родился и живу в Ленинграде! Вечно в этой вашей Москве все не слава Богу! — он начал свой типичный монолог ленинградца, — Как хорошо, что они в 17 -м убрали правительство от нас. Еще бы Аврору на Москва-реку перенесли, и совсем можно было бы про Москву забыть. Какими только глупостями здесь народ не занимается. ГКЧП! Их бы ко мне на танцкласс, я бы за полчаса из них всю эту дурь выбил.

Мой рассказ всерьез Балетмейстер не воспринял и уже потерял к нему всякий интерес. Громко хлопнув ладоши, он выплеснул себя из кресла и заорал:

— А ну, козлики мои дорогие, попрошу всех на сцену!

Репетиция была недолгой — не более двух часов. Так было запланировано. В час дня все высыпали во двор и, попрощавшись, разбежались кто куда. Я предложил Режиссеру подвезти его до гостиницы, но он отказался, сославшись на встречу с коллегой, который должен был за ним заехать. Балетмейстер с новой «зазнобой» испарились в полуденном августовском зное, а я решил поехать в офис — там меня ждала куча дел.

Сев в машину, я вырулил на Мосфильмовскую улицу и поехал по набережной в сторону Красной Пресни. На дороге было удивительно мало машин для середины дня. Без всяких проблем я пролетел Смоленскую набережную, у гостиницы «Украина» сделал разворот и въехал на мост. Мне оставалось пересечь его и у здания бывшего СЭВа повернуть налево к Пресне, на Трехгорный Вал, где и находился мой офис.

Въехав на мост, я увидел начинающуюся впереди «пробку», но было уже поздно для разворота назад, и я двигался вперед, надеясь на то, что это был затор, возникший от интенсивного движения. Я был уже примерно на середине моста, когда движение остановилось вовсе… Все начали сигналить, не понимая в чем дело. Удивительно было то, что на встречной полосе не было ни одной машины. Это была очень странная стопроцентно односторонняя пробка. Все водители стали выходить из машин: поглядеть на причину такого затора. Я тоже вышел из машины и увидел, как все, побросав свои автомобили, идут вниз к Калининскому проспекту.

Пройдя метров пятьдесят, я увидел причину нашей остановки. Съезд с моста на Калининский был перегорожен двумя троллейбусами стоящими поперек дороги. Навстречу нам бежал какой-то вихрастый юноша. Он размахивал руками, жестами показывая нам уезжать назад. Юноша был сильно возбужден, похоже, алкоголем, и что-то выкрикивал. Из того, что он кричал, разобрать можно было только одно слово:

— Танки! Танки! Танки!!!

Вид у парня был карикатурный. Выпроставшаяся из брюк рубашка развевалась на ветру, под ней были видны полуспущенные брюки, оголившие живот и давшие свободу ярким семейным трусам в петухах. Мы все стояли, не зная как оценить происходящее: испугаться, смеяться, а, может, убегать…

Многие поспешили к своим машинам, и я был одним из спешивших. Было ясно, что здесь нам не проехать, а через 10 минут и в обратном направлении начнется столпотворение. В числе первых сообразивших я сделал крутой разворот и по встречной полосе поехал назад, но уже метров через десять остановился… С другой стороны моста нас заперли танки. Они подошли по Кутузовскому проспекту и закрыли собой все пространство моста.

Мы оказались в ловушке…