70 лет назад, 13 января 1953 года, советские граждане, открыв газеты, узнали, что «под маской профессоров-врачей» в стране орудовали «подлые шпионы и убийцы». «Дело врачей» — последнее, инициированное Сталиным, и единственное, не доведенное им до конца. И в силу этого обстоятельства, пожалуй, самое загадочное: каким должен был быть финал, доподлинно знал лишь сам усатый «вождь народов», а эту тайну он унес с собой в могилу. Впрочем, кое-что о сталинском замысле все-таки известно.
«Некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза, — гласило сообщение ТАСС, опубликованное в центральных советских газетах. — Участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали здоровье последних…»
В главной газете страны «Правда» была, кроме того, размещена отдельная статья на ту же тему, дополнившая характеристику фигурантов дела красочными эпитетами: «банда человекообразных зверей», «подлые изменники Родины», «гнусные выродки», «презренные наймиты»…
С одной стороны, удивить такими публикациями советских граждан было сложно: в 1930-е годы они читали и слышали еще и не такое. Но в том-то и дело, что на дворе стоял не 1937-й. Политические репрессии, разумеется, продолжались (куда же без них?), но характер их с тех пор претерпел существенные изменения. Изменился, во-первых, масштаб: говоря языком военных, от ковровых бомбардировок советская власть перешла к точечным ударам. Во-вторых, расправы над «врагами народа» перестали быть публичными.
К примеру, самое громкое из послевоенных политических дел, «Ленинградское» (в числе его фигурантов — секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, председатель Госплана СССР Николай Вознесенский, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Петр Попков, председатель Совета Министров РСФСР Михаил Родионов), совершенно не освещалось газетами. Не было публикаций не то что об арестах, но даже о приговоре. Для справки: всего было осуждено 214 человек, проходивших по «Ленинградскому делу». 26 из них, в том числе упомянутые Кузнецов, Вознесенский, Попков и Родионов, приговорены к расстрелу.
Обращал на себя внимание и акцент на национальности разоблаченных «врагов народа». Прецедентом, строго говоря, и это тоже трудно назвать. «Борьба с космополитизмом», развернувшаяся во второй половине 1940-х, имела ярко выраженную антиеврейскую направленность. Но до полного сброса масок дело тогда все-таки не дошло. Характер кампании хоть и неискусно, формально, но все-таки камуфлировался: согласно публикациям в советской прессе, борьба шла с проявлениями «антипатриотизма».
В тот, предшествующий «делу врачей» период власть все еще стеснялась открытых противоречий с лубочной пропагандистской картинкой, изображавшей СССР страной победившего интернационализма, навсегда избавленной от этнической и расовой дискриминации — не то что на государственном, но даже на бытовом уровне. Уж от антисемитизма — во всяком случае. На сей раз фиговые листки были сорваны.
«Большинство участников террористической группы — Вовси, Б.Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и другие — были куплены американской разведкой, — негодовала «Правда». — Они были завербованы филиалом американской разведки — международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт»… Опираясь на группу растленных еврейских буржуазных националистов, профессиональные шпионы и террористы из «Джойнт», по заданию и под руководством американской разведки, развернули свою подрывную деятельность и на территории Советского Союза…»
В сценарий «еврейского заговора» плохо вписывалось, правда, то, что целый ряд упомянутых участников «банды» носил русские фамилии. Но и этому в газетах было дано объяснение: «Другие участники террористической группы (Виноградов В.Н., Коган М.Б., Егоров П.И.) оказались давнишними агентами английской разведки».
Предыстория болезни
А еще спустя неделю был обнародован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 20 января 1953 года «О награждении орденом Ленина врача Тимашук Л.Ф.». В качестве основания для награды в документе называлась «помощь, оказанная правительству в деле разоблачения врачей-убийц». Именно показания Тимашук стали краеугольным камнем «дела врачей». Правда, камушек этот появился уже, так сказать, в процессе строительства.
Вот как описывается роль Тимашук в секретном постановлении ЦК ВКП(б) «О вредительстве в лечебном деле», принятом 4 декабря 1952 года: «Еще в 1948 году Министерство государственной безопасности располагало сигналами, которые со всей очевидностью говорили о неблагополучии в Лечсанупре (Лечебно-санитарное управление Кремля. — «МК»). Врач т. Тимашук обратилась в МГБ с заявлением, в котором на основании электрокардиограммы утверждала, что диагноз болезни т. Жданова А.А. (член Политбюро ЦК ВКП(б). — «МК») поставлен неправильно… Если бы МГБ СССР добросовестно расследовало такое исключительно важное заявление, оно наверняка смогло бы предотвратить злодейское умерщвление т. Жданова А.А.».
В постановлении, правда, ничего не говорилось о том, что тогда же, в 1948-м, с «исключительно важным заявлением» ознакомился сам «вождь народов». Сохранилась докладная записка тогдашнего министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова на имя Сталина, датированная 30 августа 1948 года: «Представляю Вам заявление заведующей кабинетом электрокардиографии кремлевской больницы — врача Тимашук Л.Ф. в отношении состояния здоровья товарища Жданова А.А.
Как видно из заявления Тимашук, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда».
Кроме заявления Тимашук к рапорту прилагалась кардиограмма, снятая у Жданова 28 августа 1948 года.
Однако товарищ Сталин накладывает на записку министра следующую резолюцию: «В архив». Резолюция сама по себе не слишком удивительна: надо полагать, вождя регулярно информировали о множестве подобных доносов. На каждый чих, как говорится, не наздравствуешься. Тем более что неизвестно, когда именно вождь сделал эту надпись. Можно предположить, что документы отправились в архив в тот же день — 30 августа. Но точно известно, что в последующие дни их оттуда не извлекли. А вот это уже действительно очень странно.
Дело в том, что не далее как на следующий день после получения Сталиным записки Абакумова, 31 августа, товарищ Жданов, о здоровье которого так тревожилась Тимашук, приказал долго жить. Кстати, после этого она продолжила свою разоблачительную деятельность: направила в ЦК несколько писем с изложением своей версии событий, связанных с болезнью и смертью Жданова. Но на это тоже не было никакой реакции. Вспомнили о Тимашук и ее «сигналах» лишь спустя четыре года.
«Летом 1952 года меня вдруг вызвали в МГБ в следственный отдел по особо важным делам к следователю Елисееву по делу покойного А.А.Жданова, и я снова подтвердила все то, что мною было написано в ЦК», — рассказывала Тимашук в своем письме, адресованном в 1966 году в адрес Президиума XXIII съезда КПСС.
На момент вызова Тимашук в МГБ — это было 24 июля 1952-го — стряпание «дела врачей» на кремлевско-лубянской кухне шло уже полным ходом. Первую его жертву, профессора Якова Этингера, арестовали еще в ноябре 1950-го. И уже успели замучить: профессор скончался в заключении, в марте 1951 года, не выдержав пыток и издевательств. Причем он никакого отношения к лечению Жданова не имел.
Арестовали Этингера вообще не за врачебную деятельность, а за «антисоветские» высказывания: профессор критиковал антисемитскую «борьбу с космополитизмом». Уже потом, в застенках, у него выбили «признание» в «злодейском убийстве товарища Щербакова» (путем, естественно, «вредительского лечения»).
Для справки: Александр Щербаков, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь Московского горкома и обкома ВКП(б), начальник Главного политического управления РККА, скончался 10 мая 1945 года от обширного инфаркта.
О том, насколько правдоподобной была версия о «злодейском убийстве», говорит тот факт, что в нее не поверил даже глава МВД. За что и поплатился. «В процессе допроса (Этингера. — «МК») я понял, что ничего, совершенно ничего связанного с террором здесь нет», — оправдывался Абакумов, когда некоторое время спустя допрашивали уже его самого.
Арестовали министра 12 июля 1951 года. За день до этого было принято постановление ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в МГБ СССР» (не публиковавшееся в печати), в котором Абакумов обвинялся в «преступлениях против партии и Советского государства».
Главный пункт обвинения: «Т. Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задание иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства». После этого-то и началась настоящая раскрутка «дела врачей».
Работа над ошибками
Согласно газетным сообщениям, появившимся 13 января 1953 года, свои преступные деяния «врачи-убийцы» совершили, выражаясь юридическим языком, в отношении неопределенного круга лиц. «Активные деятели Советского Союза» — понятие весьма расплывчатое, растяжимое. Поименно были названы лишь несколько «жертв». И то по большей части это «жертвы», скажем так, потенциальные.
«Врачи-преступники старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров, вывести их из строя и ослабить оборону страны, — говорилось в сообщении ТАСС. — Они старались вывести из строя маршала Василевского А.М., маршала Говорова Л.А., маршала Конева И.С., генерала армии Штеменко С.М., адмирала Левченко Г.И. и других, однако арест расстроил их злодейские планы, и преступникам не удалось добиться своей цели».
Трупов в деле было всего два — Щербаков и Жданов. И если с первым все ясно (уже тогда здравомыслящим людям было очевидно, что «злодейское убийство товарища Щербакова» — выдумка сочинителей «дела врачей»), то о втором того же сказать никак нельзя. В смерти Жданова были и остаются загадки.
Можно насчитать как минимум три версии его кончины. Согласно первой, наиболее распространенной, традиционной (можно даже сказать, канонической), ошиблись не лечившие Жданова врачи, а Тимашук: никакого инфаркта у него не было, а было, как и было сказано изначально, «функциональное расстройство сердечной деятельности на почве склероза и гипертонической болезни». А то, что Жданов умер через три дня после поставленного Тимашук диагноза — требовавшего, к слову, совершенно другого лечения и радикального изменения предписанного режима, — простое совпадение.
В официальном медицинском заключении о смерти Жданова говорилось, что он «в течение многих лет страдал болезнью высокого кровяного давления, осложнившейся тяжелым атеросклерозом», что «в последние годы у него были приступы грудной жабы, а затем появились приступы сердечной астмы». Причиной смерти назван «паралич болезненно измененного сердца при явлениях острого отека легких».
По другой версии, заблуждались все-таки врачи. В подтверждение приводится письмо профессора Виноградова Берии, написанное 27 марта 1953 года, то есть уже после смерти Сталина. В нем Виноградов признавал, что инфаркт у Жданова все-таки был и что отрицать это было ошибкой. «При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было», — настаивал Виноградов.
Однако на тот момент и Виноградов, и прочие арестованные по «делу врачей» — 28 медиков и 9 членов их семей — все еще находились в заключении. Пытать их уже перестали, даже на допросы больше не вызывали, но формально дело продолжало расследоваться. Для справки: закрыто оно было 31 марта 1953-го. 3 апреля Президиум ЦК КПСС принял постановление о полной реабилитации обвиняемых, а в ночь с 3 на 4 апреля года они вышли на свободу.
Но 27 марта Виноградов вряд ли был в курсе готовившегося освобождения. Не факт даже, что ему было известно о смерти Сталина. Многие фигуранты дела, например профессор Незлин, рассказывали, что узнали об этом, только вернувшись домой. Короче говоря, нет никаких гарантий, что письмо Виноградова было вызвано желанием облегчить душу, а не стремлением облегчить участь путем признания меньшей вины.
Кроме того, эта версия, так же, как и первая, традиционная, никак не объясняет первоначальное невнимание Сталина к активности бдительной Тимашук. Этот пробел закрывает третья версия, согласно которой Жданову, скорее всего, «помогли» уйти из жизни.
К ней склонялся и приемный сын погибшего профессора Этингера Яков (историк, публицист, общественный деятель, ушел из жизни в 2014 году). «Те, кто утверждает, что смерть была насильственной, не располагают бесспорными доказательствами, — писал Яков Этингер в своих опубликованных в 2001 году мемуарах. — Но степень вероятности этого я, как историк, оцениваю высоко. Конфронтация ведущих группировок в руководстве партии в конце 40-х годов — одной во главе с Маленковым и Берия и другой — со Ждановым и его сторонниками, сотрудниками по Ленинграду в годы войны, — была борьбой не на жизнь, а на смерть. Это непреложный факт.
Смерть Жданова была в полной мере использована его противниками, которые уничтожили всех, на кого он опирался и кого поддерживал, — это тоже факт. На классический вопрос «кому выгодно?» — история ответила однозначно. А уж затруднений с техническим исполнением никак не могло возникнуть. Лубянка десятилетиями практиковала изощреннейшие методы террора, тайных убийств, похищений, фальсификаций».
При этом Этингер считал, что смерть Жданова не была связана с поставкой диагноза. По его сведениям, версии о насильственной смерти придерживалась даже арестованная по делу врачей Софья Карпай — специалист в области электрокардиографии, которой инкриминировали неправильную расшифровку ждановской ЭКГ.
Показательно, кстати, что доктор Карпай провела в заключении почти три года (была арестована 16 июля 1951-го), но ни своей вины, ни даже своей ошибки так и не признала. «Участие в преступном лечении А.А.Жданова я отрицаю, — говорила она, согласно сохранившемуся в архивах протоколу, на очной ставке с профессором Виноградовым, устроенной 18 февраля 1953 года. — По электрокардиограммам инфаркта я не находила». В то время как Виноградов уговаривал ее «сознаться».
«Она вышла на свободу в ночь с 3 на 4 апреля 1953 года, вскоре, к великому сожалению, умерла, но успела многое рассказать дочери Инне Петровне и некоторым близким друзьям, — писал Яков Этингер. — По ее словам, смерть Жданова полна неясностей. Она не исключала ее насильственного характера с участием госбезопасности. Во всяком случае, когда Карпай пробовала узнать результаты вскрытия тела Жданова у кремлевского патологоанатома, та уходила от ответа. А ведь она спрашивала у человека, с которым была в приятельских отношениях».
Что сказал покойник
Но главная загадка «дела врачей» — это, конечно же, его политические цели. Характер сообщения ТАСС и статьи в «Правде», оповестивших страну и мир о «деле врачей», — да уже, собственно, сам факт таких публикаций — не оставляет сомнений в том, что это было больше, чем просто дело. Что товарищ Сталин затеял новую большую политическую кампанию.
Слухи о том, что в пакет готовившихся политических решений входила депортация советских евреев из Москвы и других крупных городов европейской части страны в восточные регионы, в Сибирь и на Дальний Восток, появились уже тогда же, в начале 1953-го. И в дальнейшем отнюдь не рассеялись.
Эта версия, к примеру, присутствует в «Архипелаге ГУЛАГе» Александра Солженицына (первый его том опубликован в Париже в 1973 году). «Кажется, он (Сталин. — «МК») собирался устроить большое еврейское избиение, — писал Солженицын. — Однако это стало его первым в жизни сорвавшимся замыслом. Велел ему Бог — похоже, что руками человеческими — выйти из ребер вон… Достоверно у нас ничего не узнать, ни даже сейчас, ни долго еще. Но, по московским слухам, замысел Сталина был такой: в начале марта «врачей-убийц» должны были на Красной площади повесить.
Всколыхнутые патриоты, естественно (под руководством инструкторов), должны были кинуться в еврейский погром. И тогда-то правительство (узнается сталинский характер, правда?), великодушно спасая евреев от народного гнева, в ту же ночь выселяло их из Москвы на Дальний Восток и в Сибирь (где бараки уже готовились)».
Разумеется, эта трактовка, мягко говоря, не является общепризнанной. Скажем, такой авторитетный исследователь, как Геннадий Костырченко, посвятивший множество своих работ теме государственного антисемитизма в СССР, называет это «мифом» и «легендой холодной войны». В обоснование своей позиции Костырченко приводит целый ряд аргументов логического и фактического свойства.
Венчает эту цепочку аргументов следующий довод: «Несмотря на тотальное предание гласности после августа 1991 года всех самых секретных политических архивных материалов сталинского режима, не было обнаружено не только официальной директивы, санкционирующей и инициирующей депортацию, но даже какого-либо другого документа, где бы она упоминалась или хотя бы косвенно подтверждалась ее подготовка (в том числе пресловутые сотни тысяч страниц списков евреев на выселение). Если бы нечто похожее существовало в действительности, то непременно бы обнаружилось, как это произошло со многими другими утаенными советским режимом секретами».
Однако воспоминания соратников Сталина подтверждают, напротив, версию, изложенную Солженицыным. Например, мемуары Анастаса Микояна (на момент событий — заместитель председателя Совета министров СССР, член Политбюро ЦК КПСС), изданные в 1999 году содержат такое признание: «Как-то после ареста врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский характер, Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил ему вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать и опубликовать в газетах групповое заявление с разоблачением сионизма, отмежевавшись от него… Это было за месяц или полтора до смерти Сталина — готовилось «добровольно-принудительное» выселение евреев из Москвы. Смерть Сталина помешала исполнению этого дела».
Наличие такого плана подтверждают и воспоминания Николая Булганина, также входившего в ближайшее сталинское окружение (член Бюро Президиума ЦК, первый зампред Совмина). Правда, рассказ этот не от первого лица: его записал и опубликовал Яков Этингер, встречавшийся и беседовавший с Булганиным после его отставки, в 1970 году. Но не доверять этим записям оснований нет.
«Булганин рассказал мне, что, по его сведениям, процесс над «врагами», который намечался на середину марта 1953 года, должен был завершиться вынесением смертных приговоров, — вспоминал Этингер. — Профессоров предполагалось публично повесить на центральных площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске, других крупнейших городах… Булганин подтвердил ходившие в течение многих лет слухи о намечавшейся после процесса массовой депортации евреев в Сибирь и на Дальний Восток.
В середине февраля 1953 года ему позвонил Сталин и дал указание подогнать к Москве и другим крупным центрам страны несколько сотен военных железнодорожных составов для организации высылки евреев. При этом, по его словам, планировалось организовать крушения железнодорожных составов, «стихийные» нападения на поезда с евреями с тем, чтобы с частью из них расправиться еще в пути».
В воспоминаниях главного разоблачителя Сталина, Никиты Хрущева, надиктованных после им после отставки, подобных откровений нет. Что, впрочем, может быть объяснено политическими самоограничениями: даже будучи свергнутым — а может, как раз поэтому, — Хрущев не мог себе позволить раскрыть секреты, разрушительные для государства, которое он возглавлял. Ведь речь, на секундочку, шла о том, что страна, победившая нацистскую Германию, едва не осуществила свой вариант «хрустальной ночи» и Холокоста.
Но существуют свидетельства, согласно которым, в приватных разговорах на эту тему Никита Сергеевич говорил то же самое, что и Микоян с Булганиным. Да и в опубликованных хрущевских мемуарах достаточно много говорится об антисемитизме Сталина.
«Крупным недостатком Сталина являлось неприязненное отношение к еврейской нации, — свидетельствовал Хрущев. — Помню, в начале 50-х годов возникли какие-то шероховатости, что-то вроде волынки среди молодежи на 30-м авиационном заводе... Зачинщиков приписали к евреям. Когда мы сидели у Сталина и обменивались мнениями, он обратился ко мне как к секретарю Московского горкома партии: «Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки и, когда кончится рабочий день, побьют этих евреев»...
Потом мы вышли, Берия иронически говорит мне: «Ну что, получил указания?» «Да, — отвечаю, — получил. Мой отец был неграмотный, но он не участвовал в погромах, это считалось позором. А теперь мне, секретарю ЦК партии, дана такая директива».
К счастью, погромная директива не была реализована: Сталин то забыл о своей идее, то ли высказал ее не всерьез. Как сказали бы сегодня, троллил соратников. «После войны Сталин часто заводил подобные разговоры, мы к ним привыкли», — вспоминал Хрущев. Но как гласит известная мудрость, в каждой шутке есть лишь доля шутки. А в специфическом юморе «вождя народов» этот процент, пожалуй, вообще стремился к нулю.
В общем, слухи о массовой депортации советских евреев возникли, похоже, далеко не на пустом месте. Что же до главного, несущего элемента в аргументации историка Костырченко и его единомышленников в этом вопросе — если бы что-то подобное готовилось, в архивах обязательно остались бы какие-то следы, какие-то документы, — то его никак нельзя назвать неоспоримым.
Во-первых, на начальном этапе операции, на стадии замысла и планирования, документов вообще могло не быть. «Я задал Булганину вопрос: были ли какие-либо письменные указания Сталина относительно депортации евреев? — рассказывал Яков Этингер. — Он усмехнулся и сказал: «Сталин не дурак, чтобы давать письменные указания по такому вопросу. Да и вообще Сталин очень часто прибегал к устным распоряжениям, особенно, когда он обращался к членам Политбюро. Он не считал нужным давать письменные указания им».
Во-вторых, после смерти Сталина архивы вполне могли хорошенько почистить, поскольку планы такого рода компрометировали не только «вождя народов», но и его политических наследников и советское государство в целом.
В-третьих, утверждение, что после августа 1991-го в архивах не осталось материалов сталинского периода с неснятым грифом, что абсолютно все они преданы гласности, является, мягко говоря, преувеличением. Идеалистическим представлением об отношении власти к истории. По словам историков-архивистов, нерассекреченным документам, что называется, несть числа. Причем тенденция такова, что с каждым годом «исторических» секретов становится все больше.
Поэтому совсем нельзя исключать, что на пыльной полке ведомственного архива некоего «компетентного» органа, наглухо закрытого, как и сам орган, от «посторонних» глаз, лежат себе полеживают пожелтевшие листочки, раскрывающие все тайны последнего политического дела сталинской эпохи. Дожидаются нового поворота в истории страны и своего пытливого исследователя.
Андрей Владимиров
