«Аль-Фараби, несмотря на свои способности в области логики и политической философии, жил как суфий, и дух суфизма пронизывает все его произведения. <...> Известно, что аль-Фараби презирал мирскую жизнь и испытывал любовь к природе, проводя свои занятия и дискуссии на природе, у реки за пределами шумного города. Он часто носил одежду, характерную для Центральной Азии, большую меховую шапку, отказываясь подчиняться традициям, принятым при дворе, хотя иногда мог нарядиться лучше, всех, возможно, только для того, чтобы сбить с толку своих критиков при дворе».
«Практика чередования простой и изысканной одежды существовала среди многих знаменитых суфиев, к примеру, у Абуль-Хасана аш-Шазили, основателя знаменитого братства шазилия, который тем самым стремился показать свою независимость не только от мира, но и от отречения от мира, или то, что Руми называл отречением [от] отречения (тарк-и тарк)».
(S. H. Nasr. Three Muslim Sages: Avicenna—Suhrawardi—Ibn Arabi)
Традиционное отношение к самопроявлению варьировалось от ясного безразличия до совершенно дионосийской игры, как мы видим. Внедрение элементов драмы в личный стиль — это прообраз дендизма. Это можно назвать апофатическим аскетизмом, и запрос рождается во многом из рефлексии на тему собственного лицемерия. Одежда — это социальный язык. Поэтому если она считывается, как «бедная», «аскетичная», то такой человек заранее занимает некую позицию и невербально требует соответствующего отношения авансом.
Аль-Фараби на банкноте Казахстана номиналом 1 тенге
Аристократический эпатаж нужен, чтобы ничего из себя не строить, отвергать запрос, не позволять себя определить. Суфии принципиально уклонялись от руки, желающей повесить ярлык. Такие практики тем более нужны сегодня, когда семиотические карты давно вскрыты и просто игнорировать вопрос внешнего вида нельзя.
Одежда — это символическая система, в которой невозможен минус-приём, то есть невозможно избежать высказывания. Наверное, ближе всего к «антивысказыванию» первоначально находился никаб и другие виды полного хиджаба, однако сегодня он естественным образом становится не просто высказыванием, но и буквально протестным жестом.
Принцип «отречения от отречения» — это форма радикального рассубъекчивания самого себя. Совсем не высказаться — невозможно, значит следует чередовать высказывания, превращая их в аккорды, которые могут либо снимать ложный пафос, либо передавать послание.
Гармоническая точность достигается через внешний нонконформизм. И буквально переложить этот принцип на современность не получится, потому что сегодня не существует никакого действительного нонкомфоризма, кроме ортодоксии. Но уловить суть важно. Ускользание от определения как метод — это часть традиции. При неумеренном его использовании рождались и крайности, такие как движение маламатия (от араб. ملامتيه — тот, кто ищет порицания), члены которого до такой степени избегали демонстративного благочестия, что дошли до демонстративной греховности. На этой стадии дендизм превращается в юродство. Высокое юродство, конечно, но это разрушает замысел: действие теряет драматический баланс, так как доходит до прямого порушения основы.
Матричная действительность настолько пошла и избыточна, что просто напрашивается на укол. Перформативные практики изобрела не Марина Абрамович, не Оскар Уайльд и даже наверное не Диоген. Это традиционный способ социальной активности, который уважали и использовали лучшие из нас.
Талгат Иркагалиев
