С раннего детства я мечтала о домашнем питомце. Мне так хотелось найти в небольшой зверушке что-то свое, некую невидимую связь между нами. И вот благодаря всем обстоятельствам и поворотами судьбы, в нашем доме появился котенок. Блохастый, тощий и жутко пугливый. Это была девочка с бездонно голубыми глазами и «родимым пятном» на носу. После уличных скитаний, она крепко уснула на моей руке.
Шли годы, и котенок превратился в кошку. Характерную, капризную и очень требовательную. Но при этом ласковую, понимающую и умную. Мы выбрали друг друга и оба понимали величину своей любви.
Все гости, приходившие ко мне, с разочарованием или раздражением говорили: «какая злюка, не даёт себя даже погладить». Я только улыбалась, ведь им было бесполезно доказывать, на какую нежность способно это создание. Мои знакомые, родственники, все повторяли одно и то же: «она абсолютная эгостика». Но на самом деле, она всегда пыталась защитить тех, кого любит.
1
Однажды она и вовсе готова была наброситься на пару юных мальчиков. Мне было примерно 15, а моей подруге, которая часто оставалась у нас на ночь, 16. Мы точно не были оторвами, но, разумеется, в 15 лет этого очень хочется. Чего-то такого, о чем ты не сразу скажешь маме. И вот в одну из таких ночевок моей подружке пишет одноклассник, мол мы тут гуляем в городе, присоединяйся. Она объясняет ситуацию, и тогда он коротко отвечает: «тогда выйдите просто к нам в подъезд, поболтаем хоть».
Ничего такого, никаких побегов из дома или выпрыгиваний из окна. Просто мальчишки. Просто придут поговорить о том-о сем. Но ведь в этом возрасте — это не так ощущается.
Они уже курили, они уже гуляли допоздна, а еще были, точнее, казались такими взрослыми. И вот они дошли до нас, и правда, просто сидели на лестничной клетке и рассказывали какие-то глупые истории. Я успела даже забыться, как вдруг мама аккуратно приоткрывает дверь и видит нас. Она всегда всё понимала, поэтому потом только спросила, кто это был, и больше не интересовалась.
Но однажды, намного позже, мы вспомнили эту историю и я спросила, как же она узнала, что мы так тихонько вышли в подъезд. Она ответила, что моя ненаглядная Зося (такое имя пришло к ней со случайным выражением маминой подруги: «ну, такую можно только Зосильдой назвать») — всё это время в упор смотрела на дверь и рычала, практически как настоящая немецкая овчарка. При этом периодически пыталась еще и разбудить маму (что у нее в итоге прекрасно получилось).
Так я поняла, что она никогда была не эгоисткой, которая не хочет чужих поглаживаний, она просто выбрала свою семью и большего ей не нужно.
2
Она закатывала истерики, если я уезжала из дома хотя бы на одну ночь. Не давала мне уснуть, пока не уляжется прямо у лица. В ней я нашла самого преданного и искреннего друга, какого никогда не было на моем пути. Жаль, я поняла это не рядом с ней. Она слушала. С вниманием, выразительно, можно было считать миллион эмоций на небольшой морде этой голубоглазой. Помню, как со мной случилась какая-то очень неправильная и дурацкая влюбленность, я заканчивала школу, должна была подтвердить экзаменами свои высокие результаты для золотой медали — а в мыслях были совершенно иные вещи. Я так горько плакала поздно ночью, словно разрушился целый мир. Зося как всегда запрыгнула на кровать, чтобы уснуть рядом со мной. Но в итоге легла на грудь, а я плакала, плакала так много. Что-то, кажется, падало прямо ей на макушку. Она продолжала лежать, словно терпеливо выжидая, когда мне станет на толику лучше. Возможно, что стороны её образ в моих словах покажется слишком романтизированным. Может и так, но ведь мне и правда легчало. Словно всю ту тоску и боль, что я могла испытывать, ей очень хотелось забрать себе.
3
Поздняя стерилизация — исключительно наша ошибка. Сначала это казалось вовсе не нужным, Зося ведь до последней волосинки была домашней кошкой, которая не выглядывала даже ради любопытства в окно. Затем мы решились, как раз в этот момент она начала набирать вес. Это, опять же, ни сколько не умоляло её изящества. Кстати, именно в этот период мы обе поняли, что ненавидим ветклиники. Она — из-за понятного страха незнакомого места и своеобразного запаха животных, лекарств, а я — из-за страха увидеть, насколько их судьба неподвластна нам. Я никогда не ощущала этого с людьми, скорее наоборот, показывала полную собранность в больницах и невзгодах человека. Но здесь, где пожилая женщина трясется за своего щенка, а какой-то парень притащил уличного кота с отдавленными лапами — я сжимала каждую мышцу в теле. Однако в те дни, ничего серьезного с нами не происходило, стандартная кошачья процедура.
К слову о незнакомых запахах, которые Зося так не переносила.
Просто эта «тумбочка» всегда вкусно пахла, словно только что постиранное белье, как свежий ароматизатор для дома. Так еще пахнет после дождя весной, когда смыло последний снег и грязь. Представляя её в обличии человека, я думаю, это был бы мой самый чистоплотный знакомый. Потому что если эта кошка не умывалась, то либо спала, либо кричала на всех, чтоб шли спать.
Ровно в 23:00 у нее заводился какой-то внутренний будильник или напоминание, она подходила ко мне или маме вплотную и громко мяукала, пытаясь смотреть только в глаза. Не помню, когда мы осознали, в чем причина её недовольства. Но сколько я знаю себя в жизни с Зосей, в одиннадцать вечера я потихоньку шла в сторону спальни. Я могла смотреть фильм, читать книгу или готовиться к сессии — Зосе было главное, чтоб каждый лежал на своем месте.
В доме равнялись на потребности и привычки кошки, как на полноценного члена семьи. Она была человеком. И в этом, наверное, и кроется одна из основных причин, почему уход домашнего животного так невыносим. Мы приравниваем их к себе, в подсознании они являются для нас такими же людьми. Поэтому и возникает вопрос: «почему же мой маленький друг ушел так рано? Мне казалось, мы проживем вместе ещё лет 50...». В данном случае совершенно не важно, кого мы выбираем — попугая, хомяка, собаку или кошку — если в сердце возникает искренняя привязанность и нежность к этому существу, прощание всегда будет тяжелым.
Она вставала в семь утра, чтобы поесть, и уходила снова спать до 12. Как только кто-то уходил в ванную комнату, она запрыгивала на корзину для белья. Думаю, насмотревшись за всю жизнь на нашу неловкость с мамой, она была уверена, что мы можем случайно или специально утонуть. Словом, каждое «правило», рождающееся в нашей квартире, каждый негласный принцип, как не закрывать определенную дверь или оставлять в кувшине больше воды, поскольку из миски она не пила — всё было завязано на этой пушистой.
Время шло дальше, я закончила школу, поступила в университет в Петербурге, затем собиралась перебираться в Москву. Я видела, как мой друг тоскует во время разлуки, но минуты встреч были полны счастья и бесконечной радости. И всё же, когда уезжаешь, кажется, не так страшно задержаться вне дома на денек другой. Так я не раз оставалась в Москве на лишнюю неделю, в Петербурге гостила у друзей. Но ведь просто потому, что я знала, она там, за этой дверью старого финского подъезда.
Сейчас я аккуратно её открою, а Зося тихой поступью и с недовольным лицом выйдет меня встречать.
Я выросла и, конечно, посиделки с близкими товарищами или встреча с любимым человеком гораздо больше отзывались во мне в то время. Я всегда много работала, и в какой-то период, увидеть меня дома можно было только в семь утра, а затем в 12 ночи.
Жизнь вне дома неслась и цвела всеми самыми яркими красками. Я бегала, получала повышение, впихивала в сутки еще парочку часов, чтобы точно хватило на все. Дни были такими суматошными, бурлящими, что на работе можно было и задержаться, чего дома-то делать.
Но ведь просто потому, что я знала, она там, за этой дверью старого финского подъезда. И поэтому мне снова жаль, когда я об этом думаю, что не могу быть уверена в том, что она всё понимала.
А мне бы этого так хотелось, возможно, очеловечивая её жизнь, я сделала только больнее себе.
4
Она столкнулась с самой страшной болезнью, которая до сих пор не подвластна людям — рак. Смогли вылечить, прооперировать. На операцию ее забрали на целых два дня, потом отпустили домой. Она быстро начала есть, пить и даже корчить негодование на лице — а это признак её полного здравия. В тот момент от нас практически ничего не требовалось, врачи всё сделали сами. Только несколько раз мы посидели с ней во время капельниц. Именно тогда поселилась слепая уверенность в том, что уж теперь нам точно по силам всё. Но спустя год всё сломалось. В ветклинике по телефону тихо, но четко сказали: «лучше не мучать». Метастазы распространились по всему телу, рак сжирал её с бешеной скоростью.
Две ночи я колола ей обезболивающее. Врач до этого показала как. Я не боюсь крови, мяса, видела и не такое. Но здесь дрожала рука. При этом понимала, что должна. Что сейчас я, как тогда она ночью в неудачную влюбленность, должна забрать всю ее боль себе. Правда, когда я уже быстро вводила иглу, я видела легкую дрожь по её телу и взгляд исподлобья. Может, она уже знала, что не поможет. Во вторую ночь ко мне забежала подружка и увидела всю эту картину, как раз было время вкалывать лекарство. Она так широко открыла глаза и сказала: «Ты такая смелая, я бы не решилась». И тогда я поняла, что тоже не решалась, это был просто шок, состояние аффекта. Так было надо, это должно было помочь. И я как мантру повторяла эти слова про себя сутками.
Две ночи я пыталась её накормить или дать хотя бы попить. Она выплевывала всё. Я пыталась положить её рядом с собой во время сна, но она уходила. Впервые она не хотела спать рядом со мной. В последнюю ночь я разозлилась, я была одна с ней. Кричала, сглатывала слезы, а потом снова кричала на неё. Впервые она так опустошенно смотрела на меня. Впервые она не принимала участие в нашем немом диалоге. Я четко помню, как отнесла её в ванную и аккуратно вымола подбородок, который весь был в застывшем корме и лекарствах. Я подумала, что ей, этой самой чистой и аккуратной кошке, невыносимо быть грязной, а самой вылизаться просто нет сил. Я вытирала её полотенцем и сказала, что мы должны бороться. До сих пор для меня это самая страшная ночь в жизни, потому что она была последней, но никто мне об этом не сказал.
В эту ночь я повзрослела. В эту ночь закончилась и ушла какая-то часть моего детства. Наверное, в эту же ночь я стала чуточку черствее. Ведь я никогда не теряла, ребенком я не осознавала значения траура и горя. А теперь нет чего-то моего, после короткой, но сложной борьбы, я не вышла победителем. И мне с этим жить, дальше вставать и засыпать, всё осознавая. Так и есть, каждый будет нести подобное на отведенные ему дни, недели и года, потому что память о хорошем может быть сложена и из потерь.
Утром у врача я боялась отпустить её лапу с катетером. Боялась отвести глаза, хотя её уже были явно затуманены. Сейчас память блокирует многое, что произошло в те последние два часа, но когда мы вышли с пустой переноской — часть меня отломилась. Сначала мне хотелось ото всех убежать. Потом мне жутко хотелось, чтобы меня поняли. Потом наступила невыносимая злоба на всё. А самое главное — на себя.
5
Очень долго меня мучало чувство вины. Ведь в наших кошачье-человеческих отношениях — я была за старшую. Я несла ответственность. И, получается, я с ней не справилась. Как это всегда бывает, ты начинаешь наслаивать одну тревожную мысль за другой. И вот я уже думаю, что у неё был шанс, но я его упустила. Не пришла вовремя ко врачу. Не разглядела какие-то странности в поведении. Я дошла до того, что каждый день в мыслях молила кого-нибудь дать мне прощение. Ведь это я была за старшую.
Однако в этот же момент я начала понимать, что теперь получится только вытащить себя самого за волосы. Мюнхгаузен говорил, что мыслящий человек в целом должен делать это время от времени. Так и здесь. С уходом любого дорого и близкого нам, не придет озарение. А даже если будут названы самые логичные и правильные доводы, мы найдем причины в них не верить. Потому что чаще всего чувство вины позволяет не отпускать того, кто был безумно дорог. Так мы не позволяем этому уйти насовсем, не даем покинуть нас. И пусть с великой болью и тоской, но воспоминания о об ушедшем кажутся более живыми, настоящими. Отпустить — не значит вычеркнуть или выкинуть несколько страниц из пройденного. Это значит дать возможность себе жить дальше, быть благодарным за произошедшие моменты счастье. А главное, дать успокоение той душе, которая теперь оберегает нас в других реалиях.
Я уверена в том, что чувствуя неподдельную и чистую любовь к нашим меньшим друзьям, мы даем им понять, что они для нас значат. Пусть ученые уже или однажды это опровергнут. Но за свою преданность, внутреннюю частоту и привязанность к нам, питомцы заслуживают уходить с тем, что мы будем помнить только лучшее, светлое и любимое у них. Даже если сначала нам придется пережить горькое расставание. Зося ушла с частью меня, залюбленная и счастливая, она не только дала мне альбом воспоминаний о детстве, она и дала мне повзрослеть.
Самое забавное, что наша Зося — не походила на дворовую породу, хотя была вытащена буквально из помойки. У неё был прекрасный сиамский окрас шерсти и аккуратная мордашка. Но с годами, то ли из-за силы нашей любви, то ли из-за поздней стерилизации, миниатюрная кошка превратилась в небольшую тумбочку. Она оставалась такой же аккуратной, но всё-таки тумбочкой. Такое сравнение приходило в голову всем, поскольку Зося обладала ещё одной забавной чертой — очень короткие лапы.
Врач сказал нам, что это могло запросто получиться из-за голодных и холодных дней, и в детстве у нее, скорее всего, был рахит.
Так и получилось, лапки оставались маленькими, короткими и не менялись в размере, а вот вся остальная Зося — довольно сильно увеличилась. Некая несуразность её внешности, которая возможно слишком смешно нарисовалась в чьем-то сознании — сочеталась с невероятной грацией и тактом. Она ходила, виляя бедрами, спала точно на подушке и не позволяла себе сделать какое-то неловкое, «кошачье» движение.
Екатерина Трусова
