Сегодня на сцене Кремлевского Дворца съездов состоится выпускной спектакль Академии балета имени Вагановой, который только что с феерическим успехом прошел в Мариинском театре Петербурга. Ее ректор с трехлетним стажем Николай Цискаридзе второй год подряд предъявляет Москве достижения своих выпускников, где все по-взрослому — декорации, костюмы — на высшем уровне. Но, по сути, это его собственный отчет о работе.
О дисциплине, кордебалете, реформах в Вагановском, о пользе чтения архивов, а также о Большом театре и Павле Дмитриченко, отпущенном на свободу, обозреватель «МК» поговорил с ректором и народным артистом РФ Николаем Цискаридзе как раз накануне приезда его школы из Петербурга в Москву.
«Я против пляшущих и дергающихся человечков на сцене»
— В этом году у нас совсем другая программа, другой состав детей — это же не постоянная труппа, а школа, — говорит Николай. — В программу выпускного спектакля я включил произведения, которые очень давно не исполнялись школой и на сцене Мариинского театра. В этом году мы восстановили «Польский бал» из оперы «Иван Сусанин» — хореографический шедевр Лопухова и Кореня, наших легендарных выпускников. Он тридцать лет не шел, а наш профессор Ирина Генслер (в свое время примадонна Мариинки) потратила много времени со мной на то, чтобы воссоздать «Польский бал». Дальше я сделал сюиту из танцев «Руслана и Людмилы» (в следующем году этому шедевру будет сто лет). Премьера последней работы Фокина в России состоялась после революции, я скомпоновал комбинации Фокина, и, таким образом, Глинке мы посвятили весь первый акт. Не надо забывать, что в те времена балет часто исполнялся в операх, и это не были какие-то танцы, а шел полноценный балетный акт.
Во втором акте мы покажем «Болеро» Брониславы Нижинской — первую версию спектакля 1928 года, когда Морис Равель написал музыку по заказу Иды Рубинштейн. Бенуа нарисовал эскизы декораций и костюмов, а Нижинская поставила. Никогда этот балет не показывался в Петербурге, тем более в Мариинском, на сцене которого Нижинская танцевала. Мне хотелось, чтобы мы как-то вспомнили эту выдающуюся выпускницу академии и хореографа с мировым именем, совершенно незаслуженно забытую. И к тому же все знают бежаровское «Болеро», в котором солист исполняет танец на столе. Но дело в том, что стол придумал не Бежар, а Нижинская для Иды Рубинштейн: Бежар всего-навсего позаимствовал идею и сделал свою версию. Так что все дороги ведут на улицу зодчего Росси.
Ну, а в третьем акте у нас будет балет «Фея кукол» (музыка Йозефа Байера со вставными номерами на музыку Чайковского, Дриго и Пуни). Я взял «Фею кукол» по нескольким причинам: во-первых, балет изначально ставился для Эрмитажного театра, у которого в этом году юбилей. В то время балет так понравился семье Николая II, что он решил впервые своих детей вывести в Мариинский театр на балет. И буквально за месяц этот небольшой спектакль переделали для большой сцены Мариинки, чтобы великие княжны пришли на балет вместе с мамой и папой. Во-вторых, «Фея кукол» стала первой работой Льва Бакста, 150-летие которого отмечает весь мир. Я очень люблю этого художника, много работал в костюмах по его эскизам, и мне очень хотелось, чтобы дети понимали, что «Сусанина» они танцуют в костюмах Федоровского, а «Руслан и Людмила» идет в костюмах по эскизам Коровина и Головина. Что «Болеро» — это Бенуа, а «Фея кукол» — Бакст. Я приглашал специалистов, которые читали детям лекции по каждому произведению, поэтому они хорошо подготовлены.
И для меня это очень важная подготовка артистов, потому что я против пляшущих и дергающихся человечков на сцене, против бездумных концертов, которые демонстрируют непонятно что на фоне бесцветного задника. Я считаю, что наша школа в XXI веке должна растить артистов, которые умеют делать роль и знают, о чем они танцуют. Русский театр всегда был ценен, прежде всего не только серьезнейшим подходом к профессии, но и тем, что существовали законы амплуа, что в последние годы пытаются размыть и уничтожить. Я сам амплуа не нарушал и пытаюсь с малолетства приучить всех, что исключительно по амплуа они должны выходить на сцену.
Мне очень понравилась фраза Владимира Мединского, когда он меня представлял коллективу академии: «Мне хотелось, — сказал он, — чтобы диплом Вагановки был так же ценен, как диплом Оксфорда или Гарварда». Я бывал в Оксфорде, Гарварде на экскурсиях и много времени посвятил изучению того, как там идет образовательный процесс. И я всегда думал, что если бы мне удалось в нашу систему внедрить их опыт… Вот я потихоньку это и делаю. Сегодня дети далеко ушли в киберпространство, хорошо осведомлены благодаря Википедии. Поэтому каждый раз я стараюсь объяснить им законы спектакля: по каким причинам что-то происходит, что создатели жили в другом веке и т.д.
«Я не критикую Большой. Я просто хочу сесть и получить удовольствие, посмотрев спектакль»
— Ты ректорствуешь три года, и у тебя это третий выпуск. О каких выводах уже можно говорить?
— Мне обидно, что поломана система взаимодействия школы с театром на момент выпуска из академии. В школе карьеру не делают — в ней учат, чтобы карьера делалась в театре. И когда мы выходим из школы, полностью обнуляем свои успехи. Так вот, мне хотелось бы восстановить эту систему: когда Юрий Григорович с детства знал всех детей, которых он будет брать в театр и делать одного солистом, другого — характерным, а кого-то просто готовить для кордебалета. А кордебалет был везде ровный, потому что он был подготовлен одной школой, одними педагогами, и в этом была сильная преемственность. Вот это сейчас разрушено. Труппы выглядят как лоскутное одеяло — нет ровности, потому что ее нет с детства.
Я полюбил балет только потому, что это было прекрасно, когда любой спектакль был действительно произведением искусства. Поэтому, когда я говорю о кордебалете, я очень хорошо помню, что все артисты были хорошо подобраны по росту. И в Большом, в труппу которого я вошел, были четкие амплуа: одни танцевали только в пачке, а другие никогда в пачку не становились, потому что у них были несовершенные ноги, как считалось тогда. Были юноши, только стоявшие с пиками, а были юноши, танцевавшие только в трико на первой линии кордебалета. Это была каста; а сейчас все танцуют всё — и смотреть на это нельзя.
— А что бы ты хотел видеть сегодня в балете?
— Я хочу качества. Когда Большой театр на весь мир транслирует свои спектакли, я невольно их смотрю — там танцуют и мои ученики, и коллеги. И каждый раз я понимаю, что это не разовое выступление, но вижу, что эти артисты не могут стоять даже рядом, а мы показываем это на весь мир. Я не критикую, я хочу сесть и получить удовольствие, посмотрев спектакль, на который тратятся огромные деньги. А как руководитель я понимаю, как тратятся деньги, что почем, я сам участвую в создании спектаклей.
«Все знают, что в любой момент я могу войти в интернат и проверить, как застелена кровать»
— Но вернемся все-таки к Вагановской академии. Что ты хочешь изменить как человек, склонный к радикальным высказываниям и действиям?
— В моих высказываниях нет ничего радикального — в них только логика и ответственность. Когда я выяснил, что до моего прихода, после смерти Константина Михайловича Сергеева (выдающийся танцовщик и руководитель школы Вагановой. — М.Р.), не было ни одного методического совещания, я был крайне удивлен. Потому что наша академия — главная цитадель по диктату классического танца всему миру. Я стал ходить по классам и понял, что один педагог так показывает движения, а другой — по-другому. «Меня так учили», — говорил мне педагог. «Что значит учили? — спросил я. — Есть правила Вагановой». Я тут же переиздал ее книгу и подарил каждому. Знаешь, в 1942-м Ваганова и Тарасов, который руководил московской школой, великий педагог, объединились и сняли фильм по школе классического танца, где показывают, как надо делать каждое движение. Там сняты маленькие Плисецкая, Стручкова. А ведь фильм снимался во время войны, когда никто не знал, что будет завтра. А люди занимались балетом. Мы сейчас живем в другом режиме, но законы танца должны быть четко исполняемы.
Ты спрашиваешь, что я изменил. Тебе каждый здесь может сказать, что строгой стала дисциплина. Мне еще не до конца удалось сделать так, чтобы в мое отсутствие она соблюдалась, но… все знают, что в любой момент я могу войти в интернат и проверить, как застелена кровать. И каждый человек, который не соблюдает нормы общественного порядка, мной будет отчитан. Все двоечники по любому предмету пересдают лично мне.
— Ты как знаток дореволюционного образования случайно карцер не завел в академии?
— Нет, не завел, это запрещено законодательством. Но в принципе каждый ребенок должен с детства понять, что есть нормы и их надо соблюдать. Они пришли ко мне и сказали: «Хотим играть в футбол во дворе». Пожалуйста — я купил им мячи, еще и сетку для баскетбола повесил, но сказал: «Разобьете окно…»
— А если сломают ногу? Стекло важнее?
— Главное, чтобы они были во дворе и под присмотром. Я тоже был ребенком, и сколько мне ни говорили «не бегай», я бегал. Но лучше им дать возможность бегать под твоим присмотром, чем они это будут делать втихаря.
— Не пойму, ученики тебя любят или боятся?
— Ну, откуда я могу это знать… К нам в гости приезжал кукольный театр «Тень» из Москвы, и его директор Майя Краснопольская стала ребят пытать: «Ну, как Николай Максимович, орет?» — «Нет, не орет». — «Вы боитесь его?» — «Не, не боимся». Он, типа, добрый. А один мальчик сказал: «Страшно, когда он шутит». Язык у меня, знаешь сама, острый, и если я шучу, то... короче, лучше не заводить меня.
— А мне они сказали, что ты хочешь построить бассейн. Правда?
— Дело в том, что в спектаклях Мариинского театра наши дети участвовали всегда: в операх, в балетах — танцуют по 20 с лишним спектаклей в месяц (Мариинский платит за каждого участника школе). И Валерий Абессалович Гергиев предоставляет ребятам все возможности для комфортной работы, но нагрузки у них все равно колоссальные, так что плавание для них очень полезно, особенно когда дети растут и формируются. Ведь артистам балета нельзя бегать, если поднимать штангу, то только с определенного возраста.
— Прости, а партнерша — это не тяжесть?
— Поднимать «живой» вес и «мертвый» — это разные вещи. Была знаменитая история, когда наш великий штангист (не помню его фамилию) не смог поднять самую легкую балерину в мире — Екатерину Максимову. Я, наверное, не подниму 50 килограммов, а на одной руке носил балерину такого веса спокойно. Так что бассейн будет у нас там, где котельная. Она давно не работает, и я хочу ее переоборудовать в такой спортивный комплекс, чтобы дети вечерами могли плавать и у них была возможность для реабилитации. В этом году здесь проживали 195 русских и 45 иностранцев.
— Мода на обучение балету стабильная или волнами? Сколько в этом году человек на место?
— Про этот год могу сказать только в августе, а вот в прошлом мы приняли 60 человек, просмотрев 1800. А в этом только за сутки прошло около трехсот. Интерес к балету идет волнами: в этом году впервые за последние 25 лет пришли 36 мальчиков. Никогда не было такого количества мальчиков, и меня это очень радует, потому что после развала Советского Союза просела цифра по приему парней. Не надо забывать, что театральные выпускники, консерваторские и, главное, балетные — главный экспорт нашей страны. Заметь, единственные дипломы, подтверждения которых не требуют на Западе, — это из сферы культуры, а все остальные дипломы люди обязаны подтверждать.
«Не надо забывать, что пострадавший и Паша Дмитриченко были в хороших отношениях»
— Не могу не спросить про судьбу Павла Дмитриченко, в 2013-м обвиненного в покушении на Сергея Филина и месяц назад вышедшего на свободу.
— Я Пашу очень уважаю и очень хорошо к нему отношусь. И не раз говорил, в том числе на суде, что не верил и по сей день не верю в его виновность. Да, он вышел, мы виделись, и мое отношение к нему ни на йоту не изменилось.
— Он приезжал к тебе в Питер?
— Нет, я был в Москве, мы встретились. Он изъявил желание продолжить танцевальную карьеру. Я поддержал его в этом и посоветовал идти учиться, а он сказал, что уже учится.
— Но насколько для него реально возвращение в профессию? Ведь за три года потеряна форма. Да что три года — неделю артист не постоит у станка… сам знаешь, чем кончится дело.
— Он говорит, что занимался. И потом, может быть, он не будет классическим танцовщиком, в его репертуаре были замечательные характерные роли.
— Поскольку Павел Дмитриченко был судим, у него есть шанс поступить в серьезный театр или клеймо «сидельца» не позволит?
— Он по закону не имеет права занимать посты в госучреждениях, связанных с работой с детьми. А в остальных же он может все делать. Почему нет? Самое неприятное для меня в этой ситуации, что никого не интересует желание зрителей. Зритель высказывался, чтобы я не уходил из Большого — кто-нибудь на это обратил внимание? То же самое и с Пашей… У него огромное количество поклонников, и эти люди хотят его видеть в спектаклях Большого. А уж будет он в них участвовать или нет, это зависит от руководства. Если он возьмется за дело с умом, у него есть и возможности, и потенциал.
— А ты готов ему помогать?
— А как я могу ему помочь? Я работаю в другом городе и могу сказать только «Паша, держись». Если понадобится какая-то моя репетиторская помощь, то пожалуйста.
— Скажем, если потребуется твоя рекомендация, письменная?
— Конечно, я же с открытым забралом шел на суд над Павлом, ни от кого ничего не скрывал.
— Все-таки тяжелая судьба у парня. От него даже девушка ушла, из-за которой будто бы все произошло?
— Еще раз повторяю: никакого отношения к девушке эта ситуация не имела. Не надо забывать, что пострадавший и Паша были в хороших отношениях. Остальное — журналистские выдумки.
— Но она же его не дождалась.
— А почему она должна была его дожидаться, если он женился за год до того, как она вышла замуж? Они разошлись до всей этой заварухи. Не надо путать вилки и бутылки. Это Фигаро у Бомарше говорит: «Я гораздо лучше своей репутации». Как освещалась вся ситуация трехлетней давности в Большом театре — не все как было на самом деле.
«Я ни разу не сказал: «Мединский очень хороший или очень плохой»
— Ты один из немногих, кто вступается за министра культуры. Должность обязывает?
— Я не заступаюсь, я каждый раз говорю: «Господа, давайте посмотрим, что сделано. Есть статистика, элементарные цифры: что сделали за последний год, а что было за год до этого, а еще — за десять лет».
Вот я обожаю историю. Один мемуары написал так, а другой иначе. Люблю того и другого, но беру бумажку и читаю: ни того, ни другого в этом месте не было. В какой-то момент своей жизни я стал читать, что написано в архивных документах Большого театра. Если почитать хроники собраний, то шок. Первый такой шок у меня был, когда я прочитал протокол собрания по увольнению Вагановой из Мариинки. Кто был ее обличителями? Ее же ученицы (шел 37-й год, людей сажали или просто расстреливали), которые говорили такие вещи!!!… Но, прочитав документы, я теперь точно знаю, что спасла ее Марина Тимофеевна Семенова, которая была примадонной страны. И что только одна ученица Вагановой из всех — Наталья Дудинская — на этом собрании защищала своего педагога.
Или я увидел документы, как увольняли Мариса Лиепу, а потом Григоровича, а потом других, — фамилии обличителей не изменились. Им абсолютно все равно, кого восхвалять, а кого ругать, и они по сей день служат. Я ни разу не сказал: «Мединский очень хороший» или «Мединский очень плохой». Я просто призываю посмотреть статистику. Или недавно я был в США, и один мой знакомый, с которым я много лет поддерживал отношения, написал мне, что поскольку я поддержал Крым, то он со мной не хочет разговаривать. Мне стало так смешно. Ко мне подходили многие люди, и я им говорил: «Если вы мне зададите конкретный вопрос по этому письму, я могу вам ответить». Но ни один человек не мог задать его, потому что никто письма этого не читал. Все прочитали фамилии подписантов и их прокляли.
— Последний вопрос. У тебя срок ректорства заканчивается в 2019-м. Если тебя не переизберут, ты готов открыть частную школу?
— Никогда. Я это говорил еще до назначения и сейчас повторю: никогда! Это зарабатывание денег, а оно ко мне не имеет отношения. Я всю жизнь служил в государственном учреждении. И я прекрасно понимаю, что если я хочу вырастить артистов балета, я должен их учить в государственном учебном заведении. Мне гораздо интереснее служить своему делу. Служить бы рад, прислуживаться тошно.
Марина РАЙКИНА
