Он поймал бабочку и отнёс маме. Она сказала: «Куплю мороженое». Его пробрало — как будто он стал кошкой, его погладили против шерсти и посреди кишок вспухло осознание: ком из горла катнул вниз. «Какое хочешь?».
… На собеседовании его спросили:
— Какое мороженое любишь?
Он ответил:
— Эскимо.
— Ты принят. Завтра выходишь. Вот фартук.
Фартук выглядел как сукно на столе из подпольного казино. Анкор, ещё анкор — в добавление к солнечному кругу. Девизы не были его сильной чертой. Морщины на лбу точно изображали складки жира, что источали его извилины. Всё было в нём прекрасно, вот только мозг с жиру бесился. Один плюс: глотать мороженое он перестал, комок слишком отдавал в голову, ...опой чувствстовал товарищ, что его голову разорвёт — это из детства, интуиция, пожалуй, что и кошачья. По крайней мере, мурашки шли, как и прежде.
Продавать мороженое ему не составило труда, только подкаты выходили топорными. К примеру, господину в белой шляпе он сказал: «У меня есть брикет в цвет вашего убора». Тот нашёлся, пройдясь, видимо, по картотеке российского юмора из школьных подворотен нулевых, и сказал: «Белый друг. Уборная. Убойно».
Отделение сливочного шарика от вафельного рожка — хрясь, бух, — разве за так сломится хребет русского человека, пускай на него и давит столб бюрократического аппарата. В ларёк «Мороженое» не нужно нести справки из психиатрической и наркологической клиник, судимость тоже не мешает. Выработана особая форма правосознания: платишь сотенную — и на тебе эскимо.
Он уволился спустя три месяца. Как раз лето прошло. Истаял сезон в ладони подросшего мальчика. И осенью на неё села бабочка. Впервые с детских лет.
Это была мама.
Глеб Буланников
