"Это еще вопрос — кто тут сумасшедший"

Одной из главных премьер на Венецианском кинофестивале стала картина американского режиссера и сценариста Пола Шрейдера "Первая реформатская церковь". О разнице между духовностью и обрядовостью с классиком поговорила обозреватель "Огонька"

Главный герой фильма, отец Толлер (Итан Хоук), служит в самой первой реформатской церкви на территории США. Прихожане воспринимают этот исторический храм в большей степени как музей; впрочем, самому Толлеру, недавно пережившему гибель сына, тоже не до прихожан: он пытается разобраться в себе. Широкая картина лицемерия и отчуждения, которую рисует Шрейдер, контрастирует с той глубокой духовной работой, которая происходит внутри героев. Никакой официальный институт не может гарантировать спасения — в прямом и переносном смысле. А прорыв к совести, к состраданию и любви осуществляется в любом случае в одиночестве, индивидуально, и всегда — с большим трудом, на грани. Важную роль играет и знакомство священника с прихожанкой (Аманда Сайфред) — на фоне личной трагедии одних складывается зыбкое счастье других, все как в жизни. Еще одна сквозная тема — критика сложившихся социальных практик, противоестественный союз между большим бизнесом и Церковью. Шрейдер пытается показать бессилие рядового священнослужителя, который стоит перед выбором: добиваться правды или смириться с обстоятельствами.

— Не будем долго ходить вокруг да около: вы хотели снять антирелигиозную картину, по крайне мере критическую по отношению к существующим религиозным институтам?

— Критический взгляд на действительность не всегда означает отрицание... Знаете, часто критикуешь то, что тебе по-настоящему дорого. Я рос и воспитывался в очень религиозной семье. Окончил семинарию, где нас учили "не думать, а верить" и во всем положиться на Бога. Как это часто бывает, подобная ситуация порождает не смирение, а только усиливает внутренний конфликт. Когда какие-то важные вопросы не решены, ты все время к ним мысленно возвращаешься. У меня и в юности, в семинарии, где я учился, критичность возрастала пропорционально догматизму. И тогда, и сейчас у меня осталось огромное количество вопросов к Церкви и огромное желание в них разобраться. Но в юности я подавлял в себе эти желания. Были родители, Церковь, окружение, а вместе с ними — и готовые формулировки о том, как жить. И вот выходит, что спустя 50 лет я решил, наконец, разобраться. Плохо ли то, что я воспользовался для этого своим служебным положением?.. Не думаю. Но я не могу назвать эту картину и критичной по отношению к Церкви. Это прежде всего фильм о проблемах сегодняшнего дня. И о сегодняшнем человеке, а не о Церкви как таковой. Может быть, сбивает с толку название картины...

— Ваш герой священник — довольно мрачная личность. И вообще все пространство фильма — болезненное, другого слова не подобрать...

— Ну, понимаете, для этого есть объективные причины. Мой герой ушел с военной службы, потерял сына. Он должен выслушивать душевнобольных прихожан, будучи сам при этом не вполне психически уравновешенным человеком. Его прихожанин, эколог-активист, хочет, чтобы его жена сделала аборт — он не желает производить ребенка на свет, которому, как он уверен, скоро наступит конец. Он ставит вопрос так: "Зачем миру еще одно страдающее существо?"

Эти люди могут показаться душевнобольными, но не более ли опасны те, кто своими действиями, обманом или равнодушием приближают конец человечества и при этом совершенно ничего не чувствуют?..

Тут классический вопрос: кто более сумасшедший — тот, кто задается неудобными вопросами, или тот, кто все для себя уже решил?.. Действительно, мои герои имеют суицидальные наклонности, размышляют о самоубийстве, однако они ставят вопрос именно так: "Как долго будет существовать наш мир?.. Кто и где может дать на этот счет хотя бы минимальные гарантии?.." Мы все стоим сегодня на пороге глобальных изменений, и, если не будут найдены новые смыслы для нового мира, все остальное не будет иметь значения... И мои герои это каким-то образом чувствуют. Пророки всегда и выглядят немного сумасшедшими, как и те, кто задают неприятные вопросы себе и другим.

— В России понятие "духовность" — это такой вечный источник сюжетов. И подобные сюжеты у нас порой превращаются в скучное морализаторство и самолюбование. Интересно, а у вас какая мотивация была, когда вы приступали к этому проекту?

— Знаете, когда я был молод, меня всегда восхищали фильмы на тему религии и духовности — естественно, среди них были и российские. Но я представить себе не мог, что в один прекрасный день и сам возьмусь за съемки такой картины. Толчком к написанию сценария послужил разговор с польским режиссером Павлом Павликовским. В 2015 году его замечательная картина "Ида" на тему отношений между религией и обществом была удостоена "Оскара". Меня настолько вдохновила его работа, а затем и наша беседа за ужином, что после встречи с Павлом я сказал себе: "Пришло и мое время снять один из таких фильмов". Мне кажется, что к картине "Первая реформатская церковь" я шел целых 50 лет. Но зато потом, когда решение было принято, процесс пошел очень быстро. Мне не нужно было заниматься поиском информации и выдумывать эмоции своих героев. Все лежало под рукой и было изучено вдоль и поперек. Тут моим соавтором выступила сама жизнь, если можно так выразиться. Было бы также слишком самонадеянно с моей стороны давать ответы на вселенские вопросы. Хотя, с другой стороны, уже и пора... У меня еще все в порядке, но что ждет моих детей?.. Никогда еще в истории человечества не было времени с такими безграничными возможностями и никогда еще мы не пользовались ими в такой малой степени, чтобы спасти самих себя.

— Ваш главный герой похож на заключенного в своей келье, он напоминает вашего же главного героя из знаменитого "Таксиста" Мартина Скорсезе, к которому вы написали сценарий...

— Мне уже многие об этом говорили. Я не пытался повторить "Таксиста". Может быть, мне все время приходят в голову одни и те же истории?.. Я написал несколько сценариев к картинам Мартина Скорсезе — "Бешеный бык" (1980), "Последнее искушение Христа" (1988), "Воскрешая мертвецов" (1999). Но "Таксист" (1976) был моим первым сценарием для Скорсезе, и, наверное, самым запоминающимся. С "Первой реформатской церковью" все было немного по-другому. Как и в "Таксисте", в центре повествования здесь также одинокий и рассуждающий сам с собой герой. Только в этом фильме он, несомненно, более интеллектуален и не позирует перед зеркалом. Однако весь его интеллект не в силах противостоять темным инстинктам насилия. В одной сцене мой герой говорит, что жизнь — это равновесие между надеждой и безнадежностью. Оба этих начала живут в нас и постоянно борются между собой, и вот мне хотелось бы показать именно эту борьбу, это балансирование на грани между надеждой и отчаянием. К счастью, заканчивается все не так трагично, как в "Таксисте"...

— Не знаю, может быть, мне показалось, но у ваших актеров тоже есть что-то "личное", как говорят в России, по отношению к этой теме.

— Вы правы! Это стало для них также личным делом. Ну вот возьмем Итана Хоука, исполнителя главной роли,— он буквально стоял у меня перед глазами, пока я писал сценарий. В этом нет ничего удивительного, что он в итоге сыграл в моей картине священника. Итан вырос, как и я, в очень религиозной семье. Кажется, он даже собирался стать священником. Он уверен, что съемки в моей картине стали для него ролью всей жизни. Я даже удивился, с какой скоростью Итан отреагировал на предложение сыграть в моем фильме. Буквально мгновенно! После съемок он поделился ощущением — ему кажется, что вся жизнь его готовила к съемкам в этом фильме. Конечно же, это очень лестно слышать режиссеру. Мне также удалось заполучить молодую и очень талантливую актрису Аманду Сайфред. У Аманды мне очень импонировало выражение невинности на лице. Дополнительным и немаловажным аспектом стал также тот факт, что во время съемок Аманда была в положении; у нас же она играла женщину, которая находится на начальном сроке беременности.

— Ваш фильм также напоминает "Дневник сельского священника" Робера Брессона, снятый в 1951 году, где главный герой задается вопросом: что важнее — быть честным с самим собой или думать о внешнем благочестии?

— Моя работа в какой-то степени цитирует Брессона и некоторых других режиссеров того времени, особенно их визуальный ряд. Отсюда необычный формат, неторопливый монтаж, симметричность кадра. Однако на этом схожесть заканчивается. Разговоры с прихожанами — совершенно заурядный, будничный эпизод из жизни священника, это не превращает мой фильм в ремейк. Мало того, в этой будничности, заурядности, в молчании и паузах как раз и совершаются самые важные открытия... Что такое церковная служба? Часто она превращается из священного ритуала в актерство — в игру, пусть даже и требующую высокого мастерства. Меня интересовал вопрос: насколько возможно совмещать честность служения и соблюдение ритуалов — в обществе, в церкви. Не врем ли мы себе, когда считаем, что соблюдение обрядов, сложившихся норм — это и есть самый короткий путь к святости?

— Здесь, на Венецианском фестивале, вашу картину очень хорошо приняли зрители. Хотя, казалось бы, жители Италии считаются ревностными католиками...

— Меня это тоже очень радует. Видимо, итальянцы, так же как и я, будучи исторически связанными с религией, привыкли к полемике о Церкви и ее ошибках. Из всех европейских народов итальянцам пришлось столкнуться с самым крайним религиозным радикализмом. Ведь здесь находится центр католического мира. В местах зарождения религий как раз и живут как самые фанатичные верующие, так и крайние скептики. Вспомните знаменитую сатиру на Церковь у Федерико Феллини. Итальянцы — католики, я — протестант, но это ничего не меняет. Мы все болеем одними и теми же болезнями. Возьмем хотя бы поистине варварскую с точки зрения нашего времени идею о том, что кровью одного существа можно смыть грех другого. Как можно очиститься кровью?.. Как можно растить детей на основе таких взглядов и считать это моральной нормой общества?..

— У вас в фильме замедленная съемка, он снят в формате 1,37, опять же как у Брессона. Это что — дань тому времени, когда вы работали кинокритиком?

— Конечно, ведь такие совпадения не бывают случайными. Вы знаете, я написал книгу о творчестве Брессона, Дрейера, Одзу и восхищаюсь их творчеством. Я также написал книгу о Тарковском. В наше время так много дискуссий о потоковом вещании, Netflix, стереоскопии, теперь еще и о виртуальной реальности, что мне как человеку другого поколения было интересно вернуться к истокам кинематографа, к так называемой замедленной съемке, и с позиции накопленного опыта еще раз взглянуть на визуальный ряд прошлых лет. Однако прямых параллелей между мной и такими режиссерами, как Одзу или Брессон, я тоже не вижу. На мое творчество скорее повлияли Мартин Скорсезе, Фрэнсис Форд Коппола и Бернардо Бертолуччи. Особенно последний, потому что мое поколение режиссеров постоянно сопоставляло свои картины с его картинами. И с его духовным настроем, что немаловажно.

Беседовала Татьяна Розенштайн, Венеция

Источник