В конце ноября в издательстве АСТ, в редакции Елены Шубиной, вышел новый роман Евгения Водолазкина «Оправдание Острова». Об этой книге можно говорить долго, если тщательно разобрать все по цитатам. Главным героем здесь является Время, а остров напоминает Византию с бессмертной столицей Константинополем. Сложные политические вопросы в романе решаются с истинно константинопольской жестокостью и коварством. И хотя изначально писатель Рубен Ишханян хотел поговорить с Евгением Водолазкиным о книге, они не могли обойти стороной и международные проблемы, включая угрозу третьей мировой войны, которая нависла над нами.
Рубен Ишханян: Евгений Германович, мне бы хотелось начать наше интервью с вопроса о взаимосвязи литературы и политики. Не секрет, что некоторые политические термины придумывают писатели. Один из самых ярких примеров — выражение «холодная война» Джорджа Оруэлла, который использовал Уинстон Черчилль. Тогда возникает вопрос: какова роль современных писателей в политике? Ведь она завтра станет историей. И создадут ее именно писатели.
Евгений Водолазкин: Да, политика — это передний край истории, но вместе с тем между ними есть огромная разница, — та же, что между настоящим и прошлым. Если быть более точным, то политика — лишь часть этого переднего края, потому что историю двигают не только и не столько политики, сколько глубинные и не до конца понятные законы. Политика в какой-то мере напоминает барашки на волнах, в то время как настоящее движение воды происходит на глубине. Писателю, на мой взгляд, не стоит заниматься политикой — именно потому, что это самое поверхностное выражение исторических процессов. Ему лучше идти в глубь. Например, пытаться понять настоящее через прошлое. Самые серьезные книги о прошлом — они на самом деле о настоящем.
Р. И.: Можете дать свое определение истории?
Е. В.: История — это события, распределенные во времени. На самом деле они существуют вне времени. Именно поэтому пророки знают о том, чего еще не было, просто потому, что некоторым людям дано преодолевать время. Вообще же время — оно как книжные полки, где можно рассмотреть каждую отдельную книгу. Для того же, кто знает все книги, неважно, стоят ли они на полке или сложены в ящике. Но время — простите за тавтологию — временно, потому что мы движемся к вневременности. Прибегая еще к одной аналогии, уподоблю его разлинованной тетради, в которой мы писали в младших классах. Научившись писать как следует, мы уже не нуждаемся в разлиновке.
Р. И.: Повествование вашего нового романа «Оправдание острова» начинается с известного библейского сюжета, а персонажи книги Парфений и Ксения живут вне времени. Получается ли, что у нашей истории есть начало и нет конца? И что такое для вас понятие «времени»?
Е. В.: Христианское понимание истории предполагает начало (сотворение мира) и конец («конец света»). Этот конец может наступить в любую минуту, и к нему нужно быть всегда готовым. Внезапность конца не должна удивлять, поскольку у истории как таковой нет цели. Точнее, единственная ее цель, на мой взгляд, — быть сценой для самореализации личности. Поэтому общая история — это та песня, которую можно прервать на любом куплете.
Р. И.: Вот вы говорите, а я между тем продолжаю думать о войне. И это слово встречается в вашем новом романе более шестидесяти раз. Я недавно думал, что мы чаще всего рассуждаем о войне как о чем-то, что было в прошлом. И многие писатели пишут о ней как о чужих воспоминаниях. Но получается, что война не прекращается. Мир — перемирие между войнами. Но каждая война нуждается в оправдании. Есть ли смысл у войны в XXI веке, и в чем, на ваш взгляд, он заключается?
Е. В.: Война по определению иррациональна. Если подходить к ней с точки зрения здравого смысла, то ее не должно быть. Если цель войны — благополучие, то его всегда проще достичь мирными средствами, не подвергая смертельному риску ни своих, ни чужих. Это только кажется, что к любой войне применим вопрос «для чего?». На самом же деле война отвечает лишь на вопрос «почему?». На этот последний вопрос рационального ответа, как правило, нет существует. Как мне представляется, этот ответ лежит в сфере метафизической. Война обычно является следствием агрессии, накопившейся в каждой душе. Агрессия в душах резонирует и сливается в одну общую агрессию. Так, например, Первая мировая война не имела никаких «объективных» причин. Она решала лишь одну задачу — нейтрализацию той дурной энергии, которая скопилась в пространстве Европы. Войны сопровождали всю историю человечества. Боюсь, что пока существует история, будут существовать и войны.
Р. И.: В вашем романе вы пишите: «И разделился Остров на части северную и южную, как в давние времена, и возобновилось противостояние, которое казалось всем забытым. Не было ведь тогда вражды между людьми Юга и Севера, а многие состояли в родстве, так отчего же они пошли войной друг на друга? Не лучше ли было князьям решить всё в мирной беседе?». Проецируя на войну в Арцахе, думая локально, а не глобально, я задаюсь тем же вопросом. И у меня нет ответа. А существует ли вовсе ответ на этот вопрос?
Е. В.: Думаю, что эта война объясняется так же, как и все прочие войны, о которых я сейчас говорил. Та «мирная беседа», о которой говорит в романе хронист, была, судя по всему, невозможна. Войны вообще начинаются теми, кто не склонен беседовать, потому что беседа — это рациональное отношение к миру, а рациональное отношение, как мы уже говорили, не предполагает войн. Символом иррациональности войн являются завоевания Александра Македонского. Эллинистический роман Псевдо-Каллисфена «Александрия» называет целью Александра желание видеть край земли. Согласитесь, не самое убедительное объяснение.
Р. И.: Генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш заявил еще в начале этого года, что на горизонте появились четыре всадника Апокалипсиса: высочайшая геостратегическая напряженность, климатическая обстановка, глобальное недоверие, цифровизация мира. А потом добавил и пятого всадника — коронавирус. Каков будет итог всему происходящему?! Мне кажется, лауреаты Нобелевской премии по экономике на протяжении последних лет предлагают следующее: власть обеспечивает потребности граждан, а граждане в обмен на это позволяют властям диктовать модели своего поведения, как публичного, так и частного. Со стороны властей это удобно, никто им не будет мешать. Но, на ваш взгляд, насколько реалистично?
Е. В.: Какие-либо договоры власти с народом маловероятны. В том смысле, по крайней мере, что давайте, ребята, мы будем жить каждый по-своему — и всё у нас будет в порядке. Это единая система. Власть, любая власть — демократическая и даже тоталитарная — возникает на волне определенных ожиданий народа. Эти ожидания со временем меняются, и тогда власть либо тоже меняется, либо уходит. Меня беспокоит другое. Сейчас в мире тот уровень агрессии, какого давно уже не было. Уровень, я бы сказал, предвоенный. Мощным катализатором в передаче этой вибрации стал интернет. Если в доинтернетовскую эпоху агрессия росла медленно, потому что многие негативные импульсы не уходили дальше ближайшего окружения человека, то сейчас каждый может выплескивать свой яд на обозрение всему миру. И это очень большая опасность.
Р. И.: Евгений Германович, вы не раз говорили про влияние интернета на нашу жизнь. И предлагали ввести фильтр информации, основанный на правильных этических приоритетах. Вы думаете, что, не будь интернета, мы бы могли сейчас избежать предвоенного состояния? Или все же проблема в другом? Вот, мною уважаемый журналист Владимир Познер на днях сказал, что война может быть между Россией и США после прихода к власти Джо Байдена. И это, конечно же, может стать предзнаменованием конца знакомого мира. Он также сказал, что люди перестали бояться ядерной войны. Может ли статься, что мы перестали испытывать чувство страха, потому как виртуальная реальность вытесняет реальный мир?
Е. В.: Не интернет рождает агрессию. Интернет — это лишь мегафон, разносящий по миру очень опасные слова. Разумеется, агрессия распространилась бы и без интернета, но гораздо медленнее.
Большие войны начинаются, как правило, после периода длительного затишья, когда люди забывают о военных ужасах. Так было перед Первой мировой войной, когда интеллектуалы европейских стран если не прямо воспевали войну, то выражали готовность в ней участвовать. Вторая мировая война последовала за Первой довольно скоро, но в каком-то смысле она была ее продолжением. Нынешнее время мне кажется очень опасным: человечество опять забыло большие войны, и появление интернета именно сейчас далеко не случайно. Да, виртуальная реальность во многом заменила сегодня реальный мир. Когда летчик с высоты пяти тысяч метров бомбит города, он не видит, что происходит там, для него внизу — это род компьютерной игры. Ну, и то, о чем я уже говорил: интернет как средство мгновенной доставки отрицательной энергии. Играет роль, конечно, и то, кто сейчас у власти. Я мало что знаю о Байдене, но то, что знаю, большого оптимизма не внушает. Ко всему перечисленному могут прибавиться и другие факторы, приближающие войну. В конечном счете критическая масса этих факторов может быть достигнута, и тогда начнется война. Противостоять этому возможно лишь увеличивая сумму добра, апеллируя не к правительствам, не к народам в целом, а к каждой человеческой душе.
Р. И.: Знаете, когда я после войны в Арцахе спросил у одного авторитетного социолога, есть ли аналогия происходящему в истории, он ответил: «Нет, давно не исчезали государства». Это был короткий ответ. Я не стал допрашивать дальше. Вместо этого решил поискать информацию и наткнулся на очень интересную книгу Нормана Дэвиса «Исчезнувшие королевства: история наполовину забытой Европы». Одной из пяти причин исчезновения государств он называет потерю независимости.
Е. В.: История человечества — это история движения границ. Государства возникают, входят в пору расцвета, а потом исчезают. Это не значит, что на их месте образуются дыры в земной коре. И люди, живущие на этих территориях, — за редкими трагическими исключениями — также никуда не деваются. Они продолжают там жить, ходить на работу, воспитывать детей. Разница лишь в том, что налоги они теперь посылают по другому адресу и меняют паспорта, если они существуют. Иногда их еще заставляют учить чужой язык. Потом возникают новые центры, которые притягивают к себе эти территории, как притягивают новые спутники небесные тела. Исчезнувшие государства — не исключение, а правило. Это не значит, что от этих государств ничего не остается. Остается культура, которая их переживает. По иронии судьбы, о культуре государства никогда не заботились.
Р. И.: Как видим, революции в странах бывшего Союза делаются хотя и руками граждан и ради свободы, но вместо этого они становятся зависимыми от других. Какая судьба уготовлена бывшим республикам Союза сейчас — пока открытый вопрос?
Е. В.: Что касается судьбы государств, образовавшихся на территории бывшего СССР, то мне кажется, что соединения их в прежнем виде уже не будет. Мы видим, что даже самое естественное объединение славянских народов дало сильные трещины. Возможно, Украина и Белоруссия попробуют себя в качестве части западного мира. Судьба их там будет, вероятно, непростой, поэтому маятник очень даже может качнуться обратно. А сближения России со среднеазиатскими республиками, возможно, не будет. Те цивилизационные различия, которые сглаживал Советский Союз, становятся всё очевиднее. Не очень понятно, как будут складываться отношения с цивилизационно близкими Арменией и Грузией. Это будет зависеть от настроений в самих этих странах.
Р. И.: В «Оправдании Острова» есть удивительный момент, когда Атанас говорит о том, что Бога в прежнем понимании больше нет, а в новом понимании Он — Светлое Будущее. Можно ли быть в новом понимании восприятия Бога атеистом? Или всё же людям необходимо верить в Светлое Будущее?
Е. В.: Человеку свойственно во что-то верить. Когда после Октябрьского переворота Бог был «запрещен», большевики создали свой пантеон: с Лениным, Марксом, Сталиным, — и многие в них верили. Но боги оказались идолами и продержались на своих пьедесталах не так уж долго. Иначе и быть не могло, ведь вся эта публика существовала в пределах физического мира. Точно так же Богом не может быть и будущее, потому что будущее — лишь фантазия, и оно приходит в виде настоящего. Человек же на высокой ступени своего развития стремится к метафизике, то есть к сфере вне физического мира. Физический мир нельзя объяснить, находясь в его пределах — ни в будущем, ни в прошлом. Причина мира в целом должна лежать вне его, и эта причина — Бог.
Рубен Ишханян
