…Какое варварство: вооружившись отверткой, буквально выковыривать редкие фото из запаянных рамок, что уютно висели себе над кабинетным роялем, знать не зная про грядущий юбилей их хозяина. А что делать? Курт Воннегут, Окуджава, Ким, Камбурова… учителя — Филипп Гершкович да Арам Хачатурян; наконец, любимая мама; отец, за которым пришли в
И пусть в его «визитных карточках» для большинства так и значится «всего лишь» кино-музыка к «Бумбарашу», «Шерлоку Холмсу», «Собачьему сердцу» и еще сотне картин; пусть большинство не знает про девять симфоний «в стол», мюзиклы, оперы, вокальные циклы, — суть не меняется: Дашкевич был и остается мудрым хранителем этой тонкой таинственной связи человека с тем, что должно называться музыкой.
…Пятый или шестой раз приходишь к нему в дом, картина неизменна — уж накрытый стол, жена суетится с подносами, горячий чай, халва, пушистый кот, прыгающий прямо в бутерброды, мол, я тут главный, поговорите обо мне. Но начинает маэстро рассказ с 1935 года, Володе (Владимиру Сергеевичу) на этом морщинистом снимке всего годик…
Мама Анна Ильинична с годовалым Володей на руках,
«Мы жили тогда на Пречистинке, в доме Дениса Давыдова.
Жили, понятно, в коммуналке. Одна кухня, две уборных, только комнат многовато — аж двенадцать. Люди были разные: и очень хорошие; и те, «
Отца взяли в
Мать и отец,
«…Осень
В Ижевск приехали — я хоть дух перевел, городок провинциальный, спокойный, жили там в одной маленькой комнатенке человек пятнадцать, но после всех катастроф, это уже казалось несущественным. Все мы ходили тощие, голодные, выглядели как скелеты, — это считалось само собой.
…Знаете, к такому полуголодному существованию можно привыкнуть. И даже в голове появляются мысли
Единственное, что осталось «на память» о тех годах — не переношу войну ни в каком виде. Ни как справедливую, ни как несправедливую, ни как художественно-выразительную, никак. От неё ощущение — как от человеческого позора. И музыку на военные темы так и не писал. Впрочем, было раз. Попросили «озвучить» один спектакль Театра массовых представлений; театр ездил по стране, устраивал на стадионах для тысяч людей этакие большие патриотические праздники — с танками, солдатами, местными пионерами… В общем, кончилось тем, что в городе Кирове этот спектакль взорвался.
Володя в 16 лет.
«…У папы в
По возвращении отца как раз и случилась эта трагикомическая ситуация, когда наши соседи Севастьяновы выдавали дочь замуж. Комнатка у них маленькая — места для супружеского ложа просто не было, а тут еще пианино стоит! Вот они и предложили временно перенести инструмент к нам. Это был «Красный октябрь» — бывший немецкий «Беккер», добротная рабочая лошадка. Я после огромного перерыва (был кратковременный опыт посещения музыкальной школы, окончившийся ничем) подошел к нему, и вдруг обнаружил, что помню ноты… тут же стал сочинять музыку! И несколько лет спустя, уже получив диплом инженера-химика и работая на заводе, все-таки поступил в Гнесинку в класс Арама Хачатуряна«.
Музыка улицы.
«…Вот вспоминаю
С любимой женою Олей.
«22 января исполнится 43 года с тех пор, как мы вместе. Что такое жена? Это как у Чехова в „Трех сестрах“, — знаете, сначала хотел пространно написать „про жену“, потом подсократил, потом еще сократил, и получилось в одной реплике — „жена есть жена“. Умнее ничего не скажешь. Да, моя Оля — жена, лекарь и сниматель стрессов».
Дашкевич и Окуджава.
«…Гениальный человек. Мы и работали вместе, и тесно дружили, и дома я у него с Юликом Кимом часто бывал. Окуджава — один из тех людей, которые научили меня понимать жизнь. И без него я бы сейчас совсем не то писал…».
С Куртом Воннегутом и Юлием Кимом,
«…Это мой друг, режиссер Левитин в театре Советской армии затеял спектакль по роману Воннегута „Бойня номер пять“ — назывался он „Странствия Билли Пилигрима“, все эти события в концлагере, американские военнопленные… Курт сам был военнопленным, и сохранил невероятный пиетет к Советской армии, которая его спасла. И вот, будучи дружен с переводчицей всех его романов Ритой Яковлевной Райт-Ковалевой, он приехал на генрепетицию и на премьеру. Так мы провели замечательный вечер; Курт — человек остроумный, светский, но в то же время, очень мудрый. Он был и остается для меня идеалом американца. Встретившись с ним, понимаешь, что бессмысленно выносить суждения о целой стране, как это нынче делают иные юмористы, не имея там друзей. Нет у тебя друзей в Америке — никогда не поймешь эту страну. Встретив Курта, я убедился, что вся наша планета — как коммунальная квартира, идешь по комнатам и не важно кто в них сидит — Шерлок ли Холмс, Воннегут или Ярославна времен Киевской Руси, — сразу включаешься в разговор, ибо ты их сосед, и разница „во временах и нравах“ не существенна».
«…А вот и Юлик — преподаватель русской словесности, и у него слово — нечто виртуозно-подвижное, ведь Ким может быть и смешным, и трагичным, может в одном предложении соединить такую игру смыслов и парадоксов, что чрез него глубоко ощущаешь весь мир».
«Собачье сердце».
«Собачье сердце — это уже
Вот центральный эпизод картины — Шариков смотрится в зеркало. И звучит трагический хорал, суть которого: «Не туда идешь, человек! Ты настолько переэксплуатировал своё левое полушарие с логикой, наукой, техническим прогрессом, что совершенно опустошил правое — перестал чувствовать связь с богом, которая идет только через образ, через художника». И для меня Шариков ближе к богу. Он такой, какой есть. Он может нравится или не нравится, но ведь он — создание Преображенского, у которого не хватило воображения понять, что будет дальше. Когда Шариков говорит, что всё надо поделить, Преображенскому не стоит так высокомерно к этому относиться, ведь смысл заключается в том, что любое живое существо имеет равные шансы на существование, и нельзя этих шансов его лишать… Евстигнеев сделал всё, чтобы показать Преображенского как высоколобого интеллектуала, абсолютно лишенного воображения. И в силу этого не представляющего последствий своих деяний. А люди удивительно покупаются на обратное. Это фильм о вине Преображенского и всего интеллектуального человечества, которое считает, что раз оно — элита, то остальные маргиналы типа Чугункина и Шарикова вообще как бы лишние…«.
С любимым котом.
«Персиком зовут, ему уж 16 лет. Жена в метро подобрала шевелящийся комок, видно, потерялся при перевозке. Теперь он — духовный лидер нашей семьи».
«Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона».
«…Игорь Масленников. Ни у какого другого режиссера нет такого органичного соединения музыки с фильмом. Именно в работе с ним я понял, что музыка к кино — это крупная форма, а не
С Олегом Табаковым.
«…Это мы отмечаем работу в „Табакерке“: Володя Машков поставил там „Страсти по Бумбарашу“. Табаков — серьезное явление, которое тщательно прячется от других людей под видом хохмы, шутливости, этакий айсберг, который выдает лишь
С Еленой Камбуровой.
«Лена виртуозно спела большое количество очень трудных монологов на слова Маяковского, „Балаганчик“ Блока, „Реквием“ Ахматовой, — вся эта музыка была написана в расчете на нее. Лена — мыслитель в образе поющей актрисы. Вот эта сила мысли (чрезвычайно редкий дар у музыканта), сила понимания проблем, о которых поешь, выделяет ее из круга других хорошо поющих певиц. „Реквием“ — это история XX века в его самых кульминационных проявлениях — репрессии, Холокост, концлагеря, — и важно понять, что человек к этому близок каждый момент своего существования. Лена это передает так, что начинаешь чувствовать кожей».
Музыка третьего отделения.
«…Я себе представляю музыкальную эволюцию, которая случилась на моих глазах, и сводится она к трем действиям-аллюзиям. В первой части оркестр играет большие симфонические полотна — Бетховена, Шостаковича… Во второй музыка переходит к эстрадной фактуре, музыканты — более-менее профессионалы, певцы поют пока еще качественные песни Соловьева-Седого, Дунаевского, но концерт уже покороче. И, наконец, в третьем отделении (при котором мы с вами присутствуем) симфонический оркестр разогнали, вместо них вышла шантрапа, не знающая нот… И дело не только в том, что шантрапа поет плохие сочинения, — главное, что публика способна сконцентрироваться лишь на
…В XX веке
Ян Смирницкий
