Горный Дагестан — красота. Хочется выражаться совсем просто, когда видишь такой мир, настоящий и постоянный, развёрнутый во все стороны далеко-далеко. Через три рукопожатия и один смол-ток, пока красный сигнал перед пешеходным, мы нашли водителя, который вызвался свозить нас из города в горы коротко и содержательно — по самым крепким точкам с самыми живописными видами.
Седло-гора. Фото: Шамиль Магомедов
Махачкала врастает в горы, и поэтому едва выехав за её пределы, мы попали на серпантин, где петляли и болтались живо и вязко, как осиное жало в коже содрогающейся восьмиклассницы. Вспышки большого стиля то справа, то слева атаковали неподговленные и погашенные глаза. Они пламенели. В возбуждённых веках собирался конденсат. Ох и так, и эдак, и вот здесь.
Скакали, как красный баунс, выше-ниже, от коровы к корове, пропуская их периодически. Коровы посматривали на глупую железяку и, пожёвывая губу, торили путь куда-то к себе. Кто их тут вообще находит и как?
Горы так хорошо заполняют всё восприятие, что почти не оставляют зазора для выговаривания. Горы всё сразу. А ведь эти совсем маленькие по сравнению даже с другими кавказскими. Знать, что это лишь небольшая затравка, если Господь позволит жить долго, смотреть и самостоятельно двигаться, — это приятно. Приятно такое знать.
В пути нас ждала одна неожиданная и желанная остановка, которая наверное оправдала бы эту поездку, даже если бы мы вдруг не вписались в один из крутых горных поворотов:
На могиле у Саида-афанди аль-Чиркави, на случайный (если бывает вообще что-то случайное) зиярат к которому вывел путь, возвышается запах мертвенного мускуса — возвышается ещё выше перебитого взрывом могильного камня, по принципу кинцуги восстановленному без ретуши разрушения, так что это памятник уже не шейху, а сразу двум взрывам; выше зоркой камеры, направленной даже не на могилу, а в землю, в недра — она, камера, сколь необходима, столь же и не к месту здесь, в светлой горной ямке; выше хрупкого полумесяца на крыше крохотной мечети, приглашающей к разговору, — в ней зелёные тюбетейки валяются беспорядочно, как яблоки под некогда крепким и плодоносным деревом в бабушкином саду: они, если подобрать и аккуратно надкусить, кислые и своей кислостью только указывают на то, что вот, друзья, здесь раньше было мощное дерево, которое радовало всех местных, а особенно детей, которых раньше тут было море, а теперь все уплыли в город, но ничего-ничего, вот и сейчас, видите, лежат яблочки, зелёные, можно кушать... — здесь теперь везде сорняки и генетические мутации от всюду разлитой химии и, в общем, от отсутствия должного ухода — местный селекционер делает всё, чтобы уничтожить под чистую прекрасный некогда сад.
Такая вот глупая аллегория. А могильные камни по-настоящему, без метафор, стоят и всё понимают. И горные птицы медленно пикируют над этим спокойным некрополем и, как всегда, славят Господа.
От Чиркея мы поднялись ещё выше, чтобы видеть! Видеть сразу всё и знать сразу всё. Полноту созерцания, как выясняется, невозможно не выразить, ни снять, ни сравнить, ни представить — ничего с ней сделать нельзя. Остаётся только, подобно птицам, восславить Бога за то, что видеть можно, зреть — можно, и за то, что мир есть, и он всем своим видом, всем своим твёрдым и сладковатым массивом свидетельствует о создателе.
Так там было хорошо, что проще не бывает. Обратно стекали в роскошь горных инвестиций и выкипали мельчайшими каплями, видимые только на вечернем остром свету, рассекающем густоту здешнего воздуха. Хотелось догнаться. Пришлось долго искать, на чём.
Талгат Иркагалиев
