Греческая строка в русской истории

Рождение кириллицы

По словам поэта, «жизнь языка в русской исторической действительности перевешивала все другие факты полнотою бытия, представлявшей только недостижимый предел для всех прочих явлений русской жизни». Размышляя об особенностях «великого и могучего», он делал вывод: «Эллинистическую природу русского языка можно отождествлять с его бытийственностью. Слово в эллинистическом понимании есть плоть деятельная, разрешающаяся в событие. Поэтому русский язык историчен уже сам по себе, так как во всей совокупности он есть волнующееся море событий, непрерывное воплощение и действие разумной и дышащей плоти...»

Высшим подарком бога человеку именовал слово Николай Васильевич Гоголь. Фиксировать устную речь во всем ее многообразии стало возможным благодаря двум эллинам, уроженцам греческого города Солуни (как тогда именовались Салоники) братьям Кириллу и Мефодию. Одного этого было бы достаточно, чтобы считать вклад эллинов, греков в отечественную культуру неоценимым. Ведь истинная история народа, которую могут продолжить новые поколения, требует фиксации событий – будь то на глине или стене жилища, бересте или пергаменте. А для этого потребны буквы, складывающиеся в слова и фразы. Именно набор необходимых графических изображений звуков устной речи, вернее, даже два набора – кириллицу и глаголицу, и разработали прославленные в веках братья.

Они родились в начале IX века в многодетной семье местного военачальника. По стопам отца поначалу пошел старший из восьми братьев – Мефодий. Однако спустя десять лет сменил ратную службу на монастырскую жизнь. Младший же, всю жизнь за исключением последних пятидесяти дней своего земного существования, когда вместе со схимой он примет имя Кирилл, носивший имя Константин, уже подростком обнаружил неутолимую страсть к чтению религиозных книг и изучению языков. Незаурядные способности достигли ушей византийского императора, который взял его под свою опеку. Непосредственным же наставником Константина был Фотий, человек образованный, будущий константинопольский патриарх. Под его руководством юноша освоил многие «эллинские» науки – риторику, грамматику, астрономию, музыку. Он прекрасно знал античную литературу, в совершенстве освоил в дополнение к греческому языку славянский, латинский, иврит и арабский. Колоссальная эрудиция и незаурядные лингвистические способности позволят ему в будущем, после принятия сана священника, в ходе его многочисленных путешествий не раз одерживать верх в религиозных диспутах с представителями других конфессий.

Библиотекарь в знаменитом константинопольском Соборе святой Софии, он затем начинает преподавать философию в лучшем высшем учебном заведении Византии – придворной школе (академии). Именно в это время за ним навечно утвердилось уважительное прозвище «философ». С годами Константин все сильнее осознавал важность обращения в православную веру славян-язычников. Этому, по его убеждению, должно было способствовать использование в церковных службах славянского  языка, создание на нем богослужебных текстов. Тогда-то и был задуман великий труд – составление азбуки для этого языка. Так в 863 году родилась 40-буквенная глаголица, в Хорватии, например, просуществовавшая до XVIII века. И, видимо, одновременно с ней, 43-буквенная кириллица. 25 ее букв были «одолжены» у греческого алфавита, остальные начертаны собственноручно – для обозначения специфических звуков славянской устной речи. Константин (Кирилл) ощущал постоянную поддержку старшего брата, в том числе и в переводах на новую письменность вероучебных книг.

Авторитет братьев был столь высок, что даже папа римский дал добро на использование славянского языка в ходе церковных служб. Пришедшая на Русь через Болгарию кириллица существовала вплоть до петровских реформ. Фактически на основе переводов солунских братьев сложился старославянский язык, первый письменно-литературный язык славян. Его продолжением как языка литературного после XI века стал церковно-славянский.

Как отмечал один из представителей Русской православной церкви, «благодарным свойством этого языка является способность его точно воспроизвести греческий текст – самое расположение слов сохраняется, как правило, улавливая все грамматические нюансы оригинала». В 1581 году в городе Острог была впервые напечатана полная Библия на славянском языке.

К тому времени Русь уже почти шесть столетий жила в лоне православия. К его принятию также впрямую оказались причастны греческие священнослужители. Прибыв из Константинополя, они в 988 году совершили возле города Херсонес (ныне составная часть Севастополя) так называемое «малое крещение Руси». Его приняли князь Владимир, сопровождавшие его бояре и дружинники. Затем греческие братья вместе с князем отправились в Киев и в водах Днепра произвели Великое крещение Руси. По преданию, князь перед принятием решения о выборе той или иной веры вместо явно отжившего язычества долго колебался. Он направил бояр в дальние края «для испытания различных вер». Возвратившись из этих странствий, как пишет историк Сергей Соловьев, бояре в следующих выражениях сообщили о своих выводах: «Лучше греческого богослужения, лучше греческой религии найти нельзя; всякий, отведав раз сладкого, не захочет горького…» В итоге произошло одно из важнейших событий в истории народа. Как общегосударственный праздник отмечалось его тысячелетие.

И ежегодно, 24 мая, в память о великом вкладе первоучителей славянских народов Кирилла и Мефодия, давно провозглашенных равноапостольными братьями, в России отмечается День славянской письменности и культуры. Торжественное празднование памяти двух святых первосвятителей было установлено в Русской церкви в 1863 году. После длительного перерыва праздник был возрожден в 1986 году, а еще через пять лет обрел статус государственного. Каждый год один из российских городов становится хозяином праздника. Но неизменно к памятнику великим братьям в московском Китай-городе в этот день возлагают цветы и венки.

Афонский инок

Спустя века проблема перевода богослужебных книг с греческого на славянский сыграет драматическую роль в судьбе еще одного грека – Михаила Триволиса. В русскую историю он вошел под именем Максим Грек.

Триволис родился в конце XV века в состоятельной семье, что позволило ему получить блестящее образование. Он обучался поочередно в нескольких университетах в Италии, сблизился с видными мыслителями, от которых перенял многие гуманистические взгляды, характерные для эпохи Возрождения. Дальнейший путь привел его к постригу в афонский Ватопедский монастырь и принятию имени Максим. В 1515 году сюда поступила просьба от великого князя московского Василия Ивановича (Василия III) на время прислать в Москву толмача для перевода с греческого богослужебных книг, которые князь обнаружил в потайном месте. Монастырское начальство уже имело возможность оценить лингвистические способности инока и в рекомендательном письме выразило уверенность, что «русский язык он борзо освоит». Знал бы московский правитель, кого ему пошлют в ответ на его просьбу, наверное, трижды бы крепко подумал, а затем бы почел за благо избрать другого толмача.

Дело в том, что в бытность Михаила в Италии он не раз слушал неистовые проповеди Савонаролы, в которых этот монах-доминиканец бичевал общественные пороки. В его филиппиках особенно доставалось тем отцам церкви, кто проявлял лицемерие, стяжательство, сластолюбие. Похоже, Михаил видел себя продолжателем дела отправленного церковью на костер непримиримого обличителя. Свидетельство тому – не только двухлетнее добровольное послушничество в том же монастыре, где прежде обитал Савонарола, но и посвященная ему книга, которую Максим Грек позднее напишет в Москве.

По приезде в русскую столицу, увидев книжное собрание, греческий гость воскликнул: «Государь! Вся Греция не имеет ныне такого богатства!». И он без отлагательства принимается за перевод Псалтыри, собрания псалмов, которая вскоре станет основной книгой для овладения грамотой. Он успешно справляется с работой, несмотря на то, что ему приходилось перелагать текст на латынь, а уже другой человек перетолмачивал его на славянский. Параллельно Максим Грек (как его стали здесь именовать) стремится освоить церковно-славянский язык, чтобы принять участие в шлифовке окончательного перевода. По мере возможности он заменяет устаревшие старославянские слова более ходовыми русскими, но соответствующими греческим эквивалентам. В итоге перевод так пришелся по душе князю и его присным, что отпущены домой были лишь спутники Максима Грека, а самому ему было настоятельно предложено продолжить работу над другими вероучебными книгами. Последовали «Толковый Апостол», «Праздничная минея», «Триод постная», «Часослов», сочинения видных богословов. Одни он переводил, в других исправлял неточности. В общей сложности Грек перевел и выправил более сотни произведений. Сделал он и опись богатейшего собрания великого князя, которое впоследствии станет известно как «библиотека Ивана Грозного», так и не найденная до сего дня.

Между тем афонский монах постепенно все глубже и глубже погружался в русскую действительность, и далеко не все ему в ней приходилось по вкусу. Зерна, посеянные речами Савонаролы, дали всходы: инок-переводчик, по свидетельству историков, все чаще принимает в своей келье Чудского монастыря «гонимых» и «слушает иногда речи, оскорбительные для государя и митрополита». Он даже пытается вступаться за этих людей, не стесняясь указывать на жестокие нравы, царившие на Руси, отступления от христианских идеалов, на противоречие между внешним благочестием и такими распространившимися пороками, как лихоимство и распутство. Чем, разумеется, навлекает на себя недовольство и светских, и церковных властей.

Чаша их терпения переполнилась, когда греческий монах принял деятельное участие в противоборстве двух «партий» внутри церкви, разделившихся по вопросу о монастырских вотчинах. Максим Грек, естественно, примкнул к тем, кто именовал себя «нестяжателями», возвысив свой голос против права монастырей на владение землями и указывая на недопустимо жестокое обхождение с крестьянами, алчность монастырского начальства. Последней же каплей стало его публичное осуждение развода великого князя и его нового брака. Он даже написал обличительный трактат по этому поводу. Тут же над афонским «Савонаролой» был устроен суд. Он предстал перед церковным собором, затем еще перед одним. То, за что еще вчера его превозносили – вклад в церковное просвещение людей русских, было объявлено деятельностью вредоносной и богомерзкой. Его попытки усовершенствовать существовавшие переводы вероучебных книг на славянский признали ересью, а в собственных его переводах с греческого теперь находили фразы «мерзостные и лукавомудрые». В итоге в 1525 году он был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь, где в тесной, грязной и холодной келье провел шесть лет. Ему возбранялось что-либо писать и даже выходить на воздух для прогулок. Однако куском угля на стене своего узилища он начертал ставший впоследствии широко известным канон Святому духу – Параклиту.

Затем афонский инок был переведен в монастырь в Тверь. Здесь условия были более сносными – узнику уже официально разрешали читать, делать записи, его привлекали для преподавания греческого языка. Однако на все его просьбы разрешить ему вернуться в родной монастырь на гору Афон он получал отказ. Не помогали даже ходатайства константинопольского патриарха. Новый царь, Иван IV, поясняя свой запрет, заметил: мол, грек «увидал наше доброе и лихое, и когда пойдет из России, то все расскажет». Лишь через полтора десятилетия заступничество тверского епископа позволило покинуть ему Тверь и перебраться на более или менее свободное жительство в Троице-Сергиеву лавру. Здесь он создал немало произведений религиозного и философского плана. Спустя пять лет, в 1556 году, он скончался. Там он и похоронен.

Уже с конца XVI века Максима Грека стали почитать как выдающегося книжника-богослова, труды его делались едва ли не каноническими. Собственная его канонизация произошла в год 1000-летия крещения Руси – вместе с князем Дмитрием Донским и иконописцем Андреем Рублевым. Его лик запечатлен в числе 110 выдающихся персонажей отечественной истории на памятнике 1000-летия Руси в Великом Новгороде. «Первым интеллигентом на Руси» назвал Максима Грека академик Дмитрий Лихачев. «Человек итальянской и  греческой образованности», он, по выражению Лихачева, «своею жизнью на Руси как бы прочертил путь многих и многих интеллигентов».

Великая «грекиня»

Откуда же взялись все эти старинные книги и фолианты на греческом в кремлевском тайнике? Привозили их на Русь разные люди, но основная часть, как считается, прибыла в багаже Софьи Палеолог. История появления в Москве и в русской истории дочери правителя одной из греческих областей Фомы Палеолога и одновременно  племянницы последнего византийского императора и внучки его предшественника изначально замешана на политике.

…Спустя примерно два года после того, как в 1467 году скончалась жена великого князя Московского Ивана III (Ивана Васильевича) в Россию прибыл из Рима посланник с письмом, в котором довольно прозрачно предлагалось посредничество папы римского в устройстве бракосочетания с «греческой царевной Зоей». После захвата Константинополя турками и убийства императора Византии она фактически вошла в число его правопреемников. В письме (где она на славянский манер именовалась «Софьей») особо подчеркивалось, что уважение к православию не позволило ей принять руку «латинян» – французского короля и герцога Медиоланского. Князь проявил интерес к предложению, которое обсуждал и с матерью, и с церковными иерархами, и с боярами. В итоге между Москвой и Римом начал курсировать личный посланник князя. Вначале для смотрин и получения согласия невесты, потом для участия в церемонии обручения, а затем, после того, как в Москву был доставлен портрет Зои-Софьи Палеолог, уже в составе официального посольства, отправившегося на Апеннины.

Великий князь Иван III и его жена Софья Палеолог

В сентябре 1472 года морским путем вместе с многочисленной свитой в Ревель прибыла «греческая царевна», или, как ее еще называли, «византийская принцесса». Еще по пути в Москву она посетила православную церковь, где прочитала молитву и приложилась к образу Богоматери. Этим она привела в оторопь сопровождавшего ее папского легата, вынужденного по ее приказу последовать ее примеру и понявшего, что, объявляя себя католичкой, она тайно сохранила свою православную веру. Это сразу поставило под вопрос одну из целей Ватикана, который задуманным бракосочетанием преследовал две задачи. Во-первых, постараться «католицизировать» Русь, подчинив ее, таким образом, Риму. А во-вторых, вовлечь московского князя в число союзников в возможной войне с турками.

Кандидатуру же Палеолог предложил папе римскому кардинал Виссарион, грек по происхождению, прекрасно осведомленный о мечте Ивана III сделаться наследником византийских императоров и превратить Москву в Третий Рим. Однако гречанка отличалась не только удивительной полнотелостью и ослепительно белой кожей (что в России считалось признаком хорошего здоровья), но и тонким умом, природной интуицией, незаурядными дипломатическими способностями, умением прекрасно ориентироваться в обстоятельствах и неукротимой волей в достижении своих целей. Даже не зная поначалу славянского языка, она сумела добиться расположения и уважения своего венценосного супруга. Не исключено, что на него произвело впечатление и ее необычное приданое. Основную его часть составляло груженое на многочисленных телегах собрание бесценных пергаментов с греческими текстами, инкунабул, манускриптов на латыни и восточных языках, даже фолиантов из сгоревшей Александрийской библиотеки. Полагают, что для хранения книжных богатств под Успенским собором было сооружено специальное тайное убежище. Там-то якобы на библиотеку и наткнулся Василий III, что послужило началом драматической одиссеи Максима Грека.

Впоследствии следы уникального собрания книг затерялись. Зато на века остались материальные свидетельства, к которым впрямую оказалась причастна новая великая княгиня. Именно по ее рекомендации из Италии был приглашен прославленный зодчий Аристотель Фьораванти. Он возвел Успенский собор, реконструировал другие сооружения в Кремле, предварительно составив план самого Кремля, превращавший его в мощную крепость.

Успенский собор Кремля

Вместо прежних деревянных хором выросли Грановитая палата и новый каменный дворец. Трудом других иноземных зодчих, также приглашенных не без ее рекомендаций, и московских строителей-умельцев одна за другой поднимались могучие кремлевские башни и стены их соединяющие.  По словам историка, Иван Васильевич «украсил, укрепил Москву, оставив Кремль долговечным памятником своего царствования, едва ли не превосходнейшим в сравнении со всеми иными европейскими зданиями пятнадцатого века... Чувствуя превосходство других европейцев в гражданских искусствах, ревностно желал заимствовать от них все полезное, кроме обычаев, усердно держась русских; оставлял вере и духовенству образовать ум и нравственность людей; не думал в философическом смысле просвещать народ, но хотел доставить ему плоды наук, нужнейшие для величия России». Особая роль во всех этих начинаниях принадлежала Софье.

«Главным действием сего брака, – констатировал автор «Истории государства Российского» Николай Карамзин, – было то, что Россия стала известнее в Европе, которая чтила в Софии племя древних императоров византийских…; начались государственные сношения, пересылки; увидели москвитян дома и в чужих землях; говорили об их странных обычаях, но угадывали и могущество. Сверх того многие греки, приехавшие к нам с царевною, сделались полезны в России своими знаниями в художествах и в языках, особенно в латинском, необходимом тогда для внешних дел государственных; обогатили спасенными от турецкого варварства книгами московские церковные библиотеки и способствовали велелепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов византийского, так что с сего времени столица Иоаннова могла действительно именоваться новым Царемградом…»

Действительно, Палеолог, после венчания официально ставшая Софьей, очень быстро убедила своего могущественного благоверного в необходимости придать блеск русской столице во всем – и в архитектуре, и во внутреннем декоре великокняжеских палат, и в одеждах бояр, и в церемониях придворной жизни. Только так, внушала она супругу, Москва сможет стать Третьим Римом и конкурировать с Римом первым. Но начала она с того, что убедила князя в необходимости раз и навсегда стряхнуть с Руси татаро-монгольское иго. Как может наследник византийских императоров быть чьим-то данником? Во всяком случае, Ивана III она подвела к мысли о его полном праве таковым считаться в свете ее родства с покойными константинопольскими властителями. По свидетельству современников и историков, советы, даваемые Софьей, как правило, отвечали тайным помыслам венценосца и оттого обычно принимались. И в 1480 году  князь довольно малой кровью сбросил опостылевшее ордынское иго.

Теперь, пишет историк Василий Ключевский, он мог «считать себя единственным оставшимся в мире православным и независимым государем, какими были византийские императоры, и верховным властителем Руси… Усвоив эти новые пышные титулы, Иван нашел, что теперь ему не пригоже называться в правительственных актах просто по-русски Иваном, государем великим князем, а начал писаться в церковной книжной форме: “Иоанн, божиею милостью государь всея Руси”». Он ввел для себя и новый титул – самодержец: именно так с греческого переводится слово «автократор» – самоназвание византийских правителей. Великий князь настолько уверовал в свое политическое могущество, в свою миссию главного защитника православия, право на преемство византийского трона, что с конца XV века на своей печати поместил  двуглавого орла с короной – герб Византии. Не без советов супруги, ссылавшейся на практику византийского двора, в ходе придворных церемоний, приобретших теперь особую торжественность, он ввел обычай целования руки государевой. Иван Васильевич расписал особый церемониал приема иностранных послов, а, видя, незаурядные дипломатические данные у супруги, разрешил и ей самостоятельно вести подобный прием, для чего позволил Софье создать нечто вроде собственного небольшого двора. Помимо прославленных зодчих она приглашала из-за границы умелых ремесленников и медиков. Недоброжелатели «грекини», – а недовольных новациями среди бояр и их жен имелось в избытке, – пустили слух, явно небеспочвенный, что Иван Васильевич-де «теперь дела решал, запершись, у постели».

И все же от вроде бы послушного ей супруга София получила нежданный тяжелейший удар. Он решил венчать на царствование не их старшего сына Василия (всего у них родилось десять детей), а царевича Дмитрия, внука от своего первого брака. И в 1497 году действительно провел торжественную церемонию, благословив внука на «великое княжение при себе и после себя». Софья же и не думала уступать – она пошла на то, чтобы склонить большую группу приближенных бояр на заговор против благоверного. Ивану III стало об этом известно, и он отдалил от себя и супругу, и продвигаемого ею в наследники трона их сына Василия.

Однако опала длилась недолго. Видимо, сделав вывод, что Софья лучше, чем он, разбирается в людях, и тем более будущих государях, вернул ей и сыну прежние почести. Возможно, памятуя и о словах Софьи, что ее сын, а никак не Дмитрий является наследником византийским. Более того, следуя ее совету, несчастного царевича Дмитрия вместе с его матерью, великой княгиней тверской Еленой Стефановной, бросил в темницу, откуда они уже никогда не вышли. Ощутив прочность своего положения, Софья стала именовать себя не просто «великой княгиней московской», но и «царевной царегородской», то есть, византийской. Именно этот титул она собственноручно вышила на покрывале, переданном в Троице-Сергиевский монастырь.

Василий же сменит своего отца на троне в 1505 году, два года спустя после кончины матушки. Ее уход, по мнению Карамзина, подорвал жизненные силы князя, который так и не оправился от утраты: «Хотя, может быть, он и не имел особенной к ней горячности, но ум Софии в самых важных делах государственных, ее полезные советы и, наконец, долговременная свычка между ими сделала для него сию потерю столь чувствительною, что здоровье Иоанново, дотоле крепкое, расстроилось». Их сын Василий III будет государем уже новой страны, впитавшей наряду с греческой и европейскую культуру – в первую очередь, благодаря его матери-«грекине».

Он  никогда не забывал о ее завете неуклонно укреплять величие и силу Московской Руси. При нем она приросла Псковом, Смоленском, Рязанью.

«Муж искусный в книгах и учении»

Намерение Ивана Васильевича сочетаться браком с носительницей иной веры (о том, что Софья тайно исповедовала православие, стало известно уже после принятия князем решения) вряд ли бы одобрил такой уважаемый отец церкви, как Иоанн Грек. Он прославился, в частности, своим «Церковным правилом», где жестко и недвусмысленно устанавливает нормы поведения и для священнослужителей, и для светских людей. Карамзин свидетельствует, что он «с великою ревностию осуждает тогдашнее обыкновение князей российских выдавать дочерей за государей латинской веры», а также самим вступать в подобные браки. 

Иоанн, грек из Константинополя, чья национальная принадлежность стала его вторым именем, был митрополитом киевским в эпоху князя Всеволода, то есть в XI веке. Грек, по словам историка, пользовался большим уважением как «муж знаменитый ученостию и христианскими добродетелями, ревностный наставник духовенства и друг несчастных». Хотя его «Правило» не обладало силой постановлений соборов, этот своеобразный устав служил руководством в церковной жизни и считается одним из самых ценных памятников истории древнерусского церковного права. 

Всего Иоанн предложил 35 правил, составленных в форме ответов на вопросы. Они касаются самой веры, церковных священнодействий и святынь, иерархии и духовенства, отношения к не-православным, регулируют некоторые стороны брака и семейной жизни. Так, согласно им, отлучению от церкви должны подвергаться те, кто «творят волхвования и чародеяния». Осуждению подвергнуты те, кто имеют по две и больше жен, а также те, кто полагает, что церковное венчание приличествует одним князьям и боярам, а что простые люди могут обходиться и без него. Иереям и монахам предписывается служить для всех людей примером трезвости. И хотя им не запрещается ходить к мирянам на пиры, но указывается на необходимость оставлять таковые, как только на них начнутся «играния, плясания и гудения». Автор не запрещает трапезничать и с латинянами (католиками) «ради любви Христовой». Одновременно подчеркивается: «если кто хочет избегать этого под предлогом сохраненья чистоты, пусть избегает; нужно, однако, наблюдать, чтобы от этого не произошел соблазн и вражда». А вот против чего автор жестко возражает, так это против продажи людей крещеных «нехристям». В земли язычников, таких, как половцы,  даже ездить не следует, особенно «для выгод сребролюбия», и «оскверняться их нечистыми яствами». Автор отвергает применение смертной казни и «изувечения» в отношении преступников, указывает на необходимость их «духовного покаяния». Что свидетельствует о его гуманизме и просвещенности. Широкая эрудиция в вопросах богословия, такт и дипломатичность митрополита нашли отражение в его послании папе римскому, где затрагивались деликатные вопросы отношения двух церквей.

Летопись упоминает лишь о некоторых фактах его жизни – погребении им в Киеве князя Ярополка, освящении митрополитом церкви Выдубицкого монастыря и церкви Пресвятой Богородицы в Киево-Печерском монастыре. Огромным уважением и любовью пользовался Иоанн Грек у своих современников, называвшим его «пророком Христовым». Летописец же именует его «блаженным и добрым», отмечая, что он был «муж искусный в книгах и учении, милостивый к убогим и вдовицам, ласковый со всяким – богатым и бедным, смиренный, кроткий, обладавший даром слова, умевший своими святыми беседами утешить печальных, и вообще был такой митрополит, какого на Руси не было прежде, и после не будет».

После его кончины в 1089 году, дочь князя Всеволода ездила в Константинополь и привезла с собою нового митрополита, также носившего имя Иоанн, однако человека слабого здоровьем и спустя год скончавшегося. И следующий митрополит в княжение Всеволода был по происхождению греком. Известно, что носил он имя Ефрем, был скопцом и обосновался в Переславле. Вообще, в истории Русской православной церкви было достаточно служителей греческого происхождения. Общий же вклад греков в русскую историю, духовную и материальную культуру столь велик, что требует исследований, далеко выходящих за рамки этих заметок.

Владимир Житомирский
Из книги «Сообщающиеся сосуды культуры»