Евгений Гришковец, сам себе режиссер, автор и актер, много лет рассказывал публике о своей любви к пантомиме. Так долго, что у некоторых закрались сомнения: а не морочит ли он нам голову. Ан нет — свеженький спектакль, который он привез в Москву и три дня кряду играл в Центре на Страстном, убедили даже скептиков: Гришковец не только любит, но и прекрасно владеет искусством пантомимы. «Предисловие» — название спектакля. С подробностями с показа обозреватель «МК».
Евгений Гришковец, как и Николай Коляда, любимец москвичей. Зал на Страстном забит под завязку. Слова не успел сказать, уже аплодируют. По глазам видно: не любят, а обожают. Во вступительном слове человек-оркестр родом из Кемерова (теперь печально известного), а ныне проживающий в Калининграде, просит отключить мобильные устройства. Естественно, нестандартно:
— Скажите себе: «Я сильная личность. Я могу это сделать».
На сцене фрагмент лестницы из трех ступеней и экран — вся декорация. Других выразительных материальных средств Гришковцу не требуется: он сам себе выразительный и сам себя выражает так, как никто этого не делает. Хотя какой-то особой выдающейся фактурой не наделен. Но не фактурой славен Гришковец.
На этот раз он рассказывает о том, как написал книгу, она только что вышла из печати — увесистый том в черном переплете с голубыми буквами по нему — про театр. Но не о театре речь.
— Эх, яблочко мое, куда ж ты укатилось? — примерно так и весьма отдаленно он переводит нам слова песни, которую с экрана поет один малоизвестный индус. Эта песня когда-то настолько зацепила Гришковца, что он, пока не добился перевода от другого культурного индуса, не успокоился. А узнав перевод, задумался: яблочко мое, куда ж ты укатилось?
У него так всегда: обозначенная тема — на этот раз написание книги — всплывет в финале, а до него… Боже ж мой, какими же словесными тропами поведет он своих слушателей/зрителей к рецепту создания печатной продукции! Как они причудливы, просты, но при всей видимой простоте неповторимы, потому что жизнь каждого человека именно такой и является. Как жизнь муравья, которого в детстве мячиком глушил мальчик Женя Гришковец, и теперь ему за это невыразимо стыдно. Это будет его первое признание в стыдном. На экране смешной темноглазый мальчуган, из интеллигентной семьи, одетый как все, родившиеся в СССР, — шапочка с мысиком на лбу, меховая шапочка, зимнее пальтишко, тяжелое, потому что кто ж тогда знал о существовании невесомого синтепона?
А вот он уже юн и усат (в классе первый парень по усам), снимается в любительской картине у своего приятеля. Видео, как и фотографий, на весь спектакль — раз-два и обчелся, хочется побольше фотографических свидетельств жизни этого ни на кого не похожего писателя-рассказчика. Но он предпочитает рассказывать о себе, как будто рисует автопортрет. Автор идет буквально шаг в шаг за собой с детства до сегодняшнего себя. Вот он в 9 лет открывает для себя волшебный мир чтения, ходит в читальный зал (детально о зале и женщинах, которые, уходя по коридору со скорбными лицами, с такими же и возвращаются, но при книге). Первый поход в театр и масса открытий, связанных с ним. Меткий глаз был у школьника Гришковца, который раньше других понял, что в театре вода плохо играет водку, а связь зрителей и артистов — это как акт взаимного неприятия. Уже будучи постарше, попав на спектакль по пьесе «На дне» Максима Горького, понял, наблюдая за взрослыми, что водка, которую потребляют в буфете, без театра — пропащее дело.
Эпизод юношеских метаний — филфак, театр пантомимы. Тут он уже не только говорит, но и показывает со знанием дела — руки плывут в пространстве крыльями или перебирают по невидимому стеклу. Он даже маску достанет, она как шапка-невидимка: надел — и пропал человек.
Еще армия и история, как чуть не потерял палец, по которому матросу Гришковцу шарахнули тяжеленным ящиком. Кровища, палец одной кожей держится, а в зале смеются — так он рассказывает. В своей манере, неуверенно, спотыкается на словах, фразах, оговаривается. На нем комбинезон цвета хаки — в таких бегают новобранцы в армии США, а у нас ходят сантехники с высшим образованием, но больше в синих.
Про книгу все уже и забыли, потому что жизненный путь рассказчика петляет от Берлина, где разрушили Берлинскую стену и ему засветили пивной бутылкой в висок, до аэропорта «Домодедово», где уже худрука Кемеровского театра пантомимы Гришковца каталы (профессиональные картежники) сделали как мальчика. Приличный худрук в приличной замшевой куртке приехал в Москву с деньгами покупать оборудование для своего театра, сел в такси, а вышел из нее обобранным бобиком. До сих пор не может понять, как ловко попался на удочку аферистов.
Это не просто набор историй про человека, в которых многие узнают себя (вот умеет он своими россказнями внушить зрителю, что не о себе, а о сидящих в зале говорит). В них очень меткие характеристики примет сегодняшнего дня: о современных художниках, искусстве, актуальном театре, мало имеющем отношение к жизни. И только в конце, когда он вспомнит, как собрал в старом сарае друзей, чтобы рассказать им, как у него не получилось то, о чем мечтал, про армейскую службу, о темных сторонах которой не писал маме. Но мама каким-то странным образом оказалась на этом показе, и, чтобы ее не расстраивать, он начал вспоминать, а все почему-то смеялись. Как смеются теперь в Центре на Страстном во время его «Предисловия».
А финал вышел-таки пластичный: скинув комбинезон, Евгений остался в темно-коричневом трико ну и дал мини-мастер-класс по пластике. Не Марсель Марсо, конечно, но очень свободно и выразительно.
Автор: Марина Райкина
