Грузчик 200

«Может, и вышла оплеуха, но я к этому не стремился. Если мыслить оплеухами, то вообще не надо заниматься кино. Я думаю, что правильно выбрал время, чтобы сделать этот фильм». сказал Алексей Балабанов в эксклюзивном интервью «МК» сразу после премьеры «Груза 200» в Москве.

Петербургский режиссер Алексей Балабанов умеет подлить масла в огонь и посыпать солью раны — когда чувствует, что огню гаснуть еще рано или что раны заживляют совсем не тем лекарством, каким надо. В 1997-м он озадачил «Братом», в 2002-м пошел «Войной», и вот сейчас ошеломил «Грузом 200» — по мнению многих, на сегодня самым страшным и самым лучшим своим фильмом. Балабанов и сам с этим согласен. Но и несогласных хватает, причем воинствующих и обвиняющих автора «Груза 200» во всех смертных грехах. От фашизма — к этому обвинению ему не привыкать — до психической патологии.

На «Кинотавре» жюри предпочло закрыть от страха лицо руками и не заметить «Груза 200». Как будто его не было вовсе. Ну и бог с ним, с опозорившимся жюри. Тем более Балабанов оказался в хорошей компании — вместе с также проигнорированной великой Кирой Муратовой, которая, кстати, оценила его кино чрезвычайно высоко. Теперь главное, чтобы зрители оказались мудрее и мужественнее и не отвернулись от этого фильма: его должен увидеть каждый, кто хочет лучше понять себя и страну, в которой живет.

«Наши дети и покруче фильмы смотрят. Они в порносайтах с двенадцати лет сидят»

— Один из членов жюри, активно голосовавший против «Груза 200», сказал, что никогда не показал бы твой фильм внуку. Какое отношение дедушкина забота имеет к фестивальной судьбе фильма, мне не очень понятно. Но все же интересно — ты своим сыновьям «Груз 200» показал?

— Младшему — нет. А старшему уже семнадцать, он школу только что закончил, — так вот он смотрел, конечно. Даже статью написал, в Интернете повесил.

— Тебе дал почитать?

— Нет. Я вообще про себя статей не читаю.

— Тебе неинтересно, что родной сын про твое кино думает?

— Он сказал, что ему понравилось. По-моему, даже друзьям показывал. А пишет он хорошо, я это знаю. Неграмотно, но хорошо. Вообще, башковитый парень, уже поступил в финансово-экономический. Эти ребята и покруче фильмы смотрят. Они же все в порносайтах сидят с двенадцати-тринадцати лет. Поэтому — о чем разговор? Для них «Груз 200» просто семечки.

— Твой сын тоже с двенадцати в порносайтах сидел, и ты доступ не блокировал?

— Да ну, глупости. У него плакатами с девушками все стенки в комнате давно оклеены. Я сам это делал в его возрасте, все это делают. Чего притворяться? Ханжество это.

— Для твоего сына и его друзей 1984 год — такое же далекое и чужое прошлое, как 1953-й или 1917-й, без особой разницы. Но тебе-то важно было поместить свою историю именно в последнюю предперестроечную осень?

— Конечно, в том-то все и дело. Поэтому по телевизору — последнее выступление Черненко, он умер в конце 1984-го.

— Он умер весной 1985-го.

— Главное, это был последний год застоя, вот что для меня принципиально. Тогда уже началось шевеление. Уже в Ленинграде рок-клуб был, уже Гребенщиков пел, Цой пел. Все это уже было.

— Ты сам чем тогда занимался?

— Я ездил по стране. Начиная с восемьдесят третьего года. На Свердловской киностудии два года снимали полнометражный научно-популярный фильм о землепроходцах. Как они из Великого Устюга двинули на север, и вся страна стала единой Россией, понимаешь? Об этом было кино. Сценарист специально написал такой сценарий, чтобы можно было по стране поездить-посмотреть, и двое режиссеров были, муж и жена. Они в основном расслаблялись и развлекались, для этого все и было придумано про землепроходцев. Купались во всяких заливах, отдыхали в закрытых зонах. А я как ассистент приезжал первым, выбирал места, столбил площадки для съемок. Мне нравилось. Всю Сибирь тогда объездил и весь Дальний Восток. Был на Сахалине, на Курилах, куда вообще никого не пускали. На Крайнем Севере был, в поселке Полярное, где староверы когда-то обосновались. Да где я только не был… Рядом с ненцами жил у Белого моря. В палатке на реке. Перебираешься через реку — и уже ненцы

— Столичного шевеления там, наверное, не чувствовалось?

— Никакого шевеления. В магазинах — только спирт и хлеб, все жили на подножном корму и мрачно бухали. Помнишь, в фильме говорят про кухлянки и торбоса? Это и мой личный опыт. Я пытался купить у ненцев кухлянку и торбоса за бутылку спирта — они не согласились, жаль. А у меня денег больше не было. Ассистент режиссера, зарплата всего-то сто двадцать рублей. Вот на машину «Буран» можно было у них все что угодно выменять, хоть стадо оленей. Чем очень многие тогда и занимались.

— Кстати, что это такое — кухлянки и торбоса?

— Кухлянка — это куртка такая оленья, сверху надевается. Очень практичная вещь. А торбоса — высокие сапоги, тоже из оленя. Те же унты, только до самого пояса, как чулки на кожаной подошве, и привязываются к кухлянке. У ненцев штанов и трусов нет, но кухлянка длинная, и им в ней тепло. Я с тамошними людьми много общался. Каждый норовил со мной выпить, потому что я был кинематографист, а кино все очень любили.

«Цинковые гробы не раз пропадали. Привезли гроб, родственники не встретили — и все. Что с ним дальше, неизвестно»

— А про Город Солнца тоже разговоры заводили, как деревенский философ из бывших зэков, которого у тебя в фильме Серебряков играет?

— Нет, про Город Солнца — это не отсюда. У меня был друг Саша, когда я на Высших режиссерских курсах учился. Я написал о нем документальный сценарий «Кино про Город Солнца», он где-то на курсах наверняка до сих пор валяется. Мы все тогда увлекались Кампанеллой, а Сашу сильнее всех пробило, и он стал мечтать о Городе Солнца. Взял в аренду большой участок развалившегося колхоза или совхоза и разводил там коров. Тогда как раз аренду разрешили на уровне местной власти — ну, может, чуть позже. Первые ростки капитализма. А что им оставалось? Ведь не было продуктов в стране, не было. Люди просто голодали. Все разворовывалось на уровне местной власти — секретарь райкома, начальник милиции и еще пара-тройка человек. Какая-то поставка идет из центра, они делят между собой, а в магазины ничего не поступает. Наглое воровство было, страна проворовалась напрочь. Милиционеры обладали таким количеством власти…

— На уровне капитана, как твой герой Журов?

— А он там начальник милиции. Городок-то всего ничего. Журов мог делать все что угодно, это как вотчина.

— Ему даже деревянный ящик, в котором цинковый гроб с убитым десантником, ничего не стоит к себе домой привезти. В начале «Груза 200» стоит титр «все основано на реальных событиях». Что, и вскрытый гроб — тоже?

— Когда меня после института забрали в армию, я служил в Витебске военным переводчиком — в управлении дивизии, с восемьдесят первого по восемьдесят третий. Так наши летчики на «Ил-76» в Афган летали и привозили оттуда такие ящики. Я сам туда не летал, там была налажена своя связь. А я возил оружие — в Сирию, Эфиопию, Анголу. Но Валера, с которым мы в одной комнате жили, все время летал в Афган, он «правый» пилот был. И рассказывал мне, как пропадают эти ящики. Привезли гроб из Афгана, родственники не встретили — и все. Что с ним дальше происходило, неизвестно. И не один случай такой был, не два. Их было довольно много, даже за мою двухгодичную службу. Поэтому я додумал, что могло произойти с телом десантника, у которого родных нет.

— И так же, как у тебя в фильме, на борт, доставивший из Афгана цинковые гробы, загружали десантное пополнение — пушечное мясо?

— Я сам это видел. Сидел в кабине и смотрел, как парни забегают туда строем. Это был верх цинизма. Челночный рейс туда-сюда: летчики прилетели, обед потрескали, новых загрузили и полетели обратно.

— В «Грузе 200» один этот длинный статичный кадр с выгрузкой гробов и загрузкой десантников под афганскую песню стоит десятка «9 рот». Появление твоего фильма чем-то обязано «9 роте»? Ты вступал с ней в полемику?

— Нет. «9 рота» мне не нравится, но я придумал «Груз 200» году в 1995-м или 1996-м. Просто время должно было пройти. Я думаю, что правильно выбрал время, чтобы сделать этот фильм.

— А какие у тебя вопросы к «9 роте»?

— Это клип. Я с десантниками ее смотрел. С парнями, которые там были. Они башками помотали, сказали: «Ну, так…» То есть никак. Понимаешь? А «никак» — это самое плохое. Либо дрянь, либо здорово.

«Жили в пустой квартире, спали на полу, пили пиво и были счастливы…»

— Изнасилование бутылкой из-под водки — это тоже из непридуманных историй?

— Я не раз об этом слышал, никакая это не новость. Просто ради забавы, пьяные. У меня девушки были… у меня в свое время было очень много девушек. И две мне рассказали, как их бутылками изнасиловали. Одну приковали, как у меня в фильме. Я тебе говорю, это все реальные истории, а я их соединил, сконцентрировал все то, что понимаю про ту жизнь и про то время. Это было время перехода. Р-раз — и новое время пришло, совсем другое. Поэтому персонаж Серебрякова в фильме говорит: «Скоро переменится все».

— У него там в услужении вьетнамец Сунька. Откуда взялся вьетнамец в русской глуши?

— Они всегда пытались пролезть к нам. По родственным связям, еще как-то. С Дальнего Востока ехали, там их было много.

— Ну, от Дальнего Востока до Ленинска, который у тебя где-то недалеко от Ленинграда находится, путь не близкий.

— Я точно не определяю, где этот Ленинск, но снимали мы в Череповце, это от Питера и правда не так далеко.

— По твоим наблюдениям, там жизнь сильно изменилась по сравнению с 1984 годом?

— Я впервые в Череповце совсем недавно побывал, два года назад. Решил показать жене Великий Устюг. Это же действительно очень красивый город. В Вологде повзрывали церкви, а там ни одной не тронули. Я и сам хотел посмотреть, давно там не был. Мы сели с детьми в машину и поехали. И когда проезжали через Череповец, я был потрясен. Город-завод. Я вроде в Свердловске родился. Знаю, что такое Уралмаш. Но Череповец с этим в сравнение не идет. Там такой отравленный воздух, такие выбросы в атмосферу, так все грустно…

— Я слышал, что вас во время съемок не раз ядовитые облака накрывали.

— Накатывали, да. Там очень страшная экология. А жизнь по сравнению с Советским Союзом особенно не изменилась. Я думаю, она и на Востоке не слишком изменилась. Мы в Норильске были — ну ладно, рынок огромный вещевой, порождение капитализма. «Норильский никель», за счет которого люди живут. Но сам город — каким я его запомнил тогда, таким и остался. В Якутске недавно был — тоже ничего не изменилось с тех пор. Эти дома на столбах, эти залежи дерьма и мусора под ними… Все, как раньше. Совершенно убитые места. Страна очень большая. Две столицы — это не страна. И когда люди ничего не видели, не знают, а берутся судить о стране и о том, как народ живет, а тем более, как он жил в 1984 году, при этом сами не выезжали из Москвы никуда, кроме как в Европу, — да я с такими людьми даже рядом не сяду, не то что разговаривать.

— Середина 1980-х — время твоей молодости. Свою молодость принято любить за счастье, которое испытывал. Как твои воспоминания о счастье соединяются с тем ужасом, который дышит с экрана «Груз 200»?

— Ну, какая молодость… Это уже после армии. Молодость была, когда я в Горьковском пединституте учился. Я в двадцать один год закончил институт, потом армия… Мне уже двадцать пять было в 1984-м. И какое там особенное счастье? Просто, говорю тебе, ездил по стране, с людьми общался… Нет, счастливы мы тогда тоже были, конечно. Жили в пустой квартире, спали на полу, пили пиво и были счастливы. Слава Бутусов приходил, песни пел. Между прочим, «Я хочу быть с тобой» он впервые у меня дома спел.

— Я готов поверить, что ты, делая «Груз 200», совсем не думал о «9 роте», но все же имел ли ты в виду оплеуху всем исполнителям «старых песен о главном», изнывающим от любви к прекрасному советскому прошлому?

— Нет. Конечно же, нет.

— Однако оплеуха у тебя вышла, и звонкая. Даже, скорее, удар под дых. Не в нем одном дело, «Груз 200» этим не исчерпывается, но тем не менее.

— Может, и вышла оплеуха, но я к этому не стремился. Если мыслить оплеухами, то вообще не надо заниматься кино. Я передал свои ощущения того времени. Мне хотелось про то время сделать фильм — вот я его и сделал.

— Тогда одна маленькая поправка, извини. У тебя в воскресенье по радио «Пионерская зорька» в 7.40 звучит. Так вот, ее передавали только по будням.

— Да?

— Да. И то кроме четверга. Потому что по четвергам была спортивная передача для школьников «Внимание! На старт!»

— Поймал. Один ноль в твою.

Дмитрий Савельев