Мы продолжаем публикацию глав из будущей книги Сола Шульмана «Сказки о жизни». Это книга о его творческом пути, об учителях, о тех, кого он любил, с кем дружил и работал, а также о судьбах ряда знаменитых людей и нравах нашего общества. Стимулом к написанию книги послужило интервью, которое дал Сол Шульман известному обозревателю «Радио Свобода» Ивану Толстому.
***
Об интереснейших персонажах научного мира я могу рассказывать много и долго. Вот, например, Бруно Максимович Понтекорво. К нему в дом в Дубне меня тоже привел Георгий Николаевич Флёров. Бруно Максимович встретил нас без положенных в таком случае приветливых улыбок, а озабоченно, и я бы даже сказал мрачновато. Как потом объяснил мне Флёров, это было сложное для него время — жена находилась в психиатрической клинике, а сидевшая на диване при нашей беседа красивая грузинка, представившаяся — Родам, была пассией академика. Впоследствии она станет его второй женой, а ее первым мужем, кстати, был поэт Михаил Светлов. С их сыном Сандриком Светловым мы дружим уже не один десяток лет.
Фото: Бруно Понтекорво
Вообще, биографию Бруно Понтекорво должен писать автор детективного жанра… 18-летний итальянский мальчик из еврейской семьи поступает в римский университет. Он становится любимым студентом, а затем ассистентом, великого физика Энрико Ферми1, впоследствии построившего первый в мире атомный реактор. 1930-е годы… Приход к власти Муссолини… фашизм… вводятся антисемитские законы. Ферми, который в это время находился во Франции, не возвращается в Италию, так как его жена еврейка, а затем уезжает в Штаты. По той же причине покидает Италию и Бруно Понтекорво. Он становится сотрудником лаборатории Жолио-Кюри. Там он женится. Его жена, Марина — активная сторонница коммунистической идеологии, что было нередко среди академической молодежи того времени.
Фашисты оккупируют Францию. Понтекорво с женой переезжает в Америку. Пути с любимым учителем опять сходятся. В 1948 году знаменитый профессор Кокрофт приглашает Бруно Понтекорво в Англию, работать над Британским «атомным проектом». Понтекорво принимает приглашение. В августе 1950 года он с семьей уезжает в очередной отпуск в Италию, чтобы навестить родных, и через короткое время они все исчезают. Английская «секретная служба» сбивается с ног в поисках пропавшего ученого, но его нигде нет. Последнее, что известно, что он, якобы, уехал в Альпы кататься на лыжах.
Информация о нём просачивается лишь через год из Советского Союза. По слухам его украла советская разведка. В действительности же всё было и проще и сложнее одновременно. Экспансивная жена-коммунистка (а в Дубне её вообще называли психопаткой) уговорила мужа поработать «во имя мира», и передать советам известные ему секреты. В финском морском порту их ждал советский пароход…
Насколько эта история точна — трудно сказать. Похоже, что точна, но кто знает. Сманила ли его жена, или это была и его инициатива — ведь, как выяснилось потом, они оба были членами компартии. Лично я услышал эту историю от Флёрова. И вообще, историй об «атомном шпионаже» так много, что в них непросто разобраться. Так, например, в сети вы можете найти рассказ — приписываемый руководителю наших шпионов Павлу Судоплатову — о том, что Энрико Ферми через Понтекорво передавал атомные секреты Советскому Союзу, что, на мой взгляд, маловероятно. Или, например, в мемуарах Серго Берия — сына Лаврентия Берия — рассказывается, как у отца на даче перед войной секретно гостил сам Роберт Оппенгеймер — будущий отец американской атомной бомбы. Тоже значит наш шпион?!.. За Альбертом Эйнштейном активно ухаживала Маргарита Коненкова, жена знаменитого скульптора — похоже тоже наша шпионка или близкая к ним — но Эйнштейн оказался умнее — любовь принимал, а секреты не выдавал. К Нильсу Бору мы тоже подбирали ключи, но не подобрали. Этот список можно было бы продолжить, но нет смысла.
Вообще, понятие шпионажа имеет много оттенков, и не обязательно связано с детской картинкой — «ночь, луна, кто-то крадется…» Передо мной невзрачно изданная на плохой бумаге книжонка. Во времена моей работы над сценарием «Ядерный век», мне её подарил Сергей Капица. Название — «Атомная энергия для военных целей». Подзаголовок — «Официальный отчет о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США». «…эземпляр № 235… только для служебного пользования». Автор Г. Д. Смит. Предисловие написано генералом Л.Р. Гровсом, то есть руководителем американского ядреного проекта. Подготовлена книга к изданию в июле, а издана в августе 1945 года. Переведена на русский язык и издана у нас в сентябре этого же года.
А теперь вспомните, когда была сброшена атомная бомба на Хиросиму: 6-го августа 1945 года. То есть книга вышла одновременно с этим событием, когда бомба еще была сверх засекречена. Разумеется, что никаких секретов, по мысли ее автора, эта книга не раскрывала. Обо всём говорилось только общими словами. Но «общими» для кого? Для нас — непосвященных. А для специалистов!?.. Как сказал мне Флёров, наверно сотни шпионов не могли бы добыть такого количества информации, сколько давала эта книга специалистам, работавшим над атомной бомбой.
Например, как объяснял мне Георгий Николаевич, принцип атомного взрыва секретом не являлся. Сходятся два урановых полушария, и начинается цепная реакция. Но какого размера должны быть эти полушария, чтобы произошла цепная реакция? С дом? С бочку? С футбольный мяч?.. Всё это можно было узнать лишь сложным экспериментальным путем, требовавшим огромного количества средств и времени, не говоря уж о мозгах. А в книге проскальзывала, например, фраза — «с апельсин величиной». Для нас это были миллионные экономии и по времени и по деньгам. А поскольку тогда была негласная гонка с американцами — кто кого, то время было еще дороже денег…
И таких примеров много. Специалист, читающий сегодня это, снисходительно улыбнется, но вспомните то время и что мы тогда знали о цепных реакциях!..
Как американцы могли допустить такой ляп!? Не по глупости ведь. Скорее всего из-за самоуверенности, полагая, что русским на такую работу всё равно потребуется еще лет двадцать…
Однако, вернемся в Дубну. Наблюдая — пусть даже со стороны — за жизнью Бруно Максимовича Понтекорво, счастливой ее я назвать не могу. Чужбина есть чужбина. При всех почестях и академических званиях он всё-таки был чужим здесь, а отсюда замкнутость и одиночество. Я даже помню, как всегда веселый и улыбающийся Флёров «серьёзнел» входя к нему в дом.
Из Советского Союза Бруно Максимовича не выпускали по соображениям секретности, а в Италии, насколько мне известно, его ждал суровый приговор за измену. А уж потом, когда на закате жизни его всё же выпустили, а приговор утратил силу за давностью лет, он впервые за многие десятилетия приехал на родину. В Риме на вокзале «Термини» его встречали малочисленные оставшиеся в живых родственники, и он, заплакав, стал на колени и поцеловал асфальт Родины. Сегодня его разделенный прах покоится и в Италии, и в России. Там он Бруно, здесь — Бруно Максимович…
Весь этот интереснейший для работы материал я, конечно же, не мог бы в то время нигде получить, если бы мой друг Сергей Капица буквально за руку не ввел меня в мир этих людей…
Фото: Сергей Капица
…Работа над сценарием заняла около двух лет. Наконец он был закончен, принят студией и начались его обсуждения. Помню, одно из первых обсуждений происходило у физиков в Пахре. Собралось много молодых ученых, некоторые приехали специально из Москвы. Чтение и разговоры затянулись до четырех утра. Естественно, что электричек уже не было, так что разместились мы ночевать у местных друзей. Нас, человек десять, пригласил в свою маленькую двухкомнатную квартиру Женя Велихов… сегодня он уже, естественно, не Женя, а увешанный званиями уважаемый академик Евгений Павлович Велихов, но тогда… Мест не хватило, и спали мы с ним на полу, спина к спине, укрывшись одной простыней…
О сценарии заговорили с высоких кинематографических трибун, предрекая ему большое будущее. А замминистра по кинематографии Владимир Баскаков даже заявил, что это будет фильм «о величии русской науки».
Одним словом, пора было запускаться в производство. Но тут мне дали понять, что я слишком молод и недостаточно опытен для такой крупной режиссерской работы. Мне надо подобрать сорежиссера. Конечно, мне было обидно — я вынес этот сценарий на своих плечах, я писал его под себя, и мне хотелось самому снимать. Но в том, что говорили, была логика, и я не возражал.
И начались поиски сорежиссера. Первым предложил свою кандидатуру Юлий Карасик. После фильма «Дикая собака Динго» и премии на Венецианском кинофестивале, он был очень популярен, да и вообще хороший человек, так что я с удовольствием готов был с ним работать. Но на «Мосфильме» ему почему-то отказали. Почему — я не знаю, но ходили слухи, будто кто-то из начальства сказал — «…два еврея на фильме о величии русской науки — это перебор…».
Появилась вторая кандидатура. Это уже был корифей советского кино — Григорий Львович Рошаль. Рошаль — это целая эпоха! Это режиссер фильмов «Хмурое утро», «Восемнадцатый год», то есть это уже классика. Человек он был бурный, темпераментный. Сергей Эйзенштейн называл его «вулканом, извергающим вату», имея ввиду шумный характер. Одним словом, Григорий Львович выдвинул свою кандидатуру и студия, кажется, согласилась с этим.
Я был рад, потому что любил его. Помню, он тут же схватил телефонную трубку, позвонил в Ленинград Гранину и бравым голосом сказал:
— Даня, будь уверен, мы с Солом сделаем всё как надо!
Насколько я помню, Гранин ничего не ответил, а только крякнул. А спустя несколько дней вдруг оказалось, что дирекция «Мосфильма» передумала и под каким-то предлогом отказала Рошалю тоже. Почему я не знаю, но помню, что Григорий Львович сказал мне тогда загадочную фразу:
— Осторожно, они хотят тебя надуть!
Кто «они» и почему надуть, я тогда не понимал, и лишь впоследствии узнал, что дирекция «Мосфильма» отказала Рошалю под нажимом Гранина
Не прошло и нескольких дней, как со мной связались и предложили встретиться с Михаилом Константиновичем Калатозовым.
Как известно, Михаил Калатозов — это режиссер фильма «Летят журавли», который сделал Татьяну Самойлову мировой кинозвездой. До этого мы с Михаилом Константиновичем были почти не знакомы, хотя однажды произошел смешной эпизод, касающийся нас обоих.
Фото: Михаил Калатозов
Дело в том, как я уже говорил, мы с Таней поженились в Ленинграде, на фестивале. Между нашим знакомством и женитьбой прошло буквально несколько дней. Мы не успели даже родителям сообщить. В Москве до родителей Тани дошел слух, что она вышла замуж за какого-то режиссера. По слухам это был Калатозов и они дали телеграмму: «Танечка, неважно, что он значительно старше, но он очень хороший человек». Короче, мы с Калатозовым оказались в каком-то смысле соперниками…
Вернемся, однако, на «Мосфильм». Когда я вошел в кабинет к Калатозову, там уже сидел Гранин. Калатозов сказал, что он читал сценарий, что сценарий ему нравится, и что Даниил Александрович уже дал согласие на то,чтобы он был режиссером-постановщиком этой картины. И теперь он хочет получить моё авторское согласие. Если я его дам, то он возьмет меня к себе вторым режиссером.
Тут необходимо пояснить разницу между вторым режиссером и сорежиссером. Сорежиссеры — это равноправные режиссеры-постановщики, а второй режиссер — это помощник режиссера-постановщика.
Я ответил Михаилу Константиновичу, что очень высоко ценю его как режиссера, и был бы счастлив поработать с ним, но идти помощником на сценарий, который я вынашивал со студенческой скамьи, который я писал для себя и отдал ему столько душевных сил, я не могу.
На этом, собственно говоря, разговор и окончился. Когда мы вышли из кабинета, Гранин сказал: «Ты сделал себе харакири. Вернись, скажи, что ты ошибся, и отдай ему сценарий»…
Я был потрясен. Это говорил человек от которого я ожидал защиты, который не так давно обещал мне её, которому я доверял, как себе…
Сегодня, спустя столько лет, когда острота восприятия прошла, я думаю, что Гранин был прав, если опираться на прагматическую логику его мышления. Если бы я тогда сказал Калатозову «да», то вся моя кинематографическая жизнь пошла бы, по-видимому, по совершенно другому пути. Я работал бы на «Мосфильме», заслужил бы всяческие регалии и звания,стал бы мосфильмовским режиссером, входящим в высшие слои номенклатурной элиты и так далее.
Моё «нет» изменило мою жизнь, выбросив меня в «открытый мир», полный неожиданностей и невзгод, удач и поражений, счастья и горя — что и есть жизнь. Мир оказался намного красивее и интереснее, чем рисовала нам его советская пропаганда, так что я и сегодня не жалею о содеянном…
Короче, я отказал Калатозову, и начались дни ожидания…
…И тут руку помощи протянул мне еще один замечательный человек — Михаил Ильич Ромм, которого я безмерно уважал. Однажды он пригласил меня к себе домой на улицу Горького, где сейчас висит мемориальная доска. Никогда не забуду тоuт вечер и ночь,которые я провел у него на кухне. Мы сидели до 5 утра. Были Ромм, некий симпатичный молодой человек и я, а чаем нас угощала очаровательная Елена Александровна Кузьмина, жена Ромма, знаменитая актриса.
Фото: Михаил Ромм
Глядя на неё, можно было поверить нашей студенческой легенде, что когда-то, во времена молодости, щуплый по комплекции Михаил Ильич, выпив для храбрости стакан водки, готов был вступить за неё в драку с могучим режиссером-боксером Борисом Барнетом, женой которого она тогда была. Драка не состоялась, но отвага влюбленного покорила Елену Александровну…
Спустя какое-то время после начала наших посиделок, Ромм вдруг спохватился и спросил, кивнув в сторону молодого человека:
— Я вас познакомил?
— Нет, — сказал я.
— Тогда познакомьтесь… Джугашвили…
Это был Иосиф Аллилуев, сын Светланы Сталиной. Замечательный, кстати, парень… В то время я ещё ничего о нем не знал, и лишь позже, работая над книгой «Власть и Судьба», нашел в архивах много любопытного. Сын Светланы Сталиной и её первого мужа — Григория Мороза, он был единственным из многочисленных внуков и внучек, которого великий дед соизволил посадить к себе на колени. Будучи к этому времени уже открытым антисемитом, Сталин, тем не менее, был очарован большими черными семитскими глазами внука, и произнес: «Какие вдумчивые глаза… Умный мальчик!»… Вот с этим подросшим «мальчиком» меня и познакомил Ромм.
…Надо сказать, что Михаил Ильич был блестящим рассказчиком. В тот вечер он много рассказывал о Довженко того, чего нет в официальной биографии этого великого режиссера. У них были близкие отношения, не всегда, правда, избавлявшие их от конфликтов, которые время от времени возникали на национальной почве, потому что Довженко в этом вопросе был весьма националистичен.
Где-то в полночь Иосиф Аллилуев ушел, и мы с Роммом остались одни. И вот тогда-то он и сказал:
— Я хочу тебе помочь. Предложу свою кандидатуру в сорежиссеры — надеюсь, что мне они не откажут — а через полгода сниму свою фамилию, и ты останешься один…
Это мог сделать только великий режиссер. И не только великий режиссер, но и великий педагог, каким Михаил Ильич Ромм и был. Из его вгиковской мастерской вышли такие гремящие режиссёрские имена, как Григорий Чухрай, Василий Шукшин,Андрей Тарковский и многие другие. Мы еще долго говорили с ним о жизни, осоветской власти (вернее, Ромм говорил, а я в основном слушал), а потом, уже где-то в 5 утра, он проводили меня до лифта и сказал:
— Только не пересказывай никому наш разговор. Меня не посадят, а тебя посадят…
Уж это-то Ромм понимал лучше других. Ведь лишь благодаря его имени, был спасен его брат, которого уже вели на расстрел в Катыне, вместе с другими польскими офицерами…
Как дальше развивались события, я не знаю. Ромм со мной не поделился. Но каким-то образом ему тоже отказали. Кажется под предлогом, что ему сейчас надо заняться другой важной работой. Короче, Ромм тоже отпал…
…И опять потянулись дни ожидания. Что со мной было, можно только представить. Молодой человек, живущий в подвале, без денег, ходящий по всем инстанциям, как бомж. Я ходил по начальническим коридорам и всюду натыкался на глухие стены. Гранин тоже молчал, хотя я многократно напоминал ему:
— Даниил Александрович, мы же договаривались, что это сценарий для меня…
В один из дней меня опять пригласили на «Мосфильм». На этот раз к режиссеру Игорю Васильевичу Таланкину. Таланкин после фильма «Дневные звезды» был, как говорится, на взлете, плюс вёл мастерскую во ВГИКе, то есть был заметной фигурой.
Он сказал, что прочитал сценарий. Сценарий ему нравится, и он хотел бы взяться за его постановку. С Граниным он уже договорился, и теперь просит моего авторского согласия.
Фото: Игорь Таланкин
Я опять, в какой уж раз, начал объяснять, что это моё детище, выношенное со студенческой скамьи, что он, как профессор ВГИКа, должен меня понять и так далее. И Таланкин, как мне тогда показалось, понял меня. Он сказал:
— Да, да, я тебя понимаю, я сам работаю с молодежью… Я тебе помогу…
Я вышел от него окрыленный — вот, наконец-то, попал на замечательного человека.
Конечно, я понятия не имел, что как только я вышел, Таланкин позвонил Гранину и сказал, что«этого сопляка надо убирать».
Через неделю меня опять вызвали к Таланкину. На этот раз передо мной сидел уже другой человек — не интеллигент, и не профессор ВГИКа, а распоясавшийся купчик. Он орал почти матом:
— Я тебе не Калатозов! Я тебя разжую и с костями выплюну! Я закрою перед тобой все двери в кинематограф! У меня есть связи! Не видать тебе этого сценария, как своих ушей!
Я опешил. Ничего не говоря, я поднялся и вышел…
В этот момент я, конечно же, пожалел, что у власти уже нет ни Хрущева, ни Аджубея, к которым я мог бы обратиться за помощью…
…Кстати, будучи на следующий день дома у Петра Леонидовича Капицы, я пожаловался ему на сложившуюся ситуацию. Петр Леонидович долго молчал, а потом сказал фразу, от которой мне стало легче на душе:
— Я тебя поздравляю! Если на большой дороге на тебя напали большие бандиты, значит, у тебя действительно есть нечто ценное…
Фото: Пётр Капица с женой, Кембридж
…Что касается материальной стороны моей жизни в тот период, то она, мягко говоря, была весьма напряженной. Дополнительных доходов не было. Я пытался скрывать нужду, но, по-видимому, не очень успешно. Помню, как милейший Игорь Васильевич Гелейн — один из старейших кинооператоров «Мосфильма», с которым я советовался и которому регулярно читал новонаписанные страницы сценария, нередко, под предлогом «поговорить», приглашал меня к себе только, чтобы накормить обедом.
…Шло время. Жить мне было не на что, и я пошел на «Мосфильм» просить, чтобы мне оплатили сценарий, который уже год назад был студией принят, но со мной еще не рассчитались. Итут меня ошеломили новостью, что сценария такого вообще больше не существует. Мой соавтор Даниил Гранин прислал на студию письмо, в котором говорилось, что дальнейшую работу с соавтором (то есть со мной) он считает бесперспективной и просит расторгнуть договор.
О какой «дальнейшей работе» говорил Гранин, я понятия не имел. Сценарий давно был закончен и уже год назад принят студией. Более того, не я, а именно Гранин передал этот сценарий в журнал «Искусство кино», где он ждал публикации.
Как бы там ни было, но двери предо мной захлопнулись, что и обещал Таланкин.
Но видимо, молодость и сопутствовавшая ей определенная наивность все же защищали меня, потому что даже советские чиновники меня жалели. Мне жали руки, желали удачи, говорили в полголоса всякие слова, но не более. Помню, я даже написал письмо в газету «Правда» по этому поводу, и получил ответ от заведующего отделом искусств — Георгия Капралова. Был тогда такой киновед-критик, весьма влиятельная фигура.
Этот ответ я помню почти дословно: «Получил ваше письмо, читал его с душевной болью. Даже не верится, что такое может быть. Не падайте духом — творческий человек всегда должен оставаться творческим, и победа, в конце концов, будет за вами».
Красивые слова, но не более. Кстати, с этим письмом был такой комический эпизод. Жил я, как уже говорилось, в подвале, так что никакого телефона там, конечно, не было. А поговорить с Капраловым мне хотелось. Поговорить можно было только с уличного телефона-автомата, но дозвониться до «Правды» не так-то просто. А возле телефона-автомата всегда очередь. Короче, я как-то дозвонился, разговариваю. Очередь волнуется, стучат в стекло, так как разрешенная продолжительность разговора не более трех минут. Капралов, естественно, понятия не имеет, что я из телефона-автомата с ним разговариваю. Очередь злится, а вокруг телефонной будки бегает мой приятель, Володя Синельников — в то время зав отделом журнала «Советский Экран», а ныне известный продюсер и режиссер документальных лент — и грудью защищает меня от нервничающих людей, поясняя им, что я телефонист, ремонтирующий линию.
Шло время, и чем дальше, тем становилось хуже. Вскоре я узнаю, что по личному распоряжению министра кинематографии, «Мосфильм» заключил с Граниным и Таланкиным новый договор на сценарий на ту же тему, причём, на этот раз на двухсерийную картину. Первая серия должна была называться «Искушение», вторая — «Выбор цели». Кстати, в виде штриха. Если обычный сценарный договор в то время заключался на сумму в три-шесть тысяч рублей, то этот был заключен на шестнадцать тысяч! Фантастический по сумме договор! То есть явно было указание свыше.
Не прошло и двух месяцев, как этот кинематографический колосс был написан. Это тот самый, на который мне потребовалось два года работы! И не только написан, но и запущен в производство. По нему начались сьемки фильма. Скорость для советского кинематографа фантастическая!
Как спустя время написали в своем экспертном заключении замечательные драматурги Валерий Фрид и Юлий Дунский — «…авторы сценариев «Искушение» и «Выбор цели» Гранин и Таланкин попросту разорвали предыдущий сценарий «Ядерный век» на две половины, поменяли имена персонажей, перепечатали и дали переплести». Так появился новый двухсерийный сценарий. «Они так торопились, — писали Фрид и Дунский, — что, плохо ориентируясь в материалах, иногда реальные фамилии людей заменяли на вымышленные, а вымышленные оставляли как реальные. А иногда — видимо, неаккуратно листая, захватывали по две страницы — в новом сценарии вдруг оказывались персонажи из предыдущего, а потом они куда-то исчезали».
Как написали эксперты, «перенесены даже грамматические и стилистические ошибки». Короче, дикий плагиат. Но это было потом. А пока эта история приобретала всё более и более шумный скандал. Она стала притчей во языцех всего советского кинематографа. С одной стороны — молодой человек, вчерашний студент, с другой — монстры, пытающиеся его «разжевать и выплюнуть», как обещал Таланкин.
Но надо сказать, что молодость меня в чем-то и защищала. Меня жалели, а иногда даже подкармливали. А потом тихо посоветовали подать в суд, что я и сделал.
Прошу не забывать, что это было советское время, когда всё было расписано, предсказуемо и известно заранее. Но этот случай был настолько вопиющим, что даже чиновники, которые должны были быть против меня, были за меня, и я это чувствовал. Другое дело, что они сделать ничего не могли, но они были за меня.
И вот начался суд (Гагаринский районный народный суд г. Москвы, судья Гулина, дело 2-682 от 11 мая 1973 г.). С одной стороны — мальчишка, а с другой представители советского истеблишмента — Гранин и Таланкин. Кажется, что всё плохо, всё в безвыходном тупике. Ничего подобного. На этом пути я встретил столько замечательных людей, что воспоминания о них до сегодняшнего дня согревают меня. Они не только шли мне на встречу и сочувствовали, но и помогали, как могли. Что стоит, например, поступок этих двух замечательных драматургов Фрида и Дунского, которых я тогда лично не знал, никогда с ними не встречался. Они прошли сталинские лагеря, они были битые ребята, но сохранили порядочность и смелость. Они сами пришли в суд и предложили свои экспертные услуги. Никто их не просил, а они пришли, потому что считали это своим долгом чести.
Или мой друг Сергей Петрович Капица. Его тоже никто не просил приходить и, тем более, выступать на суде. Но он пришел. А когда его начали отговаривать, мотивируя — «зачем тебе наживать врагов?» — он резко ответил: «Оставьте меня в покое! Это мой друг, и я не могу иначе».
Фото: Сергей Капица и Сол Шульман, Николина Гора, 2005
Это многого стоит. То же сделали и мои друзья — Олег Николаевич Погодин (Стукалов) — драматург и сын драматурга Николая Погодина, и его жена, Ольга Сергеевна Северцова, дочь академика Северцова. Они пришли в суд, чтобы посмотреть в глаза именитым ответчикам.
Этот список можно продолжать. Даже сама судья Гулина, которой полагалось быть ортодоксальной партийной дамой, смотрела на ответчиков с брезгливостью. В общем, суд завершился в мою пользу. Моё авторство было признано, студия выплатила мне гонорар, а мой адвокат Михаил Семенович Липецкер по этому поводу даже статью в юридическом журнале опубликовал, где я фигурировал под именем Школьникова, а Гранин — под именем Громова.
Конечно, в нормальной стране и при нормальном правосудии съемки фильма обязаны были немедленно приостановить, но это в нормальной стране и при нормальном правосудии. У нас же — потрясенные таким «ненормальным поведением» судьи, ответчики бросились к друзьям в высшие партийные инстанции, и в бой вступило «телефонное право». Но для меня это уже не имело значения, ведь я воевал за достоинство, а оно уже было удовлетворено.
Само то, что плагиат был признан, что я, мальчишка, выиграл суд у представителей советской номенклатуры — для того времени это было пусть и маленькой, но победой демократии. За меня радовались, меня поздравляли и не только друзья, но и малознакомые коллеги по кино. Достаточно сказать, что студенты Физтеха написали по этому поводу коллективное письмо в «Правду».
Я мог бы привести еще много любопытных эпизодов, связанных с этим событием. Так, например, зная, что физики-ядерщики в курсе происходящего, и желая смягчить их возмущение, то есть общественный резонанс среди ученых, Гранин пришел к академику Флёрову, который на протяжении нескольких лет помогал мне в написании этого сценария, и предложил ему быть главным консультантом картины. На что Георгий Николаевич, даже не пригласив гостя сесть, ответил: «Я знаю лишь одного автора этой работы… Вас я не знаю…» И на этом аудиенция закончилась.
Таких эпизодов было немало. Сейчас они могут показаться незначительными, но тогда было другое время и другое восприятие событий. Это было время, когда мы — молодежь — наконец-то проснулись и начали искать «правду жизни», это было время «шестидесятников», и я горжусь, что принадлежу к ним… .
Всё, что я вам рассказал, буквально пронеслось у меня в голове, когда я держал у уха трубку, посылавшую гудки отбоя. Со времени тех событий прошло полвека. Я давно уже всё простил Даниилу Александровичу. Злопамятство — худшее, что может сохраняться в душе человека. Не по моей вине всколыхнулись эти воспоминания сейчас, но коль они всколыхнулись, то хочется всё же понять, как это могло произойти?!
Ну, с Таланкиным всё более-менее ясно. Принято, что о мёртвых можно говорить или хорошо, или никак. Но я думаю, что это неверно. Молчать, это значит ждать повторения… Грубым он был человеком, это знал весь «Мосфильм»… Но Даниил Александрович — маститый, уважаемый писатель, у которого я неоднократно бывал в доме, чувствовал теплое отношение к себе его семьи — мягкой и доброй жены — Риммы Михайловны, веселой умной дочери Марины, с которой у нас была даже взаимная симпатия…
И лишь спустя время я получил более-менее вразумительный ответ на то, что произошло — амбиции, звания, регалии, обещанные высокие награды…
Когда я предложил Даниилу Александровичу принять участие в работе над сценарием, он особого значения этой работе не придал, видя в ней лишь финансовую заинтересованность без особого вложенияэмоций и труда. Затем, когда сценарий был хорошо принят и получил широкий резонанс, Даниил Александрович понял значение его для себя. Ведь будущий фильм рассказывал о величии науки, а он считался автором, пишущим о науке. Тем более, что недавно прошел его 50-тилетний юбилей и, как мне стало известно, ему были обещаны за эту работу высокие государственные награды…
Короче, Даниил Александрович понимал, что он должен стать не просто соавтором, а основным автором этой работы. Если в соавторах будет мало кому известный молодой человек, и, тем более, инженер, то можно сделать вид, что он помогал маститому писателю в подборе материала, и, в благодарность за это, тот сделал его своим соавтором. В этом ничего страшного нет, наоборот, даже благородство просвечивает. Но если этот же молодой человек будет ещё и сорежиссером фильма, то любому понимающему человеку станет ясно, кто создатель этого экранного произведения. В общем, надо было любым путём сделать так, чтобы этот молодой человек не был сорежиссером. И лишь моё упорное нежелание отказаться от режиссуры породило то, о чем я вам рассказал.
Вот, собственно, и вся история…
