Светлана Михайловна – не выдуманный персонаж, это врач, с чьего ведома мы тут с доктором Дроздовым развели дискуссию. Эдуард Семенович специалист нештатный, приходящий, как и в той же московской коммуне «анонимных алкоголиков». Он вроде знаковой фигуры из модной нынче сферы консалтинга – придает тому или иному лечебному учреждению нужный статус.
– Вас интересует клубничка? – провоцирует меня Светлана Михайловна. Такая пора на дворе – вся пресса перемазана этой невинной, в общем-то, ягодой, равно как и желтым жиром жареных газетных уток. Престиж моей профессии с некоторых пор изрядно подорван. Но меня не гонят прочь – и на том спасибо. Светлана Михайловна, видимо, решила меня добить, чтоб спасти мэтра отечественной наркологии. – Ну, пьют учителя с учениками – да.
Скажу больше. Одна моя знакомая курила со своей теткой марихуану. В кабинете директора школы. Ее тетка в этой школе завуч.
Со стула я не рухнул и не рухну. И сам улетал в астрал однажды – попробовал жареной конопли. Как говорится, лишканул. Могу сказать одно: незабываемые ощущения. Буквальное раздвоение личности. С непривычки – жутковато… Запомнилось еще и потому, что едва не погиб – под этим делом сверзился с крутой плотины вниз, но, по счастью, не в пруд (в начале ноября), а в то место, где отлив, и чуть не захлебнулся тиной. Ужас в том, что всем это показалось невероятно смешным и спасти меня догадался лишь один человек – единственный трезвый и не бывший под кайфом.
Дроздов мрачен и совсем не в духе. Он грузен. На улице жара. Асфальтовые окрестности станции метро «Октябрьская». И мы в коридорном аппендиксе. Тут еще советский линолеум и темная масляная краска стенных панелей. Тут остановилось время. Я не могу отделаться от воспоминаний о медвытрезвителе, где тоже сподобился побывать. Давно. В юности. Мы тогда много пили. Мы пили портвейн «Три семерки» и прочую плодово-ягодную бурду. Мы взрослели в «застольную» эпоху. Говорят, в вытрезвителях до сих пор не дают подушек и одеял. Для меня вытрезвитель – как «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма. Олицетворение дискриминации и произвола. Как это вяжется с хартией о защите прав человека – я не понимаю. Это портит мне настроение. В советских ЛТП я не был. Но имел возможность наблюдать этих «узников» режима на главном конвейере «ЗИЛа». Там они выполняли роль дешевой рабсилы. Конвейер создан не для людей, а для роботов. Роботом становишься за месяц: тупеешь и превращаешься в функцию. Тогда как раз хоронили Брежнева – конвейер встал на траурные пять минут. Это случается крайне редко. Обычно ограничивается тем, что конвейер переводят на замедленную скорость. Если конвейер встал – в стране что-то случилось. Трудовая Москва гудела в память о почившем в бозе генсеке. В буквальном, а не переносном смысле – заводскими гудками. Для нас это был праздник, передышка. Это при том, что я только что демобилизовался из армии, где тупого хватало. Тем более в Монголии, очень похожей на одну из безжизненных планет нашей солнечной системы. На «ЗИЛ» я попал как курсант автошколы – мы зарабатывали для нее новый грузовик. Который наполовину или на две трети собирали «элтэпэшники». Сейчас я беседовал с главным изобретателем этих лечебных «шарашек». Не выходило живой беседы. Мы давим социальный гной, не дожидаясь перитонитов, а я думаю про «Утиную охоту». Там у главного героя фамилия – Зилов. Пьющего представителя потерянного поколения играл пьющий Олег Даль. Он сам был Зилов. Депрессивное кино. И этот коридор, и муссируемая тут тема, и наше обоюдное настроение… «Веселие Руси есть пити» – это сказал христианнейший князь Владимир, когда еще был язычником. Какое же тут, к черту, веселье?
– Ваш папа пил?
Я вздрагиваю. Я как раз намеревался развернуть оглобли в сторону дурной наследственности. Думал – имеет ли смысл?.. Дроздов депрессивен. Мой папа пил. И допился до поножовщины. Его судили. Я появился на свет, когда он отбывал наказание за ошибки молодости. Неподалеку, в Самаре, тогда – в Куйбышеве. Но этого было достаточно, чтоб я его больше никогда не увидел, то есть – практически не запомнил. Мать с ним заочно развелась, посчитав пропащим. Или поняла, что любви не осталось, а больше и держать не за что. Потом отец взял себя в руки и наладил достойную жизнь с другой семьей. Мать получала на меня алименты, вдвое превосходящие ее зарплату. Такие вот метаморфозы.
– Вы же не спились после этого? Вот. Генетически к алкоголю расположены все люди, он входит в химический состав нашей крови. Американцы вывели ген, который является тестом к развитию алкогольной болезни. А есть ген – есть и опасность. Всегда найдется что-то, что включит программу. А что дает нам знание об этом? Возможность правильной профилактики. Есть она у нас? Нет. Ни денег нет, ни общественной заинтересованности… Поэтому под угрозой весь генетический фонд страны.
– Вырождение нации?
– Этого никогда не произойдет, потому что человек все равно воспроизведется заново.
– А как же пример северных народов? Их еще при царизме купцы начали спаивать: и наши, и американские…
– Они не вырождаются, а вымирают. Это разные вещи. Вырождение – это снижение интеллекта, деградация… А мифы о тупом чукче – то же самое, что о слишком умном еврее, воре цыгане и дураке русском.
Доктор Дроздов считает, что человек в должных условиях хорошо адаптируется к общественным требованиям, но его надо вмонтировать в сообщество, спровоцировать на нелепые поступки. В обществе должно быть самоочищение, здоровая часть будет превалировать всегда.
– Вот Римская империя, – говорит он, – с ее вакханалиями, где пьянство носило оргиастический характер, должна была рухнуть, верно же? Но Рим стоит и итальянцы живы. Мы же не хотим, чтоб общество оказалось настолько больно, что некого бы стало брать в армию. А у нас именно такая ситуация.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Вот конкретный случай: поминки с ритуальными ста граммами. Пить или не пить?
– Вы же не бьетесь головой о стену, вы ее щадите. Это же вызовет смех. Тогда зачем ударять себя по мозгам этими ста граммами? Не нравится мне ваша позиция.
– Это не моя позиция.
– Вы сказали – уже ваша. А если день рождения, свадьба, первый гонорар… Какая разница, когда вы сопьетесь.
– Если выпил – надо опохмеляться? Ведь легчает. Я знаю и обратные примеры, с трагическим финалом.
– Вот у вас логика пьющего человека, протаскиваете что хотите. Ладно, нашли вы это средство облегчения. А в другой раз опять напьетесь. А если бы помучались – подумали бы, надо ли вам это. Алкоголь приводит к биологической катастрофе в организме. Набухает мозговая оболочка, начинается гипертезионный синдром – подскакивает давление внутри черепа, боль, рвота, замедляются окислительные процессы, печень не справляется с токсинами, каждая клетка кричит «караул»… И вот – похмельный стакан! Вы представляете картину? Это путь к белой горячке. Но сначала – к снижению интеллекта и половой функции. То самое вырождение.
– Ну, а пиво?
– Что значит пиво? А сигарета? После – марихуана, там – героин… Это пусковой механизм к развитию зависимости.
У моего брата тесть лет двадцать как завязал, но перешел на крепкий чай. И характер у него с той поры отвратительный. Жена его так и говорит: уж лучше бы пил!
Дроздов комментирует:
– Ну хорошо, бывший пьяница становится чифиристом, а бывший бабник – онанистом… Ищется замена утраченному комфорту. А с пагубной привычкой рвать надо окончательно, иллюзии не помогут. Вот и необходим для этого благоприятный фон.
По легенде святой равноапостольный князь киевский Владимир мог принять мусульманство. В тогдашней столице Руси жило и множество иудеев. Выбор у князя был. Кланяться русскому человеку по-прежнему идолам (в том числе персидским Хорсу да Семаргу), срочно учить арабский язык или уподобиться ромеям? Князь, однако, загнал подданных в Днепр, идолов сокрушил, а от Степи отгородился осьмиконечным крестом (мог, опять же, и четырехконечным). Перед Владимиром стоял пример несокрушимой бабки – княгини Ольги. Личной жертвой князя стало упразднение гарема, уравнивавшего его с библейским царем Соломоном. Басурманским миссионерам Красное Солнышко поведал про то самое русское веселье, которое немыслимо без выпивки и которую Коран не приветствовал. И это, говорят, перевесило чашу весов, направив страну к совершенно иной цивилизации. А политика тут дело десятое.
Моя бабушка не пила вовсе и умерла от инсульта, когда ей не было и пятидесяти. Бабушка моих сводных братьев умерла в девяносто три года, а ее родная сестра – в девяносто один год. В ясном уме и трезвой памяти. Обе любили петь: «Давай выпьем, кума, тут, на том свете не дадут! Чай, дадут, чай, не дадут – давай выпьем, кума, тут!»
Идет мужик, а на пути пьяный барахтается в луже.
– Ты че делаешь?
– Ищу.
– Давай вместе искать.
Минут десять искали, пьяный кричит:
– Нашел!
– Что нашел?
– Берег.
