Игорь Каляпин, глава «Комитета против пыток», испытал на себе, что значит допрос с пристрастием. В девяностые на него сфабриковали уголовное дело о хищении денег. После задержания сутки избивали в полицейском участке. Потом три месяца в переполненной камере СИЗО.
Каляпину повезло: дело в отношении его прекратили, потому что нашли настоящих виновников. Но в бизнес он больше не вернулся. Начал заниматься правозащитной деятельностью. Просто понял — любой человек может оказаться на нарах. И надо, чтобы кто-то за него вступился.
Скоро двадцать лет, как он возглавляет «Комитет против пыток», который ведет общественные расследования жалоб граждан, пострадавших от бесчеловечного обращения сотрудников правоохранительных органов.
— Игорь, на сайте вашей организации есть информация, что за время работы комитета удалось привлечь к ответственности 145 сотрудников правоохранительных органов. Много это или мало?
- Мало, конечно. Хотелось бы больше, но это же не от нас зависит. В каждом таком случае сначала следователь Следственного комитета предъявил обвинение, прокурор его утвердил, а судья вынес обвинительный приговор. Но каждая из этих инстанций делает все, чтобы сотрудника полиции «отмазать», что бы он ни совершил. Полицейскому адвокат не нужен — его защищает следователь.
Получается, что каждое из этих дел — очень длительная, зачастую многолетняя тяжба. Мы с нашими скромными полномочиями пытаемся заставить следователя выполнять то, что он обязан по закону: допросить очевидцев, провести поквартирный обход, сделать экспертизу.
— Как же можно его заставить выполнять свой профессиональный долг?
— Ответ — никак. Это нужно каким-то хитрым образом сделать вместо него, но так, чтобы документ лег в материалы следственного дела с подписью следователя, то есть имел доказательное значение. У нас издан целый двухтомник «Методика общественного расследования», где расписан этот механизм. Все, что мы можем реально сделать, — это не дать следователю закрыть дело, заставить довести его до конца. Мы идем в суд, который очень часто встает на нашу сторону, потому что нарушения очевидны, но ничто не мешает СК через две недели дело опять закрыть.
— Вы же не можете действовать без потерпевшего. Бывает, когда он в последний момент «сливается»?
— Такое бывает, к сожалению. Поэтому мы не любим дела, когда наш заявитель находится в местах лишения свободы, потому что там на него надавить проще всего. Обычно используют политику кнута или пряника. Мы понимаем, что этот воришка или разбойник совершил преступление, и то же самое сделали те, кто его пытал, а сейчас они друг с другом договорились, и произошел взаимозачет. И все сделали вывод: можно продолжать в том же духе.
— Казанский ОВД «Дальний», где насмерть изнасиловали задержанного, стал именем нарицательным. Скандал повлек за собой тотальные проверки всех отделений полиции Казани.
- Это дело Назарова, которого убили экзотическим образом. Уровень разрешенного де-факто насилия в разных регионах отличается. Хотя пытки у нас запрещены, все понимают, что бить можно до определенного уровня, а планку, за которой следует наказание, определяет Следственный комитет.
В Татарстане даже за убийства, которые совершали сотрудники полиции еще до истории с Назаровым, дела не возбуждались. Когда это случилось, туда приехал господин Бастрыкин с генералами из центрального аппарата и стали проверять аналогичные жалобы. Выяснилось, что их было много. Сняли министра внутренних дел Сафарова, который был второй по влиятельности фигурой. За последние, если не ошибаюсь, пять лет были подняты все материалы по жалобам, и выявились случаи укрывательства, хотя дела были жуткие, даже с трупами. Погоны полетели. И не только там. Тогда по горячим следам поддержали нашу идею о создании спецотдела Следственного комитета по расследованию преступлений, совершенных сотрудниками правоохранительных органов.
— Интересно, стало ли в Татарстане меньше пыток после разгона злополучного ОВД?
— Кампания, возникшая на волне общественного резонанса, растянулась на несколько месяцев, но эффекта хватило на три-четыре года. История с Назаровым не была самой ужасной. Не придумали еще шкалы для измерения оттенков ужаса. Взяли, к примеру, человека за какую-то мелкую кражу и убили. Нам важно понять, что если раз в три года происходят резонансные скандалы на тему пыток, это не значит, что подобные случаи встречаются именно с этой периодичностью. Они происходят почти каждый день.
- Из недавнего. Предпринимателя Валерия Пшеничного, которого еще называли «русский Илон Маск», пытали, изнасиловали и убили в камере питерского СИЗО. Видимо, это сделали руками осужденных. Никого не привлекли к ответственности…
- Такого рода преступления раскрывать не сложно, если есть воля и полномочия. Это нам трудно собрать доказательства для суда в этой закрытой системе, где вся документация для служебного пользования, видеозаписи засекречены, а очевидцы или в погонах, или в зависимом положении.
Следователь ведь прекрасно знает, что перемещение лица из камеры в камеру невозможно без регистрации в двух разных системах учета. Ему хорошо известно, сколько должны храниться записи с камер. Вот нам, к примеру, дают справку о том, что именно в тот момент, когда случилось ЧП, произошло кратковременное отключение электричества. Мы, в отличие от следователя, это проверить не можем, как, впрочем, и то, случайно или намеренно стерта нужная запись с камеры наблюдения.
— Иногда события развиваются так быстро и драматично, что человеку уже не поможешь. В начале августа в ваш Комитет позвонил заключенный Александр Белоусов, находившийся в исправительной колонии №4 УФСИН России по Оренбургской области, и рассказал, что собирается покончить с собой из-за систематических унижений и избиений со стороны сотрудников. А ровно через неделю неизвестный вам сообщил, что Белоусов сам ушел из жизни…
- Уже возбуждено уголовное дело по статье «Доведение до самоубийства». Перспективы есть, хотя я опасаюсь, что козлом отпущения сделают кого-то из осужденных, действовавших по указанию сотрудников колонии. В Оренбурге в течение последних трех лет трое наших юристов входили в местный ОНК и, соответственно, могли посещать колонии и СИЗО.
А теперь, чтобы провести какую-то проверку жалобы, мы вынуждены заключать соглашение с адвокатом. В Оренбурге мы выявили, расследовали и дотащили до суда уголовные дела в отношении начальника колонии, СИЗО и двух их заместителей. Начальник ИК-3, майор ФСИН, осужден за превышение должностных полномочий и принудительные действия сексуального характера.
— Что там произошло?
- Когда осужденные отказывались господину начальнику особняк достраивать, их начали бить. Один осужденный сказал: «Пусть мне три месяца осталось сидеть, я больше не могу, буду готовить побег!» Его решили наказать. Посадили к блатным и велели его изнасиловать. Это не просто половой акт, а ритуальное опускание, перевод в низшую социальную касту.
При этом так же, как в ярославской колонии, когда осужденного колотили по пяткам, присутствовала практически вся дежурная смена, в том числе начальник колонии и его заместитель по безопасности и оперативной работе, который это снимал на видео. Потом запись они демонстрировали другим осужденным в качестве назидания.
Это намного страшнее ярославской истории, но почему-то никакого медийного резонанса не произошло. И если после того, как запись с пытками в Ярославле получила огласку, заместитель директора ФСИН публично принес извинения осужденному, то в Оренбурге нам ответили, что извинения законом не предусмотрены.
— Сотрудников, как правило, судят не за пытки, а за превышение должностных полномочий (ст. 286 УК РФ).
— У нас нет такого состава преступления, как пытки. Дело даже не в слове, хотя конвенция ООН против пыток была ратифицирована еще в 1984 году, во времена СССР. Беда в том, что 286-я статья очень расплывчатая. Она про все. Если перевести на русский язык, она будет звучать так: «Сотрудник полиции, который совершил преступление». Сколько человек осуждено именно за пытки, узнать невозможно.
— Если такие дела все же доходят до суда, соответствует ли наказание тяжести преступления?
— Чаще нет, чем да, хотя бывали и достаточно суровые приговоры. Проблема не в этом. Не в жесткости наказания. Дело в том, что эти люди понимают, что им почти наверняка ничего за это не будет. Если бы они знали, что им дадут хотя бы условный срок, не стали бы этого делать. Судимость — это же крест на карьере, а ничего другого они не умеют. Сегодня вероятность того, что сотрудника правоохранительных органов привлекут к уголовной ответственности за пытки, сопоставима с падением метеорита на голову. Все случаи на слуху.
- Недавно по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней спортсменки на пляже в Анапе задержали троих сотрудников патрульно-постовой службы (ППС). Для местного ОВД этот случай из разряда ЧП?
— Точно не ЧП. У нас 9 дел о пытках только по этому городскому отделу Анапы. Одна и та же история. При полном наборе доказательств Следственный комитет периодически дела закрывает. Мы обжалуем. Они возобновляют, а потом закрывают. Причем фигурируют одни и те же сотрудники уголовного розыска: они бьют, пытают током и фальсифицируют дела настолько коряво, что их потом даже в суд передать невозможно. Одному из задержанных резиновой палкой прямую кишку порвали.
— Опять привет из «ОВД «Дальний». Что же делать?
— Это не проблема Анапы, не проблема Татарстана или Чеченской Республики. Проблема федеральная. У нас Следственный комитет работает только в ручном режиме. Если сверху скажут: «Вот этого надо посадить!», то дело будет возбуждено, а законные механизмы не работают вообще.
— Если вспомнить 90-е, что-то изменилось? Вы ведь сами через это прошли!
— Вы имеете в виду, что сегодня камеры лучше окрашены? Это — безусловно! И кабинеты посветлей, и дубинки поновей, а вместо полевых телефонов появились электрошокеры, но отношение к людям и к закону осталось прежним. Как мне недавно сказал один прокурор: «Как же не бить-то? Его не побьешь, он не сознается!» Я спросил: «А зачем нужно его признание, если есть доказательства? У нас суды излишней лояльностью не страдают». «А если нет доказательств?» — ответил прокурор.
— Вспомнишь поневоле сталинского прокурора Вышинского, которому приписывают фразу: «Признание — царица доказательств»… А в каком регионе России самая страшная ситуация?
— Если не брать Северный Кавказ, то самая тяжелая ситуация с пытками в Краснодарском крае, а с законностью хуже всего в Москве, потому что все абсолютно происходит в ручном режиме. Можно написать заявление в Следственный комитет и вообще не получить ответа. Даже отписки. Есть материал, по которому мы третий год пытаемся вызвать в суд представителей СК по делу. Они не приходят, судья переносит заседание.
— На чьи действия люди жалуются чаще всего? На ППС?
— Нет. Больше всего на сотрудников криминальной милиции и уголовный розыск.
— Есть ли у мучителей в погонах пределы, незримая граница, которую нельзя переступать?
— Послушайте, вы же сами Вышинского пять минут назад поминали. Ничего не изменилось. Границ нет.
— Бывают люди, которые все могут выдержать?
— Таких людей нет, уверяю вас. Это вопрос исключительно квалификации того человека, который пытает. Не каждый реагирует на электрический ток, у кого-то низкий болевой порог, и этот человек быстрее, чем нужно, отключается. Значит, нужно по-другому действовать. Кому-то газом в нос брызнуть, кому-то пытку удушением три или четыре раза подряд, а для кого-то непереносимым является утопление в бочке, чтобы захлебнулся, и так пять раз подряд. Нужен определенный креатив…
— Так выходит, что надо сразу признаваться?
— Не у каждого сотрудника есть лицензия на то, чтобы искалечить и убить. По делу о терроризме можно делать все что угодно, желательно, чтобы он дожил до процесса, можно на носилках принести в зал суда, как это происходит в Чечне. А при санкции свыше от любого добьются каких угодно показаний. Хотите, убийство Кеннеди раскроют на территории любого района Москвы.
— Скажите, а по отношению к женщинам действуют посдержанней?
— Сдержанней, но это не значит, что женщинам ничего не угрожает. Пытки током, тут же изнасилования и опять пытки током. Свидетельницы, кстати. А потом вечером вручение повестки на завтра. Это делали следователи прокуратуры — сейчас это называется СК. Два элитных следователя прямо у себя в рабочем кабинете! Или женщина устроила дома скандал мужу, он вызвал полицию, ее забрали в вытрезвитель, там ее изнасиловали четверо сотрудников. Она пыталась повеситься, ее из петли вынули.
— Откуда там столько садистов? Они изначально такими были или система вылепила?
— Система является решающим фактором. Может идиот оказаться студентом вуза? Может, но после первой сессии он вылетит. Здоровая система должна инородные элементы исторгать. В полиции все происходит ровно наоборот. У нас в комитете работает много бывших полицейских, прокуроров, следователей, которые не смогли там служить. И они говорят: «Еще год там, и мне уже станет наплевать!»
— Почему некоторые не боятся оставлять следов? Кровь стынет, когда смотришь видео…
— Они же не знают заранее, что именно этот случай станет резонансным и кто-то начнет возмущаться. Обычно даже при наличии явных следов и всех оснований для возбуждения уголовного дела никто ничего не делает, и все сходит с рук. Иногда просто диву даешься, насколько дерзко, нагло и демонстративно это происходит.
— Все-таки экзотические по своей изощренности пытки — редкость. Как ломают людей чаще всего?
- Обычно это избиение. Электрошокер стал крайне популярным. Все чаще практикуются издевательства, затрагивающие интимную сферу. Например, очень модно в последнее время, особенно в отношении людей, связанных с определенной субкультурой, засовывать дубинку в задний проход, снимать это все на видео и говорить: «Вот, в колонию попадешь, а мы туда запись и отправим!» Вы считаете, это не изощренные пытки?
Про эти «интимности» не каждый будет говорить. У нас один из краснодарских потерпевших, которому прямую кишку палкой порвали, рассказал родителям восемь месяцев спустя, когда у него абсцесс начался. Никто и не знал, что у него такая травма.
— Может ли человек себя обезопасить, если чувствует, что сейчас начнется ад?
- Мне этот вопрос задают 20 лет. И я 20 лет не знаю, как на него ответить. Знаю, как я себя бы вел. Надо понимать две вещи. Адвокаты иногда советуют: «Если вас пытают, сознайтесь, все равно мы потом откажемся!». Ни от чего вы не откажетесь, и никакой адвокат не поможет, даже Генри Маркович Резник вас не спасет. Подписанные вами документы вместе с вашими новыми показаниями будут лежать подшитые в одном деле, и все ваши заявления о том, что вас пытали и поэтому показания являются недопустимыми доказательствами, — адвокатские сказки.
И второе. Если они решительно настроены на то, чтобы получить нужные им показания, вас действительно могут покалечить и убить.
Единственный совет, который могу дать: в любом случае нужно создать как можно больше доказательств того, что с вами делали. Испачкайте все кровью, измажьте крышку стола снизу, выплюньте выбитые зубы куда-нибудь под шкаф, кричите громче, старайтесь, чтобы люди в коридоре, когда вас выведут в туалет, вас увидели и запомнили. А что лучше — терпеть, пока не искалечат, или сознаться в серийных убийствах, которые вы не совершали, не знаю. Все плохо.
— Игорь, как вы не боитесь вашу работу делать?
— Я очень боюсь, поэтому и занимаюсь. Нет ничего страшнее, чем знать, что над тобой это висит и может произойти каждый день, и ничего не делать. Когда человека бросают в воду, барахтаться он будет в любом случае, независимо от того, умеет плавать или нет. Моя работа — это такое барахтанье…
Елена Светлова
